И он не отводил от нее упорного взгляда, она бы сейчас могла радоваться, ведь давние ее слова оправдались, но в душе у нее не оставалось места для мелкого чувства.
Окликнув Александра Евгеньевича, она попросила его сесть ближе, помедлив, он устроился рядом на диване, и старые пружины под его тяжестью обессиленно застонали, Тамара Иннокентьевна поправила у себя на коленях плед.
- Я рада, Саня, вот ты опять здесь, - сказала она. - Спасибо тебе, я сейчас не одна. Ты не сердись, если я буду говорить глупо. Я ведь так ничего и не поняла в жизни, все проворонила... Мне кажется сейчас, ты вообще всегда был рядом, правда, странно?
Заставив себя взглянуть на нее, Александр Евгеньевич внутренне вздрогнул, выражение ее лица опять поразило его и испугало, она уже была отделена от него чертой, он опоздал, последнее ожидание рушилось. С трудом отведя глаза в сторону, стараясь не дать прорваться затаенной давней мысли, Александр Евгеньевич почувствовал отчаяние.
- Скажи, Саня, зачем ты пришел? - Тамара Иннокентьевна все так же светло смотрела на него.
В его напряженном сознании сверкнула спасительная мысль, он во что бы то ни стало должен убедить ее, судьба предоставила ему единственную возможность добиться ответа, добиться того, ради чего он жил и поднимался по ступеням все эти годы, все ведь относительно, а что, если он ошибался и в ту невероятно далекую декабрьскую ночь сорок первого ничего и не было? Или ему просто померещилось, сработала обстановка, горячечное воображение?
Или что-то в нем самом прорвалось, а он приписал весь этот взрыв эмоций Глебу.
- Я пришел получить прощение, - сразу устремился к цели Александр Евгеньевич, безошибочно чувствуя необходимость именно такого пути.
Строго на него взглянув, Тамара Иннокентьевна, как бы укоряя его за несерьезность, даже слегка улыбнулась, и постепенно глаза ее смягчились.
- Пожалуйста, ответь еще. - Тамара Иннокентьевна старалась говорить легко, без нажима, чтобы не спугнуть установившееся между ними доверие, Ты не боишься?
- Не понимаю. - Александр Евгеньевич, теперь полностью захваченный своей тайной мыслью, словно выдавливал из себя каждое слово. - Нужно чего-то бояться?
- Ты ведь так и не выполнил своего обещания, - напомнила Тамара Иннокентьевна, слабо грозя ему пальцем. - Ничего не напечатал у Глеба. А ведь теперь тебе ничего не стоило бы, всего ты добился, во всех президиумах сидишь, ни всех комитетах значишься. Вон депутатский значок носишь. Только и слышно-Воробьев... Воробьев... Воробьев... Какие только чины и эпитеты на тебя не навешали, а свое обещание ты так и не сдержал. Вот почему ты сейчас у меня. Ты хочешь, чтобы я до конца молчала, никому ничего не сказала.
- Всё те же ребяческие фантазии! - шумно отмахнулся от нее Александр Евгеньевич, в то же время внутренне содрогаясь от ее провидческой беспощадности, сейчас она была настолько близка к истине, что любое ее слово больно ранило. Лицо ее истончалось на глазах и начинало светиться каким-то тихим светом, и он, предпринимая отчаянное усилие, рванулся навстречу неизвестному. - Могло случиться и так, только ты ошибаешься, сказал он горячо. - Ты лучше любого другого знаешь мою жизнь... все эти побрякушки-для болванов, для меня-побочное, второстепенное, главным для меня было творчество, вот здесь...
- Здесь у тебя пусто, Саня, здесь тебе не повезло, - спокойно закончила за него Тамара Иннокентьевна. - Впрочем, как знать! Скорее повезло. Все подравниваешь под себя, под серость. Если бы Глеб остался жить, вы бы убили его! Засосали своей тиной... Все засасывается тиной, и гениальное и ординарное. Не различишь, где истинное, где временное, сиюминутное. Всем покойно, всем удобно... утрачиваются критерии.... все причесывается под одну гребенку, талант и серость приводятся к одному знаменателю. А живого, вечного вы не умеете создать... и ты тоже, Саня, хотя ты лучше других, у тебя хоть иногда гармония пробивается...
