– Ты позоришь Солдафонию! – взревел Великий Командор. – Ты паршивая овца!
На лице Паоло не дрогнул ни один мускул.
– Почему ты дезертировал?
– По трем причинам, – ответил Паоло. – Я не хочу убивать – раз. Не хочу быть поработителем – два. Не хочу грабить – три.
Генералы позеленели от ярости. Первым, к кому дернулся дар речи, был командир Бригады Смерти.
– Преступник! – заорал он.
– Бесстыжие твои глаза! – подхватил генерал по трофеям.
– Он не любит родину! – возмутился специалист по борьбе с партизанами. Голубые глаза Паоло по-прежнему смотрели безмятежно.
– Расстрелять! – дрожа от бешенства, приказал Великий Командор.
Действие третье
ЦВЕТЫ
Темной ночью в дальнем углу городского кладбища могильщик закапывал гроб из неоструганных досок. Когда в Солдафонии кто-то умирает, вернее – погибает на поле боя, его хоронят с почетным караулом, траурными знаменами, барабанной дробью, ружейным салютом. На этот раз ничего подобного не было – ведь хоронили расстрелянного дезертира. Проститься с Паоло не пустили даже родную мать.
Могильщику оставалось бросить еще несколько лопат земли, когда рядом остановилась костлявая старуха в белой рубахе до пят: она пришла с того участка кладбища, где с помпой хоронят тысячи павших, могилы которых украшены светлыми мраморными надгробиями с бронзовыми барельефами и лавровыми венками. Старуха с ненавистью вперила глубокие алчные глазницы в свежий холмик.
– Почему ты так смотришь? – дерзнул спросить могильщик. – Он не был моим другом. Все в Солдафонии – мои друзья, а этот нет.
– Кому-кому, а тебе-то хорошо известно, что я не люблю ждать. Не знаю, что бы я делала, если бы не вечные войны. Дожидаться, пока юноши станут мужчинами и только спустя много лет – стариками? Нет уж, спасибо, я предпочитаю зеленую молодежь.
– Но теперь он твой, – сказал могильщик.
– Конечно, мой, но я не забуду его лицо за миг до расстрела. В глазах не было ненависти, он и не подумал кричать «Отомстите за меня!» или «Будьте прокляты!». Даже в последнюю секунду он не хотел мне помочь. Я обожаю Солдафонию, это мой самый любимый город, но, как говорится, в семье не без урода: Паоло и мертвый не знает ненависти, не просит, чтобы за него отомстили.
Могильщик стоял с лопатой в руках, теперь уже не нужной, не смея произнести ни слова. Ему было не по себе при виде безглазой старухи, дрожащей не то от сильного ветра, не то от страха.
– Горе мне, – продолжала она, – если кто-нибудь еще, по его примеру… Нет, я надеюсь, этого не случится. Никто не должен знать, где он зарыт. Здесь не вырастет ни один цветок! – Она топнула босой ногой, и вокруг полегла трава. – Его могила должна остаться безымянной, так что смотри у меня, держи язык за зубами.
– Ну конечно, – пообещал перепуганный могильщик. Тень в белом скользнула прочь, и через секунду снова озирала ненасытными глазницами свои владения – бесчисленные могилы военных. Проводив ее взглядом, могильщик повернулся и весь похолодел: вокруг свежего холмика, под которым лежал Паоло, распускались цветы. А ведь Великий Командор, так же как только что Смерть, наказывал: «Ни одного цветка!»
Могильщик упал на колени и принялся судорожно рвать цветы. Но не было такой силы, которая уничтожила бы это море цветов с красивыми нежными лепестками.
НЬЮ-ГРАМОТЕЕВКА

ЕКСТРЕННЫЙ ВЫПУСК
Из газеты «Голос Нью-Грамотеевки»:
Насиление нашева города пережывает тижолый удар. Ксажилению мы вынуждины потвердитъ распространившийся па городу слухи о Чорнам банте.
Эта будит удар для читателей, васобинасти для маладежи которая, сама атверженно прелагает все усилия к тому, что бы стать ещо лучше. Однако дурные премеры заразительны, и позорное питно лажицця на всех нас. бедная наша гордость, пращщай навсигда!
Вспомнити славные вримина, кагда учитиля, которые приежжали в Громатеефку изза границы, умерали от разрыва серца. Вспомнити как круглые двоичники из других гарадов, приехаф к нам поражались нашим рикордам успиваемости. Эти прикрастные вримина навсегда ушли впрошлое и теперь мы заслуживаем всиопщева осуждения. «Малаццы, вы делаете успехи!» – похвалют нас, тагда как мы готовы будим сквось землю правалицца от стыда.
Хотя перо отказывается писать, наш долг журналистаф обязывает нас описать трагический случай. Итак пириходим кфактам.
Чорный бант, синвол, и гордость нашива города, сегодня в 12 часоф 57 менут…
Что же за неприятное происшествие случилось в Нью-Грамотеевке? Достаточно дочитать заметку до конца – и вы все узнаете. Но поскольку вы не из нашего города и не достаточно владеете нашим языком, мы предлагаем вам продолжение заметки в переводе на русский язык.
ЧЕРНЫЙ БАНТ
Альфредо открыл глаза и, сладко зевнув, потянулся в постели. Сестра была уже на ногах и собиралась в школу.
– Еще рано, Альфредо, – успокоила она брата, – всего – навсего десять часов. Я опаздываю только на два часа. Глянь на север: уже заходит солнце. Альфредо с жалостью посмотрел на нее:
– Дура!
Сестра – в слезы:
– Почему ты меня вечно обижаешь? У всех людей есть самолюбие. Согласна, ты носишь Черный бант, мама и папа любят тебя больше, чем меня, учителя в тебе души ничают, все вокруг восхищаются тобой, но разве это справедливо – обзывать меня, как только я открою рот?
Отвечать сестре не имело смысла: ведь в голове у нее было полторы извилины.
– Ладно, иди, – сказал Альфредо. – Пока!
К счастью, она не заставила себя упрашивать.
Вскоре после ее ухода – часика через полтора – Альфредо встал, медленно позавтракал и умылся. Надев школьную форму, он долго любовался в зеркале маленьким Черным бантом у себя на груди. Каких неимоверных усилий стоило ему завоевать этот шелковый бант, который у всех вызывал зависть – и у родителей, и у детей – и позволял Альфредо смотреть свысока не только на сестренку, но и на взрослых!
Он спустился по лестнице. Портье стоял возле своей двери, прямо под табличкой: «Партье». Альфредо, как всегда, презрительно покосился на эту безграмотную надпись.
– Добрый вечер, синьорине Альфредо, – подобострастно поздоровался портье, снимая обшитую галуном фуражку. – Сегодня, я вижу, вы поднялись с петухами, – сейчас только четыре часа пополудни.
Альфредо не удостоил ответом этого идиота, который непонятно зачем носил часы.
К остановке автобуса, с портфелями в руках, спешили последние из опаздывающих. Они уступали Альфредо дорогу, исподтишка бросая завистливо-восторженные взгляды на его Черный бант.
Подошел автобус с надписью: «К школе», и все сели в него, все, кроме Альфредо.
«Дуракам закон не писан», – подумал он.
Дождавшись автобуса, идущего в обратном направлении, Альфредо протянул кондуктору сто лир и получил восемьдесят сдачи, тогда как билет стоил пятьдесят лир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25