Такого поразительного поведения мне еще не доводилось встречать даже среди животных, хотя они всегда ведут себя самым непредсказуемым образом.
Заслышав приближающиеся шаги Фреда, животное вздрогнуло и прыгнуло вперед, как нервная скаковая лошадь на старте, замерло, рванулось с места, как ракета, и понеслось летучим галопом – я не успел глазом моргнуть, а его уже и след простыл. Тут подоспел Фред.
– Что это там? – шепотом спросил он.
– Агути… была, – довольно растерянно ответил я.
– Тогда это что? – взволнованно прошептал он, целясь в другое место.
– Что – «что»? – переспросил я, глядя в том направлении.
– Змея, Айвен!
– Какая еще змея! Она же не на земле.
– Куда она подевалась?
– Берегись! Вон она! Стреляй, стреляй же!
– В какую половину? Перед кустиком или которая сзади?
– Да стреляй ты! Все равно, в какую!
Фред решил выстрелить в левую половину, и что-то выскочило из-за куста, прыгая и извиваясь, как гигантский черный червяк. Препирательства заняли всего несколько секунд, а фонарик светил тускло, и мы, не имея представления, что это за тварь, очень осторожно стали подходить к кустику папоротника. Она перестала извиваться и высунула голову. Голова была точь-в-точь как у змеи; клянусь, в ту минуту я бы прозакладывал последнее пенни за то, чтобы это была змея; к тому же оно еще открыло рот и издало громкое змеиное шипение. Потом свалилось замертво, а мы подбежали и наклонились над телом.
Нелепо настаивать на том, что кто-то может спутать млекопитающее со змеей. Зоологам вполне простительно недоверие к моим словам, если им не приходилось видеть гризона (Grison vittata) живьем, в природной обстановке, когда он скрадывает добычу. Животное это похоже на ласку, только гораздо крупнее, они дальние родственники. Гризон смахивает на ожившую, необычайно подвижную, черную с белым, сосиску, и передвигается он почти как змея, быстро перебирая четырьмя резвыми короткими ножками и припав к земле брюхом, которое не достает до земли сантиметр, не больше. Обходя препятствие, зверек обтекает его, как поезд на повороте. При своей длине он может повернуть вдоль собственного туловища, так что на какое-то мгновение передний и задний концы двигаются в противоположных направлениях. Любая такса была бы посрамлена, вздумай она тягаться с гризоном.
Уже одно то, что это полупресмыкающееся существо дерзнуло охотиться на агути прямо у нас под ногами, не обращая внимания на фонари и крики, говорило о том, что животные в этих местах еще не знакомы с опасными привычками человека.
Осмотрев гризона при нормальном свете, в хижине, я простил себе, что принял его за змею. Головка у него плоская, маленькая, низколобая, глаза крохотные, а белая с черным расцветка специально рассчитана на то, чтобы даже агути приняла его за змею. Может быть, это проясняет случившееся. Змеи совершенно завораживают даже резвых животных, хотя в наше время этому не принято верить. Жертва гризона, насколько я видел, была вне себя от ужаса.
Во всей этой истории мне интереснее всего было наблюдать великолепное безразличие, которое это крайне робкое существо проявило к нашему присутствию. Напомню вам, что мы производили дикий шум с самого нашего прибытия – рубили, тесали бревна, разводили костры, валили деревья, наводняли округу небывалыми запахами, – а жизнь в джунглях текла мирно вокруг нас и даже среди нас, как нам еще предстояло убедиться.
Как-то ночью мы легли и лежали в темноте примерно с полчаса. Мне совсем не хотелось спать, и я слушал, как летучие мыши-десмодусы порхают за противомоскитной сеткой, норовя закусить на дармовщинку. Лесная хижина едва вмещала двуспальную кровать – я упирался головой прямо в стенку, состоявшую из одного слоя пальмовых листьев. Поэтому я слегка вздрогнул, услышав, как кто-то грызет кость за тонкой стеной, не больше чем в двух футах от моего лица.
Я осторожно разбудил Альму, и мы тихонько выбрались из постели. У меня всегда было наготове ружье – на случай если какое-нибудь ценное животное навестит нас без приглашения. Я схватил ружье, Альма – фонарь. Мы вылезли наружу и при лунном свете, разделившись, стали обходить хижину с двух сторон. Я выбрал более короткий путь, но там пришлось протискиваться между нашим домом и жильем Фреда. Конечно, это сопровождалось громким шорохом пальмовых листьев, из которых были сделаны стены; естественно, зайдя в тыл хижины, я там ничего не увидел. Я подождал, пока Альма подойдет с другой стороны, и мы стали искать на земле остатки кости, которую грыз наш неведомый гость. Там ничего не оказалось. Тогда мы стали осматривать близлежащие кусты. Вдруг Альма заметила пару сверкающих, золотисто-красноватых глаз на небольшом деревце, нависшем над хижиной Фреда. Я выстрелил не мешкая, но, как видно, промазал. Мы стояли, очень озадаченные, как вдруг что-то с гулким стуком свалилось на землю с дерева, и мы кинулись на добычу, как тигры, боясь ее упустить. Зверек был мертв.