- Да, да, - подхватил он, решив больше ни в чем ей не перечить, - может быть, излишне строго.... но во многом справедливо, - заторопился Александр Евгеньевич, уловиа еще новое изменение в ее облике, - ты имеешь право судить, по самому высокому праву. Что с тобой? Что случилось? Тамара! Что ты? - почти закричал он, бросаясь к ней, она остановила его легчайшим, почти невесомым жестом руки, черта, отделявшая их друг от друга, почувствовалась еще резче. Тамара Иннокентьевна как бы еще больше сосредоточилась в самой себе, глубже погрузилась в свое, по ее виду Александр Евгеньевич, хотя следил за малейшим ее движением, так и не догадался, что минутой назад она испытала одно из сильнейших когда-либо выпадавших на ее долю потрясений - у нее отнялись ноги, все тело ниже пояса как бы одеревенело, время от времени она продолжала попытки шевельнуть ногами, ставшими неподвижными, пугающе мертвыми, она не хотела, чтобы неожиданную, новую беду заметил или понял Александр Евгеньевич, и сейчас больше мучилась именно по этой причине.
От своей полнейшей беспомощности она было окончательно упала духом, но какое-то чувство ей тотчас подсказало, что это ненадолго. Она успокоилась так же внезапно, как и смертельно испугалась, нечто другое, более важное, мучившее ее в продолжение всей ночи, оттеснило второстепенное и ненужное, собираясь с духом, Тамара Иннокентьевна медленно и подробно оглядела комнату, громадный, удобный письменный стол (в старину люди были надежнее, основательнее и любили окружать себя такими вещами), затаившуюся, стройную массу рояля, старые массивные шкафы с книгами, затем опять вернулась к роялю. Нужно было решиться, в ней возник какой-то обратный поток: она увидела и себя, и Александра Евгеньевича, и всю свою жизнь совершенно в ином значении, и опять словно кто-то посторонний, невидимый, но бывший теперь неотлучно рядом с ней, подсказывал ей торопиться, уже был близок рассвет, буря усиливалась: Тамара Иннокентьевна увидела сейчас Москву, метельную, притом всю сразу, в снежных клубах и в ветре.
- Саня, Саня, - строго позвала она, и когда он встал перед ней во весь рост, с длинными опущенными руками, она с сожалением подумала, что он совсем уже старый, и только в глазах у него еще таился, ожидая своего часа, дьявол. У нее сейчас не оставалось выхода (обратный поток в ней. все усиливался), и она, попытавшись оправдать себя, не смогла, и в этот момент падения глаза ее вспыхнули каким-то внутренним светом, и ее состояние перекинулось Александру Евгеньевичу, он почувствовал освобождение от чего-то всю жизнь мешающего, ненужного, вся скверна жизни опадала с души тяжелой, лохматой массой, в нерассуждаюш.ем порыве благодарности он старчески неловко опустился перед ней, прижался губами к се горячей сухой руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Окликнув Александра Евгеньевича, она попросила его сесть ближе, помедлив, он устроился рядом на диване, и старые пружины под его тяжестью обессиленно застонали, Тамара Иннокентьевна поправила у себя на коленях плед.
- Я рада, Саня, вот ты опять здесь, - сказала она. - Спасибо тебе, я сейчас не одна. Ты не сердись, если я буду говорить глупо. Я ведь так ничего и не поняла в жизни, все проворонила... Мне кажется сейчас, ты вообще всегда был рядом, правда, странно?
Заставив себя взглянуть на нее, Александр Евгеньевич внутренне вздрогнул, выражение ее лица опять поразило его и испугало, она уже была отделена от него чертой, он опоздал, последнее ожидание рушилось. С трудом отведя глаза в сторону, стараясь не дать прорваться затаенной давней мысли, Александр Евгеньевич почувствовал отчаяние.
- Скажи, Саня, зачем ты пришел? - Тамара Иннокентьевна все так же светло смотрела на него.
В его напряженном сознании сверкнула спасительная мысль, он во что бы то ни стало должен убедить ее, судьба предоставила ему единственную возможность добиться ответа, добиться того, ради чего он жил и поднимался по ступеням все эти годы, все ведь относительно, а что, если он ошибался и в ту невероятно далекую декабрьскую ночь сорок первого ничего и не было? Или ему просто померещилось, сработала обстановка, горячечное воображение?
Или что-то в нем самом прорвалось, а он приписал весь этот взрыв эмоций Глебу.
- Я пришел получить прощение, - сразу устремился к цели Александр Евгеньевич, безошибочно чувствуя необходимость именно такого пути.
Строго на него взглянув, Тамара Иннокентьевна, как бы укоряя его за несерьезность, даже слегка улыбнулась, и постепенно глаза ее смягчились.
- Пожалуйста, ответь еще. - Тамара Иннокентьевна старалась говорить легко, без нажима, чтобы не спугнуть установившееся между ними доверие, Ты не боишься?
- Не понимаю. - Александр Евгеньевич, теперь полностью захваченный своей тайной мыслью, словно выдавливал из себя каждое слово. - Нужно чего-то бояться?
