Пустых разговоров художник, должно быть, не любил. Поэтому, договорившись о встрече, он сразу умолк, тем самым намекая, что ей пора уходить. Подобная невежливость, как ни странно, еще более успокоила Кумико.
Сасадзима проводил девушку до порога и с легким поклоном простился с ней.
Кумико той же дорогой направилась к станции. Она никак не могла разобраться в своих впечатлениях. В ожидании электрички Кумико глядела в ту сторону, где она только что была. Там, на холме, среди деревьев, виднелась сверкающая на солнце стеклянная крыша мастерской Сасадзимы.
Кумико охватило странное чувство: ей казалось, что не она, а кто-то другой будет завтра позировать в этой мастерской.
Кумико предполагала, что художник будет рисовать ее в мастерской, но Сасадзима сделал иначе. Он усадил ее в плетеное кресло на террасе и сказал:
— Начнем с эскизов.
Ему хотелось уловить ряд естественных выражений лица, естественных поз, и здесь, на террасе, этого было легче добиться, чем в мастерской, где обстановка принуждала к официальности, объяснил он. Кумико тоже чувствовала себя на террасе более свободно.
С террасы открывался вид на обширный, хорошо ухоженный сад с многочисленными клумбами, обрамленными бордюром из красного кирпича. На каждой клумбе были высажены цветы определенного сорта. Кумико особенно понравились хризантемы, которые были в самом цвету. Человек, который так любит цветы, должен быть добрым, подумала она.
На этот раз на Сасадзиме был модный свитер в клетку, в котором, как казалось Кумико, он больше походил на художника. Он сел напротив в плетеное кресло, разложил на коленях этюдник и взял в руки карандаш. Лицо его, как и вчера, озаряла легкая улыбка.
Половину лица и плечо художника мягко освещали лучи утреннего солнца. Те же лучи освещают и меня, подумала Кумико, и ей стало понятно, почему Сасадзима вчера обрадованно сказал, что в этот час освещение особенно хорошее.
Вначале Кумико ощущала некоторую скованность: ведь она впервые позировала, да еще известному художнику. Сасадзима это сразу уловил и, продолжая держать в руке карандаш и посасывая трубку, завел непринужденную беседу.
Сасадзима был человеком широко образованным. Он сперва показался Кумико молчуном и нелюдимом. Но вскоре она убедилась, что он очень интересный собеседник. Говорил он тихо и проникновенно, так, что его слова невольно запоминались. Его негромкий голос удивительно гармонировал с окружающей тишиной и прозрачным воздухом.
Во время беседы глаза художника неотступно следили за выражением лица Кумико.
— Вам нравится ваша служба? — спросил Сасадзима, делая набросок. Он брался за карандаш только тогда, когда лицо Кумико обретало естественность.
— Ничего особенного, обыкновенная работа, каждый день утром — на службу, вечером — домой.
— И все же работать лучше, чем сидеть дома сложа руки.
Такой, совершенно обыденный, разговор успокаивающе действовал на Кумико, снимал напряженность, чего художник и добивался.
Кумико вначале думала, что ей придется по приказанию художника принимать различные позы, но Сасадзима просто беседовал с ней, а когда схватывал понравившийся ему ракурс, мгновенно наносил на бумагу несколько штрихов.
— Скажите, пожалуйста, почему вы до сих пор не женаты? — осмелилась спросить Кумико, когда основательно освоилась с обстановкой.
Бесцеремонность подобного вопроса смягчалась девической непосредственностью, с которой он был задан.
Художник улыбнулся.
— Я в молодости интересовался только живописью. Вот и упустил время. А теперь поздно, да и привык уже к одиночеству, думаю, что сейчас жена только стесняла бы меня.
Нынешним утром лицо художника было каким-то просветленным. Когда накануне, неряшливо одетый, он появился перед Кумико, она подумала: что за неопрятный старый холостяк. Теперь же, особенно когда Сасадзима работал, он казался ей подтянутым и моложавым, хотя его волосы уже посеребрила седина. Ну что ж, подумала Кумико, может, вполне естественно, что он не женат. Такова, должно быть, судьба всех, кто посвятил себя искусству. А может, в молодости он испытал безответную любовь и с тех пор дал обет безбрачия. Но спросить его об этом Кумико пока еще не осмеливалась. И все же сами эти мысли были лишним доказательством того, что девушка уже освоилась и не дичилась сидевшего напротив художника.
Внезапно Кумико заметила какого-то человека, бродившего по саду. По-видимому, садовник, решила она. Чтобы не мешать художнику, он не глядел в их сторону и бесшумно переходил от одной клумбы к другой, что-то срезая садовыми ножницами. На нем была старая широкополая шляпа и защитного цвета рубашка.
Художник действительно любит цветы, если нанимает человека специально ухаживать за садом, подумала Кумико.
Сасадзима работал быстро. Закончив один набросок, он тут же принимался за следующий. Кумико было интересно узнать, как она выглядит на рисунках, но сама взглянуть на наброски не решалась, надеясь, что потом художник ей их покажет.
В течение часа он сделал четыре или пять эскизов.
— Я хочу сделать их как можно больше, — сказал Сасадзима, — с тем чтобы потом выбрать наиболее удачный.
Он взглянул на часы и отложил карандаш в сторону.
— Время обеда, пора и нам перекусить, — сказал он, поднимаясь с кресла.
— Благодарю вас, я совсем не голодна, — запротестовала Кумико.
— Не говорите так, сейчас я приготовлю что-нибудь вкусненькое, — сказал художник и отправился на кухню.
— Может быть, вам помочь?
— Нет-нет, вы гостья! — замахал руками художник. — Я давно привык все делать сам. А вы посидите здесь, отдохните.
Сасадзима ушел на кухню, а Кумико осталась, на террасе. На кресле лежал оставленный художником этюдник. Кумико нерешительно подошла к креслу, открыла этюдник и стала разглядывать наброски. Карандашные зарисовки свидетельствовали о большом таланте художника. Кумико поразили точно схваченные особенности ее лица.
На некоторых рисунках она была удивительно похожа, на других лицо ей казалось чужим. По-видимому, в последних художник стремился отобразить свое видение натуры. Далее следовали отдельные фрагменты: лоб, брови, нос, глаза, губы.
Пока Кумико перебирала рисунки, из сада время от времени доносилось характерное полязгивание ножниц. Она поглядела в сад. Там бродил старик в широкополой шляпе. Тени от высоких кустов падали ему на спину.
Зря я отказывалась идти сюда, подумала Кумико, хотя ей по-прежнему было неприятно, что ее лицо будет изображено на какой-то картине. Она ощутила некую неповторимость момента и подумала, что в жизни ей редко приходилось чувствовать подобное умиротворение.

— Очень рада, — сказала мать, выслушав Кумико. — Вот, оказывается, он какой, этот знаменитый художник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73