Я откладывал рассказ об обыкновенном опоссуме (Didelphis marsupialis azarae – да поможет мне бог!) до тех пор, пока мы не добыли этот экземпляр – хотя в нашем зоопарке жили несколько животных, – потому, что мы впервые встретили опоссума в природной, естественной для него обстановке. Эти животные наводняют и фермы, и города. Один весьма уважаемый наш сосед в Парамарибо жаловался общему знакомому, что «чертовы звери от Сандерсона», или что-то в этом роде, заткнули у него дренажный сток. Джентльмен недавно поселился в стране и дома сам видел, как из трубы извлекли дидельфуса, что, разумеется, обошлось ему в копеечку, а потому решил, что во всем виноват наш зоопарк. Оказалось, его повар, увидев, что «авари», как зовут здесь зверька, юркнул в трубу, с завидной находчивостью, заслуживающей лучшего применения, вылил туда ведро кипятка. Несчастный зверек, как и следовало ожидать, сварился и поневоле заткнул трубу.
Здесь перед нами был дидельфус, ведущий свой естественный образ жизни, если не считать того, что он грыз косточку, которую стянул из нашего котла. Оказалось, что у зверька в просторной сумке полно мелких, как горошек, розовых детенышей. Они рождаются на такой ранней стадии развития, что их даже животными не назовешь. Мать подкладывает каждого к соску, и тот крепко-накрепко присасывается, потягивая молоко и превращаясь в крохотное мохнатое млекопитающее вполне нормального вида. Обыкновенные опоссумы покрыты густым волнистым подшерстком цвета сливок. Поверх подшерстка лежит кроющий волос, длинный и блестящий, обычно черный, но иногда и белый, как голова почтенного старца. Лапки черные, а хвост голый, чешуйчатый, наполовину белый, наполовину черный и поразительно цепкий. Голову животного описать мудрено, так сильно она отличается от головы американского опоссума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Заслышав приближающиеся шаги Фреда, животное вздрогнуло и прыгнуло вперед, как нервная скаковая лошадь на старте, замерло, рванулось с места, как ракета, и понеслось летучим галопом – я не успел глазом моргнуть, а его уже и след простыл. Тут подоспел Фред.
– Что это там? – шепотом спросил он.
– Агути… была, – довольно растерянно ответил я.
– Тогда это что? – взволнованно прошептал он, целясь в другое место.
– Что – «что»? – переспросил я, глядя в том направлении.
– Змея, Айвен!
– Какая еще змея! Она же не на земле.
– Куда она подевалась?
– Берегись! Вон она! Стреляй, стреляй же!
– В какую половину? Перед кустиком или которая сзади?
– Да стреляй ты! Все равно, в какую!
Фред решил выстрелить в левую половину, и что-то выскочило из-за куста, прыгая и извиваясь, как гигантский черный червяк. Препирательства заняли всего несколько секунд, а фонарик светил тускло, и мы, не имея представления, что это за тварь, очень осторожно стали подходить к кустику папоротника. Она перестала извиваться и высунула голову. Голова была точь-в-точь как у змеи; клянусь, в ту минуту я бы прозакладывал последнее пенни за то, чтобы это была змея; к тому же оно еще открыло рот и издало громкое змеиное шипение. Потом свалилось замертво, а мы подбежали и наклонились над телом.
Нелепо настаивать на том, что кто-то может спутать млекопитающее со змеей. Зоологам вполне простительно недоверие к моим словам, если им не приходилось видеть гризона (Grison vittata) живьем, в природной обстановке, когда он скрадывает добычу. Животное это похоже на ласку, только гораздо крупнее, они дальние родственники. Гризон смахивает на ожившую, необычайно подвижную, черную с белым, сосиску, и передвигается он почти как змея, быстро перебирая четырьмя резвыми короткими ножками и припав к земле брюхом, которое не достает до земли сантиметр, не больше. Обходя препятствие, зверек обтекает его, как поезд на повороте. При своей длине он может повернуть вдоль собственного туловища, так что на какое-то мгновение передний и задний концы двигаются в противоположных направлениях. Любая такса была бы посрамлена, вздумай она тягаться с гризоном.
Уже одно то, что это полупресмыкающееся существо дерзнуло охотиться на агути прямо у нас под ногами, не обращая внимания на фонари и крики, говорило о том, что животные в этих местах еще не знакомы с опасными привычками человека.
Осмотрев гризона при нормальном свете, в хижине, я простил себе, что принял его за змею. Головка у него плоская, маленькая, низколобая, глаза крохотные, а белая с черным расцветка специально рассчитана на то, чтобы даже агути приняла его за змею. Может быть, это проясняет случившееся. Змеи совершенно завораживают даже резвых животных, хотя в наше время этому не принято верить. Жертва гризона, насколько я видел, была вне себя от ужаса.
Во всей этой истории мне интереснее всего было наблюдать великолепное безразличие, которое это крайне робкое существо проявило к нашему присутствию. Напомню вам, что мы производили дикий шум с самого нашего прибытия – рубили, тесали бревна, разводили костры, валили деревья, наводняли округу небывалыми запахами, – а жизнь в джунглях текла мирно вокруг нас и даже среди нас, как нам еще предстояло убедиться.
Как-то ночью мы легли и лежали в темноте примерно с полчаса. Мне совсем не хотелось спать, и я слушал, как летучие мыши-десмодусы порхают за противомоскитной сеткой, норовя закусить на дармовщинку. Лесная хижина едва вмещала двуспальную кровать – я упирался головой прямо в стенку, состоявшую из одного слоя пальмовых листьев. Поэтому я слегка вздрогнул, услышав, как кто-то грызет кость за тонкой стеной, не больше чем в двух футах от моего лица.
Я осторожно разбудил Альму, и мы тихонько выбрались из постели. У меня всегда было наготове ружье – на случай если какое-нибудь ценное животное навестит нас без приглашения. Я схватил ружье, Альма – фонарь. Мы вылезли наружу и при лунном свете, разделившись, стали обходить хижину с двух сторон. Я выбрал более короткий путь, но там пришлось протискиваться между нашим домом и жильем Фреда. Конечно, это сопровождалось громким шорохом пальмовых листьев, из которых были сделаны стены; естественно, зайдя в тыл хижины, я там ничего не увидел. Я подождал, пока Альма подойдет с другой стороны, и мы стали искать на земле остатки кости, которую грыз наш неведомый гость. Там ничего не оказалось. Тогда мы стали осматривать близлежащие кусты. Вдруг Альма заметила пару сверкающих, золотисто-красноватых глаз на небольшом деревце, нависшем над хижиной Фреда. Я выстрелил не мешкая, но, как видно, промазал. Мы стояли, очень озадаченные, как вдруг что-то с гулким стуком свалилось на землю с дерева, и мы кинулись на добычу, как тигры, боясь ее упустить. Зверек был мертв.
Я откладывал рассказ об обыкновенном опоссуме (Didelphis marsupialis azarae – да поможет мне бог!) до тех пор, пока мы не добыли этот экземпляр – хотя в нашем зоопарке жили несколько животных, – потому, что мы впервые встретили опоссума в природной, естественной для него обстановке. Эти животные наводняют и фермы, и города. Один весьма уважаемый наш сосед в Парамарибо жаловался общему знакомому, что «чертовы звери от Сандерсона», или что-то в этом роде, заткнули у него дренажный сток. Джентльмен недавно поселился в стране и дома сам видел, как из трубы извлекли дидельфуса, что, разумеется, обошлось ему в копеечку, а потому решил, что во всем виноват наш зоопарк. Оказалось, его повар, увидев, что «авари», как зовут здесь зверька, юркнул в трубу, с завидной находчивостью, заслуживающей лучшего применения, вылил туда ведро кипятка. Несчастный зверек, как и следовало ожидать, сварился и поневоле заткнул трубу.
Здесь перед нами был дидельфус, ведущий свой естественный образ жизни, если не считать того, что он грыз косточку, которую стянул из нашего котла. Оказалось, что у зверька в просторной сумке полно мелких, как горошек, розовых детенышей. Они рождаются на такой ранней стадии развития, что их даже животными не назовешь. Мать подкладывает каждого к соску, и тот крепко-накрепко присасывается, потягивая молоко и превращаясь в крохотное мохнатое млекопитающее вполне нормального вида. Обыкновенные опоссумы покрыты густым волнистым подшерстком цвета сливок. Поверх подшерстка лежит кроющий волос, длинный и блестящий, обычно черный, но иногда и белый, как голова почтенного старца. Лапки черные, а хвост голый, чешуйчатый, наполовину белый, наполовину черный и поразительно цепкий. Голову животного описать мудрено, так сильно она отличается от головы американского опоссума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77