Не щадя своих сил, дрался за Советскую власть. И после Гражданской войны делал то же самое. Но путь группировки, стащившей меня на путь подлого правого оппортунизма и трижды проклятого троцкизма, который привел к связи с фашизмом и японским генеральным штабом, все же не убил во мне любви к нашей армии, любви к нашей советской стране, и, делая это подлое контрреволюционное дело, я тоже раздваивался. Вы сами знаете, что, несмотря на все это, я дела! полезное дело в области вооружения, в области боевой подготовки и в области других сторон жизни Красной Армии.
Преступление настолько тяжело, что говорить о пощаде трудно, но я прошу суд верить мне, что я полностью открылся, что тайн у меня
нет перед советской властью, нет перед партией. И если мне суждено умереть, я умру с чувством глубокой любви к нашей стране, к нашей партии, к наркому Ворошилову и великому Сталину».
Возможно, он все-таки на что-то надеялся… Возможно, они все на что-то надеялись – ведь и заслуги их перед армией и страной были огромны и неоспоримы… Хотя надеяться было не на что, да и сами они, вне всякого сомнения, на месте судей произнесли бы тот же приговор. Этот приговор вытекал из логики всей жизни страны и эпохи, которая могла помиловать врага, но не предателя.
…А вот Уборевич, герой «штурмовых ночей Спасска», сказал другое: «…Я умру сейчас с прежней верой в победу Красной Армии».
Post factum
…Сказать, что в мире этот процесс стал сенсацией, значит, ничего не сказать. Газеты изощрялись в предположениях, что за всем этим стоит. Кажется, в те дни наименее популярной была правда…
Разведка польского Главного штаба регулярно составляла обзоры о внутреннем положении в СССР. В июльском обзоре говорится: «Официальное толкование процесса Тухачевского, приписывающее казненным генералам шпионаж:, диверсии против Советской власти и сотрудничество с иностранными разведками (вероятно, Германии) является таким абсурдным, что европейское общественное мнение… заранее его отбрасывает».
Уже 17 июня германское посольство в Париже сообщало в свой МИД: «В связи с кровавым приговором нет ни одной газеты… которая решилась бы найти слова оправдания для самого действия. Трудно верить обоснованию приговора из-за чудовищности обвинения. Те газеты, которые в своей критике сперва предполагали правильность обвинения, делают из этого вывод о том, что моральный дух и боеспособность Красной Армии, если подобные преступления возможны в руководстве, могут быть лишь понижены…»
Однако у дипломатов была несколько иная точка зрения. Посол США в Москве Джозеф Дэвис 28 июня отправил президенту Рузвельту телеграмму: «В то время как внешний мир благодаря печати верит, что процесс – это фабрикация… – мы знаем, что это не так. И может быть, хорошо, что внешний мир думает так».
Президент Чехословакии Бенеш воспринял происходящее в СССР с облегчением. До сих пор он полагал, что с Германией и рейхсвером заигрывает советское правительство, поэтому можно представить себе его чувства, когда он узнал о том, что это был заговор… (Само собой, его-то официальная версия о шпионаже не обманула.) 3 июля он снова встречается с советским послом, и на этот раз излагает свое подлинное понимание «дела Тухачевского». Бенеш говорит послу, что события в СССР его не удивили и не испугали, ибо он давно их ожидал (прибавим: и надеялся…). Он сказал, что давно уже наблюдает в СССР борьбу двух направлений. Одно из них «идет на реальный учет обстановки и проявляет готовность к сотрудничеству, а значит, и к компромиссу с Западной Европой, а другое – „радикальное“, продолжающее требовать немедленного разворачивания мировой революции. По заявлению Венета, его задачей всегда было помочь первому, реальному течению в советской политической жизни…»
И дальше посол СССР Александровский пишет из Праги: «Бенеш утверждал, что уже начиная с 1932 года он все время ожидал решительной схватки между сталинской линией и линией „радикальных революционеров“. Поэтому для него не были неожиданностью последние московские процессы, включая процесс Тухачевского… Бенеш особо подчеркивал, что, по его убеждению, в московских процессах, особенно в процессе Тухачевского, дело шло вовсе не о шпионаже и диверсиях, а о прямой и ясной заговорщической деятельности с целью ниспровержения существующего строя. Бенеш говорил, что он понимает нежелательность „по тактическим соображениям“ подчеркивать именно этот смысл событий. Он сам, дескать, тоже предпочел бы в подобных условиях „сводить дело только к шпионажу“. Тухачевский, Якир и Путна (Бенеш почти все время называл только этих трех), конечно, не были шпионами, но были заговорщиками… Тухачевский не был и не мог быть российским Наполеоном, но Бенеш хорошо представляет себе, что перечисленные качества Тухачевского плюс его германские традиции, подкрепленные за советский период контактом с рейхсвером, могли сделать его очень доступным германскому влиянию и в гитлеровский период. Тухачевский не мог совершенно не сознавать, что совершает преступление поддержкой контакта с рейхсвером. Особенно если представить себе, что Тухачевский видел единственное спасение для себя и своей родины в войне рука об руку с Германией против остальной Европы, войне, которая осталась единственным средством вызвать мировую революцию, то можно даже себе представить, что Тухачевский казался сам себе не изменником, а спасителем родины».
