Мастера упрекают в том, что он до революции "нигде не отметил роста пролетариата", а после революции "никак не откликается на боевые выступления масс". Оказывается, у Куприна (в тех самых произведениях, которые еще недавно столь высоко оценивали Воровский и Луначарский) литературные сыщики выследили теперь наличие "реакционной пошлости... проповеди под Ницше".
Крупный большевистский критик и редактор Александр Воронский написал статью о Куприне, который был пунктуальнейшим "деталеведом", под заглавием "Вне жизни и вне времени". Критика не злобная, как у других авторов, но, я бы сказал, жесткая, как тогда было принято. Воронский -- непростая фигура тех лет, весьма умеренная на фоне других, но приговор Куприну был им вынесен недвусмысленный. Выстраивалась идеологическая стена между эмиграцией и советской литературой. Сам Воронский стал жертвой такой же травли, и даже в семидесятые годы его продолжали обвинять в том, что он "отрицал гегемонию пролетариата в области искусства".
В журнале "На литературном посту" (славное полувоенное название) от 1926 года имеется программная статья "Куприн-политик". Автор ее, Борис Волин, -- примечательная и незаслуженно забытая фигура. Шеф отдела печати Наркомата иностранных дел, Волин вскоре стал главным цензором СССР -начальником Главлита и по совместительству директором Института красной профессуры, после чего сам присвоил себе звание профессора.
Поистине, классовая борьба с шестидесятилетним Куприным, мирно живущим в Париже, возводится в ранг важнейших внешних задач советского государства. В скулодробительной статье о Куприне критик М.Морозов установил: "Понятия Куприна о добродетели и красоте не выдерживают критики". И пояснил: у него в произведениях нет "женщины-общественницы", а есть "пленительные самки", у писателя "нездоровый скептицизм и идеологический дурман". Куприн, "сделавшись наиболее заклятым врагом советской России, в своих злобных нападках на нее опускается до самого оголтелого черносотенства".
Всему этому советский читатель должен был верить на слово. Имя Куприна в эти годы внесено в списки Наркомата просвещения, рассылаемые в библиотеки: его книги предлагалось сжигать. Централизованным уничтожением вредных изданий, включая сочинения Достоевского и Куприна, руководила заместитель Наркома просвещения по библиотечному делу Надежда Крупская. Другим заместителем этого наркома одно время был уже упомянутый Волин. Литературоведение черпало вдохновение не в сочинениях классиков, а в полицейских списках.
Из "анти" -- в советского
Неожиданно для читателей потоки брани в адрес Куприна исчезают со страниц советской прессы. На некоторое время он перестает существовать. Затем, весной 1937 года, советская литературная критика снова меняет знак, теперь "минус" на "плюс". Куприн возвращается в Москву.
Вчерашний "оголтелый черносотенец", узнаем мы из печати, "тепло встречается советской общественностью". Книги его, те же самые, написанные до революции, еще недавно запрещенные и "полные идеологического дурмана", теперь в авральном порядке переиздаются многими издательствами сразу, в столицах и в глухомани. Они стали, по утверждениям печати того времени, "любимым чтением советских людей". Сам Куприн, судя по газете, заявил корреспонденту, что он преисполнен желания войти в круг писательской семьи Советского Союза. Можно ли опубликовать такое, если это заранее не согласовано и не разрешено? Он введен в цензурные списки одобренных советских писателей.
Больше того. Оказывается, бывший "заклятый враг советской России" Куприн все предыдущее время разоблачал "уродливую буржуазную действительность". Даже, видимо, тогда, когда писал антисоветские статьи в западной прессе. А то, что раньше называлось "злобными нападками" на большевиков, теперь считается "восторженным гимном борцам русской революции". В дореволюционном его творчестве обнаружат лишь один недостаток: он следовал "традиционному реализму" вместо того, чтобы следовать реализму социалистическому.
Дано указание писать о его творчестве диссертации. И они успешно защищаются теми самыми недавними погромщиками его творчества. Куприн переводится на десятки языков народов СССР. Его повести экранизируются, а пьесы (слабые, которые не нравились ему самому) спешно репетируют в театрах.
