Был уже вечер, но он почти ничем не отличался от дня; солнце стояло еще высоко, было светло и лишь не так жарко. Но река была вечерняя, тусклая, с красноватолиловым подсветом.
Толпа смотрела, как они раздеваются – длинный, как верста, Коляда, широкий в кости Барабанов, мальчишески легкий Алтынов. Сами зрители деликатно не купались.
Игорь, вытянув вперед руки, нырнул в прогретую за день воду, с открытыми глазами пошел вниз, видя перед собой увеличенные пальцы рук, а потом гладкие камни на песчаном дне. Тело охватило холодом, но это было только приятно. Он резко оттолкнулся руками от дна, перевернулся и полетел в стремительно светлеющую высоту. Теперь наверху было еще теплей, чем раньше, он, раскинув руки, блаженствуя, немного полежал на воде и саженками быстро вернулся к берегу.
Он опять был свеж, как когда-то после мытья ног под краном, – хоть снова на игру.
Утереться было нечем, переодеться негде, да и не во что. Они сильно отжали трусы прямо на себе, это, правда, сделалось заметно вскоре после того, как они натянули брюки, – особенно сзади, – но самим им не стало холодно.
Толпа почти разошлась, и тут он увидел Ларису, и как бывает во сне или в кино, она была только что в отдалении и вдруг приблизилась, заполнила весь экран, – так радостно он к ней бросился.
– Здравствуй! – Он совершенно забыл про нее!
– Это называется: буду ждать? – поинтересовалась она снисходительно.
– Я и жду! В порядок себя немножко привел, – он посмотрел на свои брюки, и она засмеялась:
– Ладно, первый раз прощается… – и взглянула через его плечо.
Он обернулся: в двух шагах стоял Барабанов.
– Познакомьтесь! – предложил Игорь.
Она довольно безразлично подала ему руку, а он разве что рот не раскрыл. Игорь усмехнулся про себя, но все же его запоздало кольнуло: «Зря познакомил!»
– Пошли? – обратилась она к Игорю, но Барабанов сделал вид, что это и его касается, и они вышли со стадиона втроем. На улице она неожиданно взяла их обоих под руки.
Над районным городком все длился, светлел вечер. В городском саду заиграла радиола, там, в аллеях, было, наверно, уже сумеречно и зажгли фонари. Над рекой пластами висел туман, меж домами лиловел воздух.
Они оба были в белых рубашках, в слегка намокших брюках, которые, впрочем, уже высыхали, она в синем платье шла между ними. Когда Игорь косился вниз, он видел, как она стройно выносит вперед ноги в белых носочках. Он по-прежнему остро чувствовал сквозь рубашку ее руку, – полному счастью мешало то, что она так же держит Барабанова.
Они степенно, в ногу, двигались по щербатому тротуару. И вдруг она сквозь рукав захватила пальцами его кожу и несильно ущипнула. Его, как током, пронзило нежностью. Она ущипнула снова, больнее, он не подал виду. Она, спокойно разговаривая, очень больно, словно с негодованием, скручивала ему кожу, а он испытывал сладкое удовлетворение, что этого не знает никто, кроме них. Он был уверен, что Барабанова-то уж она не щиплет.
На углу одноэтажной, уже вечерней под старыми липами, улицы Робеспьера она остановилась, отпустила Барабанова и сказала ему вежливо:
– До свидания. А нам сюда…
Он опешил, а они пошли вдвоем под старыми, еще не зацветшими липами, разом оглянулись – его уже не было, – она рассмеялась коротким нервным смешком и убрала ладошку с его согнутой в локте руки.
– Это разве твоя улица? – спросил он, чтобы чтото сказать.
– Нет.
Прошли несколько шагов, он сам скованно взял ее под руку, пообещав тихо:
– Я щипаться не буду.
В тени лип было почти темно, они сели на пустую лавочку под чьим-то глухим серым забором. Она, словно всматриваясь, приблизила лицо:
– Помнишь, ты спросил, чего я смеюсь? У тебя глаза такие смешные, я все смотрю: не то серые, не то зеленые…
– А у тебя, – и задохнулся, не смог договорить, коснулся губами ее лица, а она, закрыв глаза, мягко и длительно поцеловала его в губы. У него словно молния ударила перед глазами.
– Ты зачем его с нами повел, – отрываясь, быстро и ласково сказала она, – Игорище поганое?…
Договорились встретиться завтра, когда стемнеет, около городского сада.
14
Утро было ясное, солнечное. Он проснулся с ощущением полного счастья и лежа стал вспоминать, перебирать весь вчерашний бесконечный день, все более радуясь и изумляясь. И среди многого, что захлестывало его – и игра, и как они шли втроем по улице, и скамеечка под липами, – волновало больше всего то, что они встретятся сегодня.
Это не было лишь воспоминанием о прошедшем дне. Наоборот, все только начиналось!