А какой путчист считает себя изменником? Все они спасители…
Но это было еще не все. Бенеш, под большим секретом, сказал Александровскому, что во время пребывания Тухачевского во Франции в 1936 году, он вел частные разговоры со своими французскими друзьями (маршал встречался там с некоторыми товарищами по германскому плену) и совершенно серьезно говорил о возможности советско-германского сотрудничества и при Гитлере. Эти разговоры дошли до французского правительства и, мягко говоря, не слишком там понравились. Как раз в это время Леон Блюм отказался подписать военный союз с СССР, мотивируя свое решение тем, что «руководители советского генштаба поддерживают подозрительные связи с Германией».
Что же получается? О нашем заговоре знала вся Европа, никто происходящему не удивлялся, разве только суровости приговоров, и только наши историки ухитрились ничего не заметить…
А еще Бенеш говорил, что в Москве расстреливают изменников, и так называемый европейский свет приходит в ужас (А вслед за «европейским светом» и наша «прогрессивная интеллигенция» ужасается. Впрочем, как для европейской политики, так и для нашей деминтеллигенции предательство – норма жизни.) С его точки зрения, это не более, чем лицемерие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204
Преступление настолько тяжело, что говорить о пощаде трудно, но я прошу суд верить мне, что я полностью открылся, что тайн у меня
нет перед советской властью, нет перед партией. И если мне суждено умереть, я умру с чувством глубокой любви к нашей стране, к нашей партии, к наркому Ворошилову и великому Сталину».
Возможно, он все-таки на что-то надеялся… Возможно, они все на что-то надеялись – ведь и заслуги их перед армией и страной были огромны и неоспоримы… Хотя надеяться было не на что, да и сами они, вне всякого сомнения, на месте судей произнесли бы тот же приговор. Этот приговор вытекал из логики всей жизни страны и эпохи, которая могла помиловать врага, но не предателя.
…А вот Уборевич, герой «штурмовых ночей Спасска», сказал другое: «…Я умру сейчас с прежней верой в победу Красной Армии».
Post factum
…Сказать, что в мире этот процесс стал сенсацией, значит, ничего не сказать. Газеты изощрялись в предположениях, что за всем этим стоит. Кажется, в те дни наименее популярной была правда…
Разведка польского Главного штаба регулярно составляла обзоры о внутреннем положении в СССР. В июльском обзоре говорится: «Официальное толкование процесса Тухачевского, приписывающее казненным генералам шпионаж:, диверсии против Советской власти и сотрудничество с иностранными разведками (вероятно, Германии) является таким абсурдным, что европейское общественное мнение… заранее его отбрасывает».
