Я так четко видел ее, что раз или два отводил взгляд от ее лица на полотне, чтобы обратиться к ней, но, разочарованный, обнаруживал перед собой лишь пустоту. Необычайные ощущения реальности и нереальности волнующе переплелись воедино.
Я редко работаю более четырех часов подряд, потому что от долгого стояния устаю, мне становится холодно и зверски хочется есть.
На ленч я открыл банку говядины, разогрел мясо, поел его с пикулями на кусочке поджаренного хлеба, потом пошел прогуляться. Чтобы избежать зевак за воротами, я вышел в сад и через живую изгородь выбрался на улицу. Какое-то время я слонялся вдоль кривых улочек. Была возможность размяться после многочасовой работы и подумать о картине.
Складки на кухонных занавесках надо было оттенить жженой умброй, а на кастрюле добавить пурпура. У Регины на желтой блузке под воротничком нужно положить желтой охры и, может быть, немного тронуть зеленью. Недостаточно прорисована кухонная плита, надо к ней вернуться. На этот раз я нарушил свой основной принцип работать сразу и над фоном, и над предметом на переднем плане.
Сейчас лицо Регины выделялось на полотне своей четкостью и завершенностью. Не хватало только отблеска на губах и теней под нижними веками — этого не сделаешь, пока не просохнет краска.
Я очень быстро написал лицо Регины. Теперь нужно быть осторожным, чтобы выдержать кухню в том же самом ключе и чтобы все выглядело естественно, как гармоничное целое.
Дул пронизывающий ветер, в небе клубились черные тучи. Я сунул руки в карманы и с первыми каплями дождя проскользнул назад через изгородь.
Послеобеденный сеанс оказался гораздо короче. Я не мог подобрать нужный тон, чтобы воспроизвести свет, падающий на предметы в кухне. Я рисую не первый год, но на этот раз не сумел добиться совпадения красок на палитре и на картине. После трех ошибок я решил, что на сегодня достаточно.
Дональд вернулся, когда я мыл кисти. Я услышал, как скрипнули тормоза машины и хлопнула дверца. Потом, к моему удивлению, позвонили у парадной двери, хотя Дональд брал с собой ключи.
Я открыл дверь. На пороге стоял полицейский и держал под руку Дональда. Позади них — толкущиеся у ворот любопытные, жадно взирающие на эту картину. Мой кузен был бледным как смерть.
— Дон! — позвал я его, чувствуя, что выгляжу испуганным. Он ничего не ответил, а полицейский слегка поклонился.
— Вот и мы, сэр! — И передал мне кузена из рук в руки. Сам же поспешно ретировался к ожидавшей его машине.
Я помог Дональду войти. Впервые я видел до такой степени убитого горем человека.
— Я спросил о похоронах… — Его лицо окаменело, он задыхался. — Они ответили… — Он перевел дух и попытался продолжать: — Они ответили… что никаких похорон…
— Дональд!
— Они сказали, что ее… нельзя хоронить до конца следствия. А оно может длиться целые месяцы. Они будут сохранять ее… в холодильном отделении… — Его отчаяние было ужасным. — Они… — Он пошатнулся. — Они заявили… тело убитого человека принадлежит государству до конца следствия…
Я не успел подхватить его. Он упал возле моих ног как подкошенный.
Глава 3
Два дня Дональд провел в постели, и мне довелось узнать, что это такое — состояние прострации.
Утром и вечером врач давал ему успокаивающие пилюли и делал инъекции. Медсестра из меня была никудышная, а кухарка и того хуже. Но Дональд не хотел видеть возле себя новых лиц. Он умолял врача:
— Пусть только Чарльз ухаживает за мной. Он не станет устраивать лишнего шума.
Он засыпал и просыпался, а я наблюдал, как на его лице отражается борьба с неотступным страхом. Он заметно похудел, его когда-то полное лицо осунулось. Тени под глазами почернели, и силы, казалось, совсем покинули его.
Всю еду я готовил из консервированных продуктов — читал надпись на пакете или банке и делал, как там написано. Дональд ел все, что я давал ему, и каждый раз благодарил, хотя вряд ли это было вкусно.
Пока он спал, я немного работал. Грустный пейзаж уже не был таким грустным, он стал просто осенним пейзажем с тремя лошадьми, которые кружком стояли в поле. Такие картины — одновременно и понятные, и сделанные достаточно добротно — и были моим хлебом. Они хорошо расходились, обычно я рисовал по меньшей мере по картине за десять дней. Душу в них я не вкладывал, все было делом одной техники.