Он опустил на пол ноги и начал рассматривать полученные вчера ссадины и царапины – ему немало досталось. Вывернув наружу правую руку и легко напрягая небольшой, но твердый, как камень, бицепс, потрогал пальцами левой руки еще бледный, желто-зеленый синяк.
После завтрака он спустился во двор. Посреди двора, на солнышке, бросали ножичек пацаны, и Щучка одобрительно крикнул ему издали:
– Здорово вчера сыграл, Алтын! А потом бабу в кусты повел!…
Игоря мгновенно охватило такое бешеное возмущение, такая ненависть, что у него раздулись ноздри. Лет уже, наверно, тринадцать, а все как дурачок! Но откуда он знает? Особенно задело и покоробило, что он назвал ее бабой.
Едва сдерживаясь, Игорь медленно пошел в сторону мальчишек, Щучка поднялся с колен, готовый к бегству. И тут Игорь рванулся, прыгнул через спинку скамьи, Щучка побежал, но, видя, что это бесполезно, повалился навзничь, поджал ноги:
– Не буду, Алтын, не буду!…
Игорь, бледный, нагнулся над ним и сказал шепотом:
– Если еще раз услышу, удавлю! Понял? – а пока дал ему шалобан.
Потом он, успокоившись, прошелся по переулку. Впереди был длинный летний день, нужно было чем-то заняться. Он вернулся домой, сел на диван, раскрыл книгу Чехова «Рассказы». Он ее читал уже несколько раз, поэтому взял снова. Отец был в смене, мать убиралась на кухне. А по радио повторили несколько раз: «Слушайте выступление главы Советского правительства…». Но пока Молотов не начал говорить, Игорь ничего плохого не подумал.
Вечером, как договорились, он пришел к городскому саду. Весь этот длинный день, с речами и маршами по радио, с решительной хмуростью мужчин и слезами женщин, весь этот день пролетел в незнании, в напряженной надежде, что все повернется как надо. Но по первой сЕодке Командования не чувствовалось, что уже наступил перелом.
Густел вечер. Он был так необычен, что лишь сейчас по-настоящему, нутром, ощутилась беда, тревога, неизвестность в дальнейшей судьбе. Это был первый вечер войны. Это был первый вечер затемнения. Фонари не горели, окна были жутко черны.
В зыбкой тьме у ворот сада стояла под репродуктором огромная толпа и в полном молчании слушала первые указы и законы войны, имеющие отныне над жизнью этих людей и над жизнью их близких самую безграничную власть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Толпа смотрела, как они раздеваются – длинный, как верста, Коляда, широкий в кости Барабанов, мальчишески легкий Алтынов. Сами зрители деликатно не купались.
Игорь, вытянув вперед руки, нырнул в прогретую за день воду, с открытыми глазами пошел вниз, видя перед собой увеличенные пальцы рук, а потом гладкие камни на песчаном дне. Тело охватило холодом, но это было только приятно. Он резко оттолкнулся руками от дна, перевернулся и полетел в стремительно светлеющую высоту. Теперь наверху было еще теплей, чем раньше, он, раскинув руки, блаженствуя, немного полежал на воде и саженками быстро вернулся к берегу.
Он опять был свеж, как когда-то после мытья ног под краном, – хоть снова на игру.
Утереться было нечем, переодеться негде, да и не во что. Они сильно отжали трусы прямо на себе, это, правда, сделалось заметно вскоре после того, как они натянули брюки, – особенно сзади, – но самим им не стало холодно.
Толпа почти разошлась, и тут он увидел Ларису, и как бывает во сне или в кино, она была только что в отдалении и вдруг приблизилась, заполнила весь экран, – так радостно он к ней бросился.
– Здравствуй! – Он совершенно забыл про нее!
– Это называется: буду ждать? – поинтересовалась она снисходительно.
– Я и жду! В порядок себя немножко привел, – он посмотрел на свои брюки, и она засмеялась:
– Ладно, первый раз прощается… – и взглянула через его плечо.
Он обернулся: в двух шагах стоял Барабанов.
– Познакомьтесь! – предложил Игорь.
Она довольно безразлично подала ему руку, а он разве что рот не раскрыл. Игорь усмехнулся про себя, но все же его запоздало кольнуло: «Зря познакомил!»
– Пошли? – обратилась она к Игорю, но Барабанов сделал вид, что это и его касается, и они вышли со стадиона втроем. На улице она неожиданно взяла их обоих под руки.
Над районным городком все длился, светлел вечер. В городском саду заиграла радиола, там, в аллеях, было, наверно, уже сумеречно и зажгли фонари. Над рекой пластами висел туман, меж домами лиловел воздух.