Уже 17 июня германское посольство в Париже сообщало в свой МИД: «В связи с кровавым приговором нет ни одной газеты… которая решилась бы найти слова оправдания для самого действия. Трудно верить обоснованию приговора из-за чудовищности обвинения. Те газеты, которые в своей критике сперва предполагали правильность обвинения, делают из этого вывод о том, что моральный дух и боеспособность Красной Армии, если подобные преступления возможны в руководстве, могут быть лишь понижены…»
Однако у дипломатов была несколько иная точка зрения. Посол США в Москве Джозеф Дэвис 28 июня отправил президенту Рузвельту телеграмму: «В то время как внешний мир благодаря печати верит, что процесс – это фабрикация… – мы знаем, что это не так. И может быть, хорошо, что внешний мир думает так».
Президент Чехословакии Бенеш воспринял происходящее в СССР с облегчением. До сих пор он полагал, что с Германией и рейхсвером заигрывает советское правительство, поэтому можно представить себе его чувства, когда он узнал о том, что это был заговор… (Само собой, его-то официальная версия о шпионаже не обманула.) 3 июля он снова встречается с советским послом, и на этот раз излагает свое подлинное понимание «дела Тухачевского». Бенеш говорит послу, что события в СССР его не удивили и не испугали, ибо он давно их ожидал (прибавим: и надеялся…). Он сказал, что давно уже наблюдает в СССР борьбу двух направлений. Одно из них «идет на реальный учет обстановки и проявляет готовность к сотрудничеству, а значит, и к компромиссу с Западной Европой, а другое – „радикальное“, продолжающее требовать немедленного разворачивания мировой революции. По заявлению Венета, его задачей всегда было помочь первому, реальному течению в советской политической жизни…»
И дальше посол СССР Александровский пишет из Праги: «Бенеш утверждал, что уже начиная с 1932 года он все время ожидал решительной схватки между сталинской линией и линией „радикальных революционеров“. Поэтому для него не были неожиданностью последние московские процессы, включая процесс Тухачевского… Бенеш особо подчеркивал, что, по его убеждению, в московских процессах, особенно в процессе Тухачевского, дело шло вовсе не о шпионаже и диверсиях, а о прямой и ясной заговорщической деятельности с целью ниспровержения существующего строя. Бенеш говорил, что он понимает нежелательность „по тактическим соображениям“ подчеркивать именно этот смысл событий. Он сам, дескать, тоже предпочел бы в подобных условиях „сводить дело только к шпионажу“. Тухачевский, Якир и Путна (Бенеш почти все время называл только этих трех), конечно, не были шпионами, но были заговорщиками… Тухачевский не был и не мог быть российским Наполеоном, но Бенеш хорошо представляет себе, что перечисленные качества Тухачевского плюс его германские традиции, подкрепленные за советский период контактом с рейхсвером, могли сделать его очень доступным германскому влиянию и в гитлеровский период. Тухачевский не мог совершенно не сознавать, что совершает преступление поддержкой контакта с рейхсвером. Особенно если представить себе, что Тухачевский видел единственное спасение для себя и своей родины в войне рука об руку с Германией против остальной Европы, войне, которая осталась единственным средством вызвать мировую революцию, то можно даже себе представить, что Тухачевский казался сам себе не изменником, а спасителем родины».
А какой путчист считает себя изменником? Все они спасители…
Но это было еще не все. Бенеш, под большим секретом, сказал Александровскому, что во время пребывания Тухачевского во Франции в 1936 году, он вел частные разговоры со своими французскими друзьями (маршал встречался там с некоторыми товарищами по германскому плену) и совершенно серьезно говорил о возможности советско-германского сотрудничества и при Гитлере. Эти разговоры дошли до французского правительства и, мягко говоря, не слишком там понравились. Как раз в это время Леон Блюм отказался подписать военный союз с СССР, мотивируя свое решение тем, что «руководители советского генштаба поддерживают подозрительные связи с Германией».
Что же получается? О нашем заговоре знала вся Европа, никто происходящему не удивлялся, разве только суровости приговоров, и только наши историки ухитрились ничего не заметить…
А еще Бенеш говорил, что в Москве расстреливают изменников, и так называемый европейский свет приходит в ужас (А вслед за «европейским светом» и наша «прогрессивная интеллигенция» ужасается. Впрочем, как для европейской политики, так и для нашей деминтеллигенции предательство – норма жизни.) С его точки зрения, это не более, чем лицемерие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204