Поистине мистерия-буфф! Сотни советских писателей, преданных власти и идее, исчезают в застенках, а ореолом почета окружается вполне активный ненавистник системы. И что особо примечательно, руководят обеими процедурами одни и те же профессиональные литературоведы из органов. Разумеется, привлекая, когда это нужно, дилетантов из писательского цеха.
Александру Ивановичу не суждено было увидеть своих новых изданий, фильмов и постановок. Он умер, не успев удостоиться членства в Союзе советских писателей, не прошел испытательный срок. Кстати, писатель предсказал собственную смерть именно в этом возрасте в ранней романтической повести "Олеся". Бабка героини нагадала смерть герою -- Alter Ego автора.
С тех пор Куприне написано много, но и спустя полвека самыми лживыми в советских биографиях выдающегося писателя России остаются два последних коротких периода его жизни. Первый -- когда он после долгих лет эмиграции тайно от знакомых заспешил на родину. И второй, когда он объявился в Москве.
Назад в светлое будущее
Арифметика играет незначительную роль в творчестве писателя, а все же любопытно посчитать годы жизни Куприна. Одногодок Ленина, он и родился в 1870 году неподалеку от Симбирска, в Пензенской губернии. Два представителя одного поколения, два сверстника. Оба честолюбивы, умны, энергичны. А пошли разными путями, несоединимы оказались их понятия добра и зла, морали, совести. Впрочем, это особый разговор.
Сорок девять лет провел Куприн в России, а затем, на втором году революции, эмигрировал. Семнадцать лет провел вовне, дольше всего в Париже, неожиданно -- в незабываемый 37-й -- приехал обратно и через пятнадцать месяцев (без трех дней) умер, не дожив одну ночь до дня рождения, когда ему исполнилось бы 68.
Александр Иванович и его жена Елизавета Морицевна (которую именовали также Елизаветой Маврикиевной) появились на Белорусском вокзале в Москве 31 мая 1937 года. До этого Куприн скучал, но возвращаться не хотел. Один советский критик (специалист также в области бунинской тоски по родине) называет нежелание Куприна возвращаться "эмигрантскими предрассудками". И вдруг...
В последние месяцы до отъезда состояние здоровья Куприна стало резко ухудшаться. В их парижскую квартиру зачастили представители советского посольства, напрашивались в друзья почитатели таланта -- тайные агенты НКВД.
1 2 3 4 5 6 7
Крупный большевистский критик и редактор Александр Воронский написал статью о Куприне, который был пунктуальнейшим "деталеведом", под заглавием "Вне жизни и вне времени". Критика не злобная, как у других авторов, но, я бы сказал, жесткая, как тогда было принято. Воронский -- непростая фигура тех лет, весьма умеренная на фоне других, но приговор Куприну был им вынесен недвусмысленный. Выстраивалась идеологическая стена между эмиграцией и советской литературой. Сам Воронский стал жертвой такой же травли, и даже в семидесятые годы его продолжали обвинять в том, что он "отрицал гегемонию пролетариата в области искусства".
В журнале "На литературном посту" (славное полувоенное название) от 1926 года имеется программная статья "Куприн-политик". Автор ее, Борис Волин, -- примечательная и незаслуженно забытая фигура. Шеф отдела печати Наркомата иностранных дел, Волин вскоре стал главным цензором СССР -начальником Главлита и по совместительству директором Института красной профессуры, после чего сам присвоил себе звание профессора.
Поистине, классовая борьба с шестидесятилетним Куприным, мирно живущим в Париже, возводится в ранг важнейших внешних задач советского государства. В скулодробительной статье о Куприне критик М.Морозов установил: "Понятия Куприна о добродетели и красоте не выдерживают критики". И пояснил: у него в произведениях нет "женщины-общественницы", а есть "пленительные самки", у писателя "нездоровый скептицизм и идеологический дурман". Куприн, "сделавшись наиболее заклятым врагом советской России, в своих злобных нападках на нее опускается до самого оголтелого черносотенства".
Всему этому советский читатель должен был верить на слово. Имя Куприна в эти годы внесено в списки Наркомата просвещения, рассылаемые в библиотеки: его книги предлагалось сжигать. Централизованным уничтожением вредных изданий, включая сочинения Достоевского и Куприна, руководила заместитель Наркома просвещения по библиотечному делу Надежда Крупская. Другим заместителем этого наркома одно время был уже упомянутый Волин. Литературоведение черпало вдохновение не в сочинениях классиков, а в полицейских списках.