- Ты ведь так и не выполнил своего обещания, - напомнила Тамара Иннокентьевна, слабо грозя ему пальцем. - Ничего не напечатал у Глеба. А ведь теперь тебе ничего не стоило бы, всего ты добился, во всех президиумах сидишь, ни всех комитетах значишься. Вон депутатский значок носишь. Только и слышно-Воробьев... Воробьев... Воробьев... Какие только чины и эпитеты на тебя не навешали, а свое обещание ты так и не сдержал. Вот почему ты сейчас у меня. Ты хочешь, чтобы я до конца молчала, никому ничего не сказала.
- Всё те же ребяческие фантазии! - шумно отмахнулся от нее Александр Евгеньевич, в то же время внутренне содрогаясь от ее провидческой беспощадности, сейчас она была настолько близка к истине, что любое ее слово больно ранило. Лицо ее истончалось на глазах и начинало светиться каким-то тихим светом, и он, предпринимая отчаянное усилие, рванулся навстречу неизвестному. - Могло случиться и так, только ты ошибаешься, сказал он горячо. - Ты лучше любого другого знаешь мою жизнь... все эти побрякушки-для болванов, для меня-побочное, второстепенное, главным для меня было творчество, вот здесь...
- Здесь у тебя пусто, Саня, здесь тебе не повезло, - спокойно закончила за него Тамара Иннокентьевна. - Впрочем, как знать! Скорее повезло. Все подравниваешь под себя, под серость. Если бы Глеб остался жить, вы бы убили его! Засосали своей тиной... Все засасывается тиной, и гениальное и ординарное. Не различишь, где истинное, где временное, сиюминутное. Всем покойно, всем удобно... утрачиваются критерии.... все причесывается под одну гребенку, талант и серость приводятся к одному знаменателю. А живого, вечного вы не умеете создать... и ты тоже, Саня, хотя ты лучше других, у тебя хоть иногда гармония пробивается...
- Да, да, - подхватил он, решив больше ни в чем ей не перечить, - может быть, излишне строго.... но во многом справедливо, - заторопился Александр Евгеньевич, уловиа еще новое изменение в ее облике, - ты имеешь право судить, по самому высокому праву. Что с тобой? Что случилось? Тамара! Что ты? - почти закричал он, бросаясь к ней, она остановила его легчайшим, почти невесомым жестом руки, черта, отделявшая их друг от друга, почувствовалась еще резче. Тамара Иннокентьевна как бы еще больше сосредоточилась в самой себе, глубже погрузилась в свое, по ее виду Александр Евгеньевич, хотя следил за малейшим ее движением, так и не догадался, что минутой назад она испытала одно из сильнейших когда-либо выпадавших на ее долю потрясений - у нее отнялись ноги, все тело ниже пояса как бы одеревенело, время от времени она продолжала попытки шевельнуть ногами, ставшими неподвижными, пугающе мертвыми, она не хотела, чтобы неожиданную, новую беду заметил или понял Александр Евгеньевич, и сейчас больше мучилась именно по этой причине.
От своей полнейшей беспомощности она было окончательно упала духом, но какое-то чувство ей тотчас подсказало, что это ненадолго. Она успокоилась так же внезапно, как и смертельно испугалась, нечто другое, более важное, мучившее ее в продолжение всей ночи, оттеснило второстепенное и ненужное, собираясь с духом, Тамара Иннокентьевна медленно и подробно оглядела комнату, громадный, удобный письменный стол (в старину люди были надежнее, основательнее и любили окружать себя такими вещами), затаившуюся, стройную массу рояля, старые массивные шкафы с книгами, затем опять вернулась к роялю. Нужно было решиться, в ней возник какой-то обратный поток: она увидела и себя, и Александра Евгеньевича, и всю свою жизнь совершенно в ином значении, и опять словно кто-то посторонний, невидимый, но бывший теперь неотлучно рядом с ней, подсказывал ей торопиться, уже был близок рассвет, буря усиливалась: Тамара Иннокентьевна увидела сейчас Москву, метельную, притом всю сразу, в снежных клубах и в ветре.
- Саня, Саня, - строго позвала она, и когда он встал перед ней во весь рост, с длинными опущенными руками, она с сожалением подумала, что он совсем уже старый, и только в глазах у него еще таился, ожидая своего часа, дьявол. У нее сейчас не оставалось выхода (обратный поток в ней. все усиливался), и она, попытавшись оправдать себя, не смогла, и в этот момент падения глаза ее вспыхнули каким-то внутренним светом, и ее состояние перекинулось Александру Евгеньевичу, он почувствовал освобождение от чего-то всю жизнь мешающего, ненужного, вся скверна жизни опадала с души тяжелой, лохматой массой, в нерассуждаюш.ем порыве благодарности он старчески неловко опустился перед ней, прижался губами к се горячей сухой руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25