Они оба были в белых рубашках, в слегка намокших брюках, которые, впрочем, уже высыхали, она в синем платье шла между ними. Когда Игорь косился вниз, он видел, как она стройно выносит вперед ноги в белых носочках. Он по-прежнему остро чувствовал сквозь рубашку ее руку, – полному счастью мешало то, что она так же держит Барабанова.
Они степенно, в ногу, двигались по щербатому тротуару. И вдруг она сквозь рукав захватила пальцами его кожу и несильно ущипнула. Его, как током, пронзило нежностью. Она ущипнула снова, больнее, он не подал виду. Она, спокойно разговаривая, очень больно, словно с негодованием, скручивала ему кожу, а он испытывал сладкое удовлетворение, что этого не знает никто, кроме них. Он был уверен, что Барабанова-то уж она не щиплет.
На углу одноэтажной, уже вечерней под старыми липами, улицы Робеспьера она остановилась, отпустила Барабанова и сказала ему вежливо:
– До свидания. А нам сюда…
Он опешил, а они пошли вдвоем под старыми, еще не зацветшими липами, разом оглянулись – его уже не было, – она рассмеялась коротким нервным смешком и убрала ладошку с его согнутой в локте руки.
– Это разве твоя улица? – спросил он, чтобы чтото сказать.
– Нет.
Прошли несколько шагов, он сам скованно взял ее под руку, пообещав тихо:
– Я щипаться не буду.
В тени лип было почти темно, они сели на пустую лавочку под чьим-то глухим серым забором. Она, словно всматриваясь, приблизила лицо:
– Помнишь, ты спросил, чего я смеюсь? У тебя глаза такие смешные, я все смотрю: не то серые, не то зеленые…
– А у тебя, – и задохнулся, не смог договорить, коснулся губами ее лица, а она, закрыв глаза, мягко и длительно поцеловала его в губы. У него словно молния ударила перед глазами.
– Ты зачем его с нами повел, – отрываясь, быстро и ласково сказала она, – Игорище поганое?…
Договорились встретиться завтра, когда стемнеет, около городского сада.
14
Утро было ясное, солнечное. Он проснулся с ощущением полного счастья и лежа стал вспоминать, перебирать весь вчерашний бесконечный день, все более радуясь и изумляясь. И среди многого, что захлестывало его – и игра, и как они шли втроем по улице, и скамеечка под липами, – волновало больше всего то, что они встретятся сегодня.
Это не было лишь воспоминанием о прошедшем дне. Наоборот, все только начиналось!
Он опустил на пол ноги и начал рассматривать полученные вчера ссадины и царапины – ему немало досталось. Вывернув наружу правую руку и легко напрягая небольшой, но твердый, как камень, бицепс, потрогал пальцами левой руки еще бледный, желто-зеленый синяк.
После завтрака он спустился во двор. Посреди двора, на солнышке, бросали ножичек пацаны, и Щучка одобрительно крикнул ему издали:
– Здорово вчера сыграл, Алтын! А потом бабу в кусты повел!…
Игоря мгновенно охватило такое бешеное возмущение, такая ненависть, что у него раздулись ноздри. Лет уже, наверно, тринадцать, а все как дурачок! Но откуда он знает? Особенно задело и покоробило, что он назвал ее бабой.
Едва сдерживаясь, Игорь медленно пошел в сторону мальчишек, Щучка поднялся с колен, готовый к бегству. И тут Игорь рванулся, прыгнул через спинку скамьи, Щучка побежал, но, видя, что это бесполезно, повалился навзничь, поджал ноги:
– Не буду, Алтын, не буду!…
Игорь, бледный, нагнулся над ним и сказал шепотом:
– Если еще раз услышу, удавлю! Понял? – а пока дал ему шалобан.
Потом он, успокоившись, прошелся по переулку. Впереди был длинный летний день, нужно было чем-то заняться. Он вернулся домой, сел на диван, раскрыл книгу Чехова «Рассказы». Он ее читал уже несколько раз, поэтому взял снова. Отец был в смене, мать убиралась на кухне. А по радио повторили несколько раз: «Слушайте выступление главы Советского правительства…». Но пока Молотов не начал говорить, Игорь ничего плохого не подумал.
Вечером, как договорились, он пришел к городскому саду. Весь этот длинный день, с речами и маршами по радио, с решительной хмуростью мужчин и слезами женщин, весь этот день пролетел в незнании, в напряженной надежде, что все повернется как надо. Но по первой сЕодке Командования не чувствовалось, что уже наступил перелом.
Густел вечер. Он был так необычен, что лишь сейчас по-настоящему, нутром, ощутилась беда, тревога, неизвестность в дальнейшей судьбе. Это был первый вечер войны. Это был первый вечер затемнения. Фонари не горели, окна были жутко черны.
В зыбкой тьме у ворот сада стояла под репродуктором огромная толпа и в полном молчании слушала первые указы и законы войны, имеющие отныне над жизнью этих людей и над жизнью их близких самую безграничную власть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14