Из "анти" -- в советского
Неожиданно для читателей потоки брани в адрес Куприна исчезают со страниц советской прессы. На некоторое время он перестает существовать. Затем, весной 1937 года, советская литературная критика снова меняет знак, теперь "минус" на "плюс". Куприн возвращается в Москву.
Вчерашний "оголтелый черносотенец", узнаем мы из печати, "тепло встречается советской общественностью". Книги его, те же самые, написанные до революции, еще недавно запрещенные и "полные идеологического дурмана", теперь в авральном порядке переиздаются многими издательствами сразу, в столицах и в глухомани. Они стали, по утверждениям печати того времени, "любимым чтением советских людей". Сам Куприн, судя по газете, заявил корреспонденту, что он преисполнен желания войти в круг писательской семьи Советского Союза. Можно ли опубликовать такое, если это заранее не согласовано и не разрешено? Он введен в цензурные списки одобренных советских писателей.
Больше того. Оказывается, бывший "заклятый враг советской России" Куприн все предыдущее время разоблачал "уродливую буржуазную действительность". Даже, видимо, тогда, когда писал антисоветские статьи в западной прессе. А то, что раньше называлось "злобными нападками" на большевиков, теперь считается "восторженным гимном борцам русской революции". В дореволюционном его творчестве обнаружат лишь один недостаток: он следовал "традиционному реализму" вместо того, чтобы следовать реализму социалистическому.
Дано указание писать о его творчестве диссертации. И они успешно защищаются теми самыми недавними погромщиками его творчества. Куприн переводится на десятки языков народов СССР. Его повести экранизируются, а пьесы (слабые, которые не нравились ему самому) спешно репетируют в театрах.
Поистине мистерия-буфф! Сотни советских писателей, преданных власти и идее, исчезают в застенках, а ореолом почета окружается вполне активный ненавистник системы. И что особо примечательно, руководят обеими процедурами одни и те же профессиональные литературоведы из органов. Разумеется, привлекая, когда это нужно, дилетантов из писательского цеха.
Александру Ивановичу не суждено было увидеть своих новых изданий, фильмов и постановок. Он умер, не успев удостоиться членства в Союзе советских писателей, не прошел испытательный срок. Кстати, писатель предсказал собственную смерть именно в этом возрасте в ранней романтической повести "Олеся". Бабка героини нагадала смерть герою -- Alter Ego автора.
С тех пор Куприне написано много, но и спустя полвека самыми лживыми в советских биографиях выдающегося писателя России остаются два последних коротких периода его жизни. Первый -- когда он после долгих лет эмиграции тайно от знакомых заспешил на родину. И второй, когда он объявился в Москве.
Назад в светлое будущее
Арифметика играет незначительную роль в творчестве писателя, а все же любопытно посчитать годы жизни Куприна. Одногодок Ленина, он и родился в 1870 году неподалеку от Симбирска, в Пензенской губернии. Два представителя одного поколения, два сверстника. Оба честолюбивы, умны, энергичны. А пошли разными путями, несоединимы оказались их понятия добра и зла, морали, совести. Впрочем, это особый разговор.
Сорок девять лет провел Куприн в России, а затем, на втором году революции, эмигрировал. Семнадцать лет провел вовне, дольше всего в Париже, неожиданно -- в незабываемый 37-й -- приехал обратно и через пятнадцать месяцев (без трех дней) умер, не дожив одну ночь до дня рождения, когда ему исполнилось бы 68.
Александр Иванович и его жена Елизавета Морицевна (которую именовали также Елизаветой Маврикиевной) появились на Белорусском вокзале в Москве 31 мая 1937 года. До этого Куприн скучал, но возвращаться не хотел. Один советский критик (специалист также в области бунинской тоски по родине) называет нежелание Куприна возвращаться "эмигрантскими предрассудками". И вдруг...
В последние месяцы до отъезда состояние здоровья Куприна стало резко ухудшаться. В их парижскую квартиру зачастили представители советского посольства, напрашивались в друзья почитатели таланта -- тайные агенты НКВД.
1 2 3 4 5 6 7