А вот портрет Регины стал лучшим из того, что я сделал за много месяцев. Она улыбалась на полотне совсем как в жизни. Картины меняются за время работы над ними. День за днем в моем воображении смещались акценты, и наконец кухня на заднем плане стала темнее, а сама Регина ярче. Было видно, что она стряпает, но внимание концентрировалось на образе женщины, а не на том, что она делает.
В конце концов кухня, которую я видел перед собой, стала на полотне лишь отдаленным планом, а женщина, которой передо мной не было, ожила.
Поработав над картиной, я каждый раз прятал ее в чемодан. Не хотел, чтобы Дональд увидел ее.
В среду к вечеру Дональд, слегка пошатываясь, спустился в кухню, стараясь не показать своей слабости. Он уселся за соломенной ширмой поближе к столу, пригубил виски, бутылку которого я принес в тот день, и наблюдал, как я мою кисти.
— Ты всегда такой аккуратный? — поинтересовался он.
— Краски дорого стоят.
Жестом он указал на картину с лошадьми, которая сохла на мольберте.
— Сколько все это стоит тебе самому?
— Одних материалов здесь на десять фунтов. А еще тепло, свет, жилье, пища, виски, одежда, трата нервов… Столько я заработаю за неделю, если, бросив все, вернусь к своему прежнему занятию и стану продавать дома.
— Дорогое удовольствие, — констатировал он вполне серьезно.
— Но я не жалуюсь, — усмехнулся я.
Я смыл с кистей мыльную пену и поставил сушиться. Хорошие кисти так же дороги, как и краски.
— Порывшись в финансовых отчетах компании, — сменил тему Дональд, — они повезли меня в полицейское отделение и там силились доказать мне, что я сам убил ее.
— Невероятно!
— Они пришли к выводу, что я мог прийти домой перед ленчем и убить ее. Времени, говорят, у меня было достаточно.
— Они просто спятили! — Я плеснул в стакан добрую порцию виски и положил кусочек льда.
— Кроме Фроста, там был еще человек, шеф их отдела. По фамилии вроде бы Уолл. Худощавый такой, с колючим взглядом. Мне показалось, что он никогда не моргает. Он вцепился в меня и все время твердил, что я убил ее потому, что она, вернувшись, застала меня вместе с грабителями…
— Господи! — произнес я с отвращением. — Но ведь она не покидала магазина до половины третьего.
— Хозяйка цветочного магазина изменила свои показания. Теперь она говорит, что не помнит точно, когда ушла Регина. Припоминает лишь, что вскоре после ленча. А я в это время еще возился с клиентурой…
Он замолчал, ухватившись за стакан, как будто искал в нем опору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Я редко работаю более четырех часов подряд, потому что от долгого стояния устаю, мне становится холодно и зверски хочется есть.
На ленч я открыл банку говядины, разогрел мясо, поел его с пикулями на кусочке поджаренного хлеба, потом пошел прогуляться. Чтобы избежать зевак за воротами, я вышел в сад и через живую изгородь выбрался на улицу. Какое-то время я слонялся вдоль кривых улочек. Была возможность размяться после многочасовой работы и подумать о картине.
Складки на кухонных занавесках надо было оттенить жженой умброй, а на кастрюле добавить пурпура. У Регины на желтой блузке под воротничком нужно положить желтой охры и, может быть, немного тронуть зеленью. Недостаточно прорисована кухонная плита, надо к ней вернуться. На этот раз я нарушил свой основной принцип работать сразу и над фоном, и над предметом на переднем плане.
Сейчас лицо Регины выделялось на полотне своей четкостью и завершенностью. Не хватало только отблеска на губах и теней под нижними веками — этого не сделаешь, пока не просохнет краска.
Я очень быстро написал лицо Регины. Теперь нужно быть осторожным, чтобы выдержать кухню в том же самом ключе и чтобы все выглядело естественно, как гармоничное целое.
Дул пронизывающий ветер, в небе клубились черные тучи. Я сунул руки в карманы и с первыми каплями дождя проскользнул назад через изгородь.
Послеобеденный сеанс оказался гораздо короче. Я не мог подобрать нужный тон, чтобы воспроизвести свет, падающий на предметы в кухне. Я рисую не первый год, но на этот раз не сумел добиться совпадения красок на палитре и на картине. После трех ошибок я решил, что на сегодня достаточно.
Дональд вернулся, когда я мыл кисти. Я услышал, как скрипнули тормоза машины и хлопнула дверца. Потом, к моему удивлению, позвонили у парадной двери, хотя Дональд брал с собой ключи.
Я открыл дверь. На пороге стоял полицейский и держал под руку Дональда. Позади них — толкущиеся у ворот любопытные, жадно взирающие на эту картину. Мой кузен был бледным как смерть.
— Дон! — позвал я его, чувствуя, что выгляжу испуганным. Он ничего не ответил, а полицейский слегка поклонился.
— Вот и мы, сэр! — И передал мне кузена из рук в руки. Сам же поспешно ретировался к ожидавшей его машине.
Я помог Дональду войти. Впервые я видел до такой степени убитого горем человека.
— Я спросил о похоронах… — Его лицо окаменело, он задыхался. — Они ответили… — Он перевел дух и попытался продолжать: — Они ответили… что никаких похорон…
— Дональд!
— Они сказали, что ее… нельзя хоронить до конца следствия. А оно может длиться целые месяцы. Они будут сохранять ее… в холодильном отделении… — Его отчаяние было ужасным. — Они… — Он пошатнулся. — Они заявили… тело убитого человека принадлежит государству до конца следствия…
Я не успел подхватить его. Он упал возле моих ног как подкошенный.
Глава 3
Два дня Дональд провел в постели, и мне довелось узнать, что это такое — состояние прострации.
Утром и вечером врач давал ему успокаивающие пилюли и делал инъекции. Медсестра из меня была никудышная, а кухарка и того хуже. Но Дональд не хотел видеть возле себя новых лиц. Он умолял врача:
— Пусть только Чарльз ухаживает за мной. Он не станет устраивать лишнего шума.
Он засыпал и просыпался, а я наблюдал, как на его лице отражается борьба с неотступным страхом. Он заметно похудел, его когда-то полное лицо осунулось. Тени под глазами почернели, и силы, казалось, совсем покинули его.
Всю еду я готовил из консервированных продуктов — читал надпись на пакете или банке и делал, как там написано. Дональд ел все, что я давал ему, и каждый раз благодарил, хотя вряд ли это было вкусно.
Пока он спал, я немного работал. Грустный пейзаж уже не был таким грустным, он стал просто осенним пейзажем с тремя лошадьми, которые кружком стояли в поле. Такие картины — одновременно и понятные, и сделанные достаточно добротно — и были моим хлебом. Они хорошо расходились, обычно я рисовал по меньшей мере по картине за десять дней. Душу в них я не вкладывал, все было делом одной техники.
А вот портрет Регины стал лучшим из того, что я сделал за много месяцев. Она улыбалась на полотне совсем как в жизни. Картины меняются за время работы над ними. День за днем в моем воображении смещались акценты, и наконец кухня на заднем плане стала темнее, а сама Регина ярче. Было видно, что она стряпает, но внимание концентрировалось на образе женщины, а не на том, что она делает.
В конце концов кухня, которую я видел перед собой, стала на полотне лишь отдаленным планом, а женщина, которой передо мной не было, ожила.
Поработав над картиной, я каждый раз прятал ее в чемодан. Не хотел, чтобы Дональд увидел ее.
В среду к вечеру Дональд, слегка пошатываясь, спустился в кухню, стараясь не показать своей слабости. Он уселся за соломенной ширмой поближе к столу, пригубил виски, бутылку которого я принес в тот день, и наблюдал, как я мою кисти.
— Ты всегда такой аккуратный? — поинтересовался он.
— Краски дорого стоят.
Жестом он указал на картину с лошадьми, которая сохла на мольберте.
— Сколько все это стоит тебе самому?
— Одних материалов здесь на десять фунтов. А еще тепло, свет, жилье, пища, виски, одежда, трата нервов… Столько я заработаю за неделю, если, бросив все, вернусь к своему прежнему занятию и стану продавать дома.
— Дорогое удовольствие, — констатировал он вполне серьезно.
— Но я не жалуюсь, — усмехнулся я.
Я смыл с кистей мыльную пену и поставил сушиться. Хорошие кисти так же дороги, как и краски.
— Порывшись в финансовых отчетах компании, — сменил тему Дональд, — они повезли меня в полицейское отделение и там силились доказать мне, что я сам убил ее.
— Невероятно!
— Они пришли к выводу, что я мог прийти домой перед ленчем и убить ее. Времени, говорят, у меня было достаточно.
— Они просто спятили! — Я плеснул в стакан добрую порцию виски и положил кусочек льда.
— Кроме Фроста, там был еще человек, шеф их отдела. По фамилии вроде бы Уолл. Худощавый такой, с колючим взглядом. Мне показалось, что он никогда не моргает. Он вцепился в меня и все время твердил, что я убил ее потому, что она, вернувшись, застала меня вместе с грабителями…
— Господи! — произнес я с отвращением. — Но ведь она не покидала магазина до половины третьего.
— Хозяйка цветочного магазина изменила свои показания. Теперь она говорит, что не помнит точно, когда ушла Регина. Припоминает лишь, что вскоре после ленча. А я в это время еще возился с клиентурой…
Он замолчал, ухватившись за стакан, как будто искал в нем опору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53