хороших лошадей держали Челокаевы, князья, в своем именьи.
Там, в духмяном разнотравье речной долины, в нестрашном шуме крыльев испуганных фазанов, остался Джугашвили; а в дом, на дачу вернулся товарищ Сталин. На письменном столе, в картонке толстой, черной, стояли на попа два темно-синих тома «Капитала», как памятник, давным-давно не посещаемый. Посредине, в светлом круге зажженной лампы, – канцелярский ширпотреб – его уж дожидались материалы: лубянские, все с грифом «сов. секретно».
Тов. Сталину хотелось пролистать заметы резидента. Парижского. Он несколько известен вам как Аллигатор. Конкретно те сообщения, что освещали скандалы с «Протоколами» и Бурцевым. Тов. Сталин, собственно, предпринимал не слишком тонкие разведки на подступах к глобальному решенью еврейского вопроса. Пора, пора генералиссимусу действовать генерально. Да и остаться навсегда любезным русскому народу.
А Бурцев… Что ж Бурцев… О, неизменный враг и большевизма, и особенно «чекизма». Однако он, тов. Сталин, не держит зла на Бурцева. Имеет он, тов. Сталин, в душе оттенок благодушия. И даже благосклонности. Что так? А-а, корень Туруханский: там Джугашвили убедился – ничего, ну, ничегошеньки не слышал Бурцев о тоненькой веревочке, которая вилась из Департамента. И позже, в тюрьмах, не расспрашивал о нем, тов. Сталине, ни одного из бывших департаментских. А вот об Ильиче, о том, что наш Ильич – шпион германский, об этом старичок кричал погромче всех. Хэ, попортил кровушки вождю всемирного пролетариата. Тот обосрался и убежал в Разлив. Да ведь и то заметить нужно, что это ж Бурцев подсказал ему, тов. Сталину, весьма удачное соображенье: все «заграничники», все, кто вернулся с Ильичом из эмиграции, были немецкими шпионами, в чем и признавались двадцать лет спустя и на Лубянке, и в судебном зале.
Однако благодушие, однако благосклонность исчезали, едва тов. Сталин приступал к «еврейскому вопросу». Напрасно Бурцев исследует происхожденье «Протоколов». Зачем наводит тень он на плетень? В происхождении ли дело? Нет. В происхождении ли суть? Нет. Дело, товарищи, суть, товарищи, в философии и практике извергов рода человеческого. Дело, товарищи, суть, товарищи, в беспачпортных бродягах, стремящихся поработить наш великий народ. Пора партии Ленина-Сталина положить этому конец. И партия Ленина-Сталина положит этому конец со всем своим революционным размахом.
Но прежде надо бы поужинать. С жарки’м фазаньим он управлялся ловко и красиво. Но автор ваш не сразу угадал, откуда это тянет чем-то кислым.
Возник усмешливый повтор: «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан». Так мы когда-то в школе запоминали цвета спектра. «Фазан» и совмещался с «фиолетовым». Сейчас, как будто бы вослед, из этого возник и цвет, и запах пороха «Фазан». Ага, вот, вот: «Фазан», бездымный порох, пахнул кислым и в долине Алазанской, и в магазинчике «Охотник», что близ Лубянки, на Мясницкой. А рядом – переулок – Златоустенский. Там, в доме три дробь пять, селили ромбовых чекистов. Они всем златоустам запечатали уста. Тов. Сталин речистых не любил. К тому ж, как вам известно, болтун находка для шпиона. Особенно застольный. И потому нас с детских лет учили: «Когда я ем, я глух и нем».
Он так и ел жаркое из фазана. Поцокал языком в дурных зубах, взял трубку, но закуривать помедлил, и мундштуком, весьма изгрызанным, приподнял мягкую обложку папки с грифом «Сов. секретно». Увидел справку о парижском резиденте. И усмехнулся: «Пожалуй, надо дать нам орден Третьяковке».
* * *
В иронии тов. Сталина был отзвук справки; по-канцелярски, «объективки». Там сразу, вне хронологии и почему-то в скобках сообщалось, что резидент в Париже, означенный не кличкой, нет, псевдонимом Аллигатор, когда-то заседал в совете Третьяковской галереи.
Я вас спрошу: а почему бы нет? Ведь он же Третьяков. Да-с, Сергей он Николаич Третьяков. Родился в восемьсот восемьдесят втором. Сказать вам откровенно, не в семействе аллигаторов, в семье акул капитализма. Москвич. Физмат закончил, да и пошел рулить в каких-то там союзах торговли и промышленности. Кадетом стал, был избран в городскую думу, в жены взял Наталью Мамонтову. Весной Семнадцатого утратили мы государя, но Третьяков остался при своих. Его востребовал Керенский. Но, оказалось, временно. Октябрь перенес его из Зимнего по Троицкому мосту в крепость. Потом в тюрьму на Выборгской. (Заметьте, дорожки нашего В.Л.; они и познакомились-то за решетками.)
В девятьсот двадцатом Париж увидел Третьякова. Собратия по классу были ему рады. Избрали, в частности, главою Комитета помощи голодающим России. Жаль, временного комитета, а не постоянного. А впрочем, постоянством мы никогда ни в чем не отличались, исключая глупость. Эмиграция со временем сопрела. Сергей же Николаич запил до положенья риз. И обеднел до степени церковной мыши. Страдая, мыслил. И громко заключил, что эмиграция есть гроб повапленный.
Совпало это умозаключение с учреждением разведки внешней. В решении Политбюро ее назвали «закордонной». Она пришла на помощь Третьякову. Он резидентом стал, работником усердным. Средь нескольких аспектов наблюдений был и В.Л. Как раз вот эти материалы по указанию тов. Сталина доставили к нему на дачу.
* * *
Источн.: Аллигатор.
Как я уже сообщал, Бурцев предпринял энергичные разыскания, направленные к выяснению происхождения ПСМ.
Следует отметить германский фактор. Особую роль сыграли сыновья Рачковского и Нилуса, примыкавшие к первым организациям нацистского толка. Известный Розенберг взял ПСМ на вооружение. ПСМ были сразу же высоко оценены Гитлером и его ближайшим окружением как сильное оружие в борьбе с еврейством. Однако в мировой еврейский заговор они не верят. Но, в отличие от бывш. царя, говорит Бурцев, Гитлер, хотя и признает, как и Николай II, ПСМ подделкой, не только не отверг «Протоколы», а издает их огромными тиражами.
В России начала века, утверждает Бурцев, даже и среди зоологических антисемитов он не встречал никого, кто защищал бы подлинность ПСМ. У них не было защитников ни в тогдашнем русском обществе, ни в правительственных сферах, ни в церковных кругах. Во время же гражданской войны ПСМ издавались большими тиражами, особенно на Юге, когда там дислоцировались воинские части ген. Деникина. Сам же Деникин, как и сменивший его Врангель, испытывали к ПСМ чувство брезгливости. Последний выражался резко: «Гнусный подлог».
Это, разумеется, было хорошо известно Бурцеву. Именно поэтому он и написал Деникину, что еврейский вопрос – страшный вопрос русской жизни, не только прошлой, но и настоящей. Вопрос этот, неправильно поставленный, наносит непоправимый вред антибольшевистскому движению. «Протоколы», несмотря на всю свою ничтожность, играли и играют огромную роль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
Там, в духмяном разнотравье речной долины, в нестрашном шуме крыльев испуганных фазанов, остался Джугашвили; а в дом, на дачу вернулся товарищ Сталин. На письменном столе, в картонке толстой, черной, стояли на попа два темно-синих тома «Капитала», как памятник, давным-давно не посещаемый. Посредине, в светлом круге зажженной лампы, – канцелярский ширпотреб – его уж дожидались материалы: лубянские, все с грифом «сов. секретно».
Тов. Сталину хотелось пролистать заметы резидента. Парижского. Он несколько известен вам как Аллигатор. Конкретно те сообщения, что освещали скандалы с «Протоколами» и Бурцевым. Тов. Сталин, собственно, предпринимал не слишком тонкие разведки на подступах к глобальному решенью еврейского вопроса. Пора, пора генералиссимусу действовать генерально. Да и остаться навсегда любезным русскому народу.
А Бурцев… Что ж Бурцев… О, неизменный враг и большевизма, и особенно «чекизма». Однако он, тов. Сталин, не держит зла на Бурцева. Имеет он, тов. Сталин, в душе оттенок благодушия. И даже благосклонности. Что так? А-а, корень Туруханский: там Джугашвили убедился – ничего, ну, ничегошеньки не слышал Бурцев о тоненькой веревочке, которая вилась из Департамента. И позже, в тюрьмах, не расспрашивал о нем, тов. Сталине, ни одного из бывших департаментских. А вот об Ильиче, о том, что наш Ильич – шпион германский, об этом старичок кричал погромче всех. Хэ, попортил кровушки вождю всемирного пролетариата. Тот обосрался и убежал в Разлив. Да ведь и то заметить нужно, что это ж Бурцев подсказал ему, тов. Сталину, весьма удачное соображенье: все «заграничники», все, кто вернулся с Ильичом из эмиграции, были немецкими шпионами, в чем и признавались двадцать лет спустя и на Лубянке, и в судебном зале.
Однако благодушие, однако благосклонность исчезали, едва тов. Сталин приступал к «еврейскому вопросу». Напрасно Бурцев исследует происхожденье «Протоколов». Зачем наводит тень он на плетень? В происхождении ли дело? Нет. В происхождении ли суть? Нет. Дело, товарищи, суть, товарищи, в философии и практике извергов рода человеческого. Дело, товарищи, суть, товарищи, в беспачпортных бродягах, стремящихся поработить наш великий народ. Пора партии Ленина-Сталина положить этому конец. И партия Ленина-Сталина положит этому конец со всем своим революционным размахом.
