А этот идет на меня мелкими шагами, как плывет в рясе своей, будто я и не в него стрелял. "Что ты, говорю, отец, стой!" И еще раз приложил ему - в грудь. А он рясу на груди распахнул-разорвал, грудь волосатая, курчавая, идет и кричит полным голосом: "Стреляй, кричит, в меня, антихрист! Убивай меня, Христа твоего!" Растерялся я тут, еще раз выстрелил и еще. А он идет! Ни раны, ни крови, идет и молится: "Господи, остановил Ты пулю от черных рук! За Тебя муку принимаю!... Не убить душу живую!". И еще что-то... Не помню уж, как я обойму расстрелял; только точно знаю - промахнуться не мог, в упор бил. Стоит он передо мной, глаза горят, как у волка, грудь голая, и от головы вроде сияние идет - я уж потом сообразил, что он мне солнце застил, к закату дело шло. "Руки, кричит, твои в крови! Взгляни на руки свои!" Бросил я тут маузер на землю, вбежал в караулку, сшиб кого-то в дверях, вбежал, а ребята смотрят на меня, как на психа, и ржут. Схватил я винтовку из пирамиды и кричу: "Ведите, кричу, меня сию минуту к Дзержинскому или я вас всех сейчас переколю!" Ну, отняли у меня винтовку, повели скорым шагом. Вошел я в кабинет, вырвался от товарищей и говорю ему, а сам весь дрожу, заикаюсь: "Расстреляй, говорю, меня, Феликс Эдмундыч, не могу я попа убить!" Сказал я это, а сам упал, не помню больше ничего. Очнулся в больнице. Врачи говорят: "Нервное потрясение".
Лечили меня, правду сказать, хорошо, заботливо. И уход, и чистота, и питание по тем временам легкое. Все вылечили, а вот руки, сам видишь, ходуном ходят. Должно быть, потрясение это в них перешло. Из ЧК меня, конечно, уволили. Там руки не такие нужны. К станку, ясное дело, тоже не вернешься. Определили меня на склад заводской. Ну, что ж, я и там дело делаю. Правда, бумаги всякие, накладные сам не пишу - из-за рук. Помощница у меня для этого есть, смышленная такая девчоночка. Вот так и живу, браток. А с попом тем я уж потом узнал, как дело было. И никакой тут божественности нету. Просто ребята наши, когда я оправляться ходил, обойму из маузера вынули и другую всунули - с холостыми. Пошутили, значит. Что ж, я на них не сержусь - дело молодое, им тоже не сладко было, вот они и придумали. Нет, я на них не обижаюсь. Руки только вот у меня... совсем теперь к работе не годятся...

1 2