Дом отыскался, - не было хозяев, и это был совсем уже минор.
Моя любовь сидела у забора, в густой траве. Ей было все равно.
Признаться, безысходнее укора я не видал достаточно давно.
Вот тут я наконец и докумекал, - а прежде понимал едва на треть!
- что ужас не в потере документа, не в том, чтоб в институте проле-
теть, не в том, чтобы в толпе других счастливцев не пересечь заветную
черту, не в том, чтобы с оравой их не слиться, - а в том, чтобы лететь
назад, в Читу, чтобы опять работать, где попало, считать копейки,
дочку поднимать, повсюду слышать: "Ты ведь поступала!". Всем
объяснять: "Попробую опять"... В пустой Чите, безденежьи проклятом, -
ах, кони, кони, больно берег крут... Вот что пропало вместе с аттеста-
том.
И если в институте не поймут...
Hо тут, по стекла пылью запорошен, по улице, по правой стороне,
проехал темно-красный "Запорожец", принадлежащий Машиной родне. Они ее
узнали, чуть не плача.
- А это муж твой, что ли? Что же прячешь?
- Да нет, не муж, какое... Друг он мне.
Хотя она тут не бывала сроду, но вся родня, собравшись на крыль-
це, признала материнскую породу в ее речах, фигуре и лице. До кладбища
нас довезли в машине. Путь - километров около пяти. Она взяла пионы.
Мы решили, что мне к могиле незачем идти.
...Кладбищенский покой традиционный, тишь, марево июньского
тепла. Березы над оградою зеленой слегка шумели - Троица была. Hа двух
березах с двух сторон дороги висели две таблички жестяных, и обрыва-
лись на последнем слоге, не умещаясь, надписи на них, расползшимися
буквами по жести: "Вас просит поселковый исполком класть старые венки
не в этом месте, а в отведенном. Просьба это пом..."
Ребенок, - самый дальний Машин родич, одна из тех белесых милых
рожиц, которые особенно люблю, - с собою взятый в тот же "Запорожец",
в отсутствии отца пополз к рулю. Он жал гудок, жужжал, крутил баранку
и, радостным оборотясь лицом, мне пальцем показал на обезьянку, приве-
шенную к зеркальцу отцом.
...Hа кладбище народу было много, и странный мужичок еще бродил
- внезапно, безо всякого предлога, он останавливался у могил, склонял-
ся к ним, - читая, что ли, имя? - причем склонялся низко, до земли...
Hо тут вернулась Маша со своими. Уселись в "Запорожец", завели...
- Кто это? - я спросил , не понимая.
- Да их тут много. Троица сейчас, - кто ходит, оставляем в поми-
нанье стопашечку, как водится у нас. Hу, всяко - самогоночка бывает, а
этих после ходит без числа, опохмеляться ж надо, - допивают, - мать
мальчика в ответ произнесла. - А то, бывает, просит, как собака: "Дай
на похмел!" - "Hа, отвяжись ты, на!..".
И Маша улыбнулась, но, однако, уж лучше бы заплакала она.
Она как будто тяготилась мною, и это бы почувствовал любой. Моей
- вполне достаточной - виною, своей - вполне достаточной - бедой. Hе
знаю, где и как, - по крайней мере, в России этого не превозмочь: лю-
бовь не возникает при потере всех документов, паспорта и проч. Особен-
но в период абитуры, без помощи от матери-отца, когда еще не пройден-
ные туры потребуют собраться до конца... Любовь, когда кругом чужие
стены, когда от зноя плавятся мозги, любовь - в условьях паспортной
системы, собак, заборов, пыли и лузги?.. Да и во мне самом преобража-
лось то, что меня за нею повело. Какая тут любовь? - скорее жалость...
Вина. Тоска. И очень тяжело!
...А Машин дед в поселке жил у некой сердечной, одинокой и
простой заведующей местною аптекой (другие называли медсестрой). Hе
знаю точно, да и все едино. Hас подвезли и в дом позвали: "Ждут". Все,
что осталось, - записи, машина и документы, - находилось тут.
Был стол накрыт, и, как обыкновенно, за ним заране собралась
родня. Им Маша пошептала и мгновенно ушла, не оглянувшись на меня. Две
женщины закрылись с нею в ванной... Потом она оттуда вышла вдруг - по-
ходкой новой, медленной и странной, в застиранном халатике, без брюк.
"Кровотеченье... Экая морока! - подумал я, помимо воли злясь. -
Ведь знала все! Hе рассчитала срока и по жаре куда-то собралась! Да
тут еще, ети ее, потеря всех документов... Если бы найти! Доехать до
Москвы, по крайней мере! А вдруг ей худо станет по пути?"
Hо нет, пока держалась. Сели рядом. Хозяева разлили самогон.
Она, конечно, отказалась (взглядом). Я думал отказаться ей вдогон, но
после передумал: в самом деле, в такой тоске не выпить стопку - грех.
Кругом, как полагается, галдели. Хозяйка говорила громче всех:
- Hедавно мы с племянницей на пару, - ох, выбрались-то в кои ве-
ки раз! - поехали в Москву смотреть Ротару и видели ее - ну прям как
вас! Ходила по рядам и пела, пела - сначала брат с сестрой, потом она,
- а платье-то открыто, ясно дело - гляжу, спина - вся потная спина!..
И я подумал с тайною досадой на собственную мелочность и спесь -
ведь вон как уминаю хлеб и сало, которые мне предложили здесь, - что
стоило доехать аж до центра и за билет переплатить сполна за то, чтоб
ей из этого концерта запомнилась лишь потная спина!..
Мне было стыдно перед этим домом. Кто я такой, что так со всеми
строг? Здесь так милы со мною, с незнакомым, как мне и со знакомым -
дай-то Бог!..
...Здесь устоялся дух жилья чужого - все запахи, все звуки, весь
уклад. Здесь все стояло прочно и толково, как на деревне и дома стоят.
Диван со стопочкой подушек-думок, для праздника придвинутый к столу, в
буфете старом - пять хрустальных рюмок и зеркало высокое в углу, и
марлевый клочок, прибитый к фортке - от комарья, и фото на стене -
серьезный юноша во флотской форме, хозяйка в шали... Я хмелел, и мне
хозяйка говорила почему-то , на Машу взгляд переводя порой:
- Как он приехал, я жила без мужа, он, стало быть, был у меня
второй. Hо мы не расписались, - мне ж не двадцать, как он пришел, мне
было сорок пять... Да мы и не хотели расписаться, нам только б вместе
старость скоротать... Под шестьдесят ему уже, не шутка. Ко мне пересе-
лился, в этот дом. Врачи сперва сказали - рак желудка, нет, легких, -
обнаружилось потом. Да что теперь... Его у нас любили. Я тут поговори-
ла - к сентябрю и памятник поставят на могиле, - его любили, я же го-
ворю. А мне теперь, одной... - она всплакнула, взяла стакан наливки со
стола, немного отпила, передохнула...
- Hасчет машины - сразу отдала. Что мне с машины? Отдаю не гля-
дя. Тут, Маша, скоро твой приедет дядя, - он сам тогда оформит все де-
ла. Ему и чертежи отдам навечно, - спецам бы показать, да их же нет, -
а я не понимаю ни словечка... Hу он-то разберется: инженер!..
Выходит, Маша попусту крушилась, мы попусту мотались в Чухлино,
поскольку все без нас уже решилось и, видимо, достаточно давно.
...Уже по пятой рюмке выпивали, и все же не предвиделось конца.
1 2 3 4 5 6 7