Но прежде надо бы поужинать. С жарки’м фазаньим он управлялся ловко и красиво. Но автор ваш не сразу угадал, откуда это тянет чем-то кислым.
Возник усмешливый повтор: «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан». Так мы когда-то в школе запоминали цвета спектра. «Фазан» и совмещался с «фиолетовым». Сейчас, как будто бы вослед, из этого возник и цвет, и запах пороха «Фазан». Ага, вот, вот: «Фазан», бездымный порох, пахнул кислым и в долине Алазанской, и в магазинчике «Охотник», что близ Лубянки, на Мясницкой. А рядом – переулок – Златоустенский. Там, в доме три дробь пять, селили ромбовых чекистов. Они всем златоустам запечатали уста. Тов. Сталин речистых не любил. К тому ж, как вам известно, болтун находка для шпиона. Особенно застольный. И потому нас с детских лет учили: «Когда я ем, я глух и нем».
Он так и ел жаркое из фазана. Поцокал языком в дурных зубах, взял трубку, но закуривать помедлил, и мундштуком, весьма изгрызанным, приподнял мягкую обложку папки с грифом «Сов. секретно». Увидел справку о парижском резиденте. И усмехнулся: «Пожалуй, надо дать нам орден Третьяковке».
* * *
В иронии тов. Сталина был отзвук справки; по-канцелярски, «объективки». Там сразу, вне хронологии и почему-то в скобках сообщалось, что резидент в Париже, означенный не кличкой, нет, псевдонимом Аллигатор, когда-то заседал в совете Третьяковской галереи.
Я вас спрошу: а почему бы нет? Ведь он же Третьяков. Да-с, Сергей он Николаич Третьяков. Родился в восемьсот восемьдесят втором. Сказать вам откровенно, не в семействе аллигаторов, в семье акул капитализма. Москвич. Физмат закончил, да и пошел рулить в каких-то там союзах торговли и промышленности. Кадетом стал, был избран в городскую думу, в жены взял Наталью Мамонтову. Весной Семнадцатого утратили мы государя, но Третьяков остался при своих. Его востребовал Керенский. Но, оказалось, временно. Октябрь перенес его из Зимнего по Троицкому мосту в крепость. Потом в тюрьму на Выборгской. (Заметьте, дорожки нашего В.Л.; они и познакомились-то за решетками.)
В девятьсот двадцатом Париж увидел Третьякова. Собратия по классу были ему рады. Избрали, в частности, главою Комитета помощи голодающим России. Жаль, временного комитета, а не постоянного. А впрочем, постоянством мы никогда ни в чем не отличались, исключая глупость. Эмиграция со временем сопрела. Сергей же Николаич запил до положенья риз. И обеднел до степени церковной мыши. Страдая, мыслил. И громко заключил, что эмиграция есть гроб повапленный.
Совпало это умозаключение с учреждением разведки внешней. В решении Политбюро ее назвали «закордонной». Она пришла на помощь Третьякову. Он резидентом стал, работником усердным. Средь нескольких аспектов наблюдений был и В.Л. Как раз вот эти материалы по указанию тов. Сталина доставили к нему на дачу.
* * *
Источн.: Аллигатор.
Как я уже сообщал, Бурцев предпринял энергичные разыскания, направленные к выяснению происхождения ПСМ.
Следует отметить германский фактор. Особую роль сыграли сыновья Рачковского и Нилуса, примыкавшие к первым организациям нацистского толка. Известный Розенберг взял ПСМ на вооружение. ПСМ были сразу же высоко оценены Гитлером и его ближайшим окружением как сильное оружие в борьбе с еврейством. Однако в мировой еврейский заговор они не верят. Но, в отличие от бывш. царя, говорит Бурцев, Гитлер, хотя и признает, как и Николай II, ПСМ подделкой, не только не отверг «Протоколы», а издает их огромными тиражами.
В России начала века, утверждает Бурцев, даже и среди зоологических антисемитов он не встречал никого, кто защищал бы подлинность ПСМ. У них не было защитников ни в тогдашнем русском обществе, ни в правительственных сферах, ни в церковных кругах. Во время же гражданской войны ПСМ издавались большими тиражами, особенно на Юге, когда там дислоцировались воинские части ген. Деникина. Сам же Деникин, как и сменивший его Врангель, испытывали к ПСМ чувство брезгливости. Последний выражался резко: «Гнусный подлог».
Это, разумеется, было хорошо известно Бурцеву. Именно поэтому он и написал Деникину, что еврейский вопрос – страшный вопрос русской жизни, не только прошлой, но и настоящей. Вопрос этот, неправильно поставленный, наносит непоправимый вред антибольшевистскому движению. «Протоколы», несмотря на всю свою ничтожность, играли и играют огромную роль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164