Первая скачка закончилась, и жокеи стали вваливаться в раздевалку. Я влез в брюки, чулки и сапоги, взял седло и пошел взвеситься на судейских весах. Надо выяснить, сколько свинца Майк должен подложить, чтобы общий вес составлял двенадцать стонов.
— Вы в перчатках? — удивился Майк.
— Да, сегодня холодно. Но для скачки лучше шелковые. Он вытащил из корзины ворох беловатых перчаток и протянул мне пару. Я взвесился на главных весах и отдал свое седло ожидавшему Сиду. Он сказал:
— Хозяин велел, чтобы я оседлал Образца в конюшне и вывел прямо на смотровой круг.
— Вот это правильно! — с чувством отозвался я.
— Два частных детектива и чертовски громогласная собачища сторожили в конюшне всю ночь. И еще один сыщик трясся с нами в лошадином фургоне. Он до сих пор дежурит в деннике у Образца. Вот цирк!
— А лошадь как? — спросил я, улыбаясь, Джеймс с блеском держал свое слово.
— Образец их уделает! — уверенно сказал Сид. — Ирландец и оглянуться не успеет. Все наши парни поставили на Образца. Хотя ребята не в восторге, что на нем скачете вы. Но я-то видел, как вы в четверг вывернули наизнанку Ботву, и велел им не волноваться.
— Спасибо, — поблагодарил я искренне. Но лишняя гиря легла на чашу ответственности. Время ползло еле-еле. Плечи болели. Чтобы отвлечься хоть немного, я стал представлять себе выражение лица Кемп-Лора, когда он увидит на табло мое имя. Сначала подумает — ошибка. И будет ждать, когда ее исправят. Нескоро начнет понимать, что я и впрямь здесь.
Я подвигал пальцами. Опухоль почти опала, и, несмотря на потрескавшуюся кожу, они снова обрели силу.
Вернулись жокеи, болтая, смеясь, чертыхаясь, дружески и не очень дружески переругиваясь, покрикивая на гардеробщиков, сбрасывая с себя камзолы, — такая привычная шумная товарищеская суета раздевалки.
Но я как будто жил в другом измерении. Медленно проползли еще четверть часа. Наконец распорядитель сунул в раздевалку голову:
— Жокеи, на выход! И поторопитесь!
Я застегнул шлем, взял хлыст и последовал к двери за главным течением. Ощущение нереальности все продолжалось.
Внизу, в паддоке, стояла маленькая группка тренеров и владельцев, закутанных до самых глаз. Обжигающий ветер проникал сквозь оголенные ветки деревьев, окружавших смотровой круг, И у зрителей на трибунах лица были какие-то замученные, одинаковые. Посиневшие носы и глаза слезятся.
На тонком лице лорда Тирролда было то же выражение возбуждения и предвкушения, которое я заметил и у Джеймса, Они оба так уверены, что Образец победит! Как бы их уверенность не поколебала мою.
— Ну, Роб, — лорд Тирролд слишком крепко пожал мне руку, — вот оно!
— Да, сэр, — согласился я, — вот оно!
— Что вы скажете об Изумрудине?
Она шла по смотровому кругу разболтанной походкой, с низко поставленной головой, что так часто свойственно чемпионам.
— Говорят, это вторая Керстин, — сказал Джеймс, имея в виду самую прославленную в стипльчезе кобылу.
— Пока судить об этом рано, — отозвался лорд Тирролд, Может, ему пришла та же мысль, что и мне: после Зимнего Кубка об этом уже все будут говорить. Но как бы для того, чтобы покончить с этим, он добавил:
— Образец побьет ее!
— Надеюсь! — согласился Джеймс.
Я промолчал. Они были слишком уверены. Если Образец победит, они ничего другого и не ожидают. И я тут вроде ни при чем. А если проиграет — они обвинят меня. Ведь хозяева они, а хозяева всегда правы.
Образец под темно-синей попоной вышагивал по смотровому кругу, взыгрывая всякий раз, когда ветер бил ему в морду и пытаясь повернуть боком. А конюх повисал на поводу, как ребенок на бечевке большого змея.
Пробил колокол — жокеям пора садиться. Джеймс кивнул конюху. Тот подвел лошадь, и он сам снял с нее попону.
— Все в порядке? — спросил Джеймс.
— Да, сэр!
Глаза Образца были ясными, влажными. Он насторожил уши, и мышцы трепетали от нетерпения — идеальная картинка взведенной скаковой машины, нетерпеливо рвущейся исполнять то дело, для которого она рождена. Образец не добродушная лошадь — в нем нет ни капли нежности. И он вызывает восхищение, а не любовь. Но мне нравились и его агрессивность, и горевший в нем огонь, и непоколебимая воля к победе.
— Хватит уже восхищаться, Роб. Садись на него! Я снял куртку и бросил на него попону. Джеймс подсадил меня в седло, я расправил поводья и вдел ноги в стремена. Не знаю, что он прочел на моем лице, но спросил вдруг обеспокоенно:
— Что-нибудь не так?
— Нет, — ответил я. — Все в порядке, — и улыбнулся, успокаивая скорее себя, чем его.
— Желаю удачи! — кинул лорд Тирролд.
Я чуть тронул в ответ свою шапочку и повернул Образца к старту перед трибунами.
Поодаль, недалеко от старта, была установлена на башне телевизионная камера. И мысль о том, как бесится Кемп-Лор, видя меня на мониторе, оказалась самым лучшим утешением и подспорьем.
Минут пять мы все крутились на старте, пока помощник стартера затягивал подпругу и ворчал, что мы живем, будто в замороженной Сибири.
Я вспомнил Тик-Тока, как он стоит сейчас на трибунах, делая вид, будто наплевать ему на собственное бездействие, Вспомнил о Грэнте, сидящем у телевизора и клокочущем от ненависти при виде меня. И о жене Питера Клуни, у которой телевизора нет. И о тех жокеях, которые все бросили и ушли искать лучшей доли. И об Арте, покоящемся в сырой земле...
— Построиться! — скомандовал стартер, и мы выстроились на дорожке в неровную линию.
Образец твердо занял свое место — на внутренней стороне круга, у самого борта, Я подумал и о себе, доведенном чуть ли не до безумия. О том, как мне вбивалось в голову, будто я утратил кураж. И еще вспомнил, как тащили меня по каменистой земле и привязали к куску закаленной цепи... И мне не нужны были никакие иные причины, чтобы стремиться выиграть Зимний Кубок, Я следил за рукой стартера. У него привычка распрямлять пальцы, прежде чем нажать на рычаг, поднимающий тесьму. А я не собирался пустить кого-нибудь вперед себя, чтобы меня оттеснили с места, занятого у борта.
Стартер распрямил пальцы. Я ткнул Образца в бока. Он рванулся вперед под вздымающуюся тесьму. А я распластался на его холке, чтобы меня не смело с лошади, как это случалось с другими наездниками, которые стартовали слишком успешно. Тесьма просвистела над моей головой, и мы благополучно вырвались к внутреннему краю дорожки. И могли идти так примерно мили две.
Если иметь в виду мое состояние, первые три препятствия оказались самыми трудными. К тому моменту, когда мы перескочили четвертое — ров с водой, я почувствовал, как открылись все едва затянувшиеся ссадины на спине. Руки и плечи, казалось, отваливаются из-за напряжения, с которым приходится сдерживать порыв лошади. А еще рукам приходилось терпеть туго натянутые поводья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51