Все это вместе с просторной гостиной и составляло нашу квартиру.
Мы были женаты три года, и нам обоим было по двадцать четыре года, когда Элизабет заболела полиомиелитом. Мы жили тогда в Сингапуре, где я работал в агентстве Рейтер, и как раз собирались домой, на родину, чтобы провести там месячный отпуск.
В самолете Элизабет стало плохо. Свет резал глаза, голова раскалывалась от боли, словно в затылок ей вогнали железный стержень, саднило в груди. Выйдя из самолета в Хитроу, она прошла несколько шагов и упала на асфальт. И это был последний раз, когда она стояла на ногах.
Наша любовь друг к другу помогла пережить все, что последовало дальше. Бедность, отчаяние, слезы, крушение надежд. Через несколько лет настал период относительно благополучного существования с удобным жильем, приличной работой, упорядоченным, налаженным бытом. Мы были по-настоящему близкими друзьями.
Но не любовниками. Когда после двух-трех бесплодных попыток я сказал, что придется, пожалуй, с этим повременить, она улыбнулась, как мне показалось, с огромным облегчением, и больше этот вопрос никогда уже не обсуждался.
* * *
На другой день после поездки в Вирджиния-Уотерс я вышел из дома, сел в фургон и направился на север, к Эссексу. На сей раз я избрал жертвой фермера, напавшего на золотоносную жилу, — Тидали Пома, предполагаемого фаворита в скачках на Золотой кубок.
Буйно разросшиеся сорняки обрамляли полуразбитую дорожку, которая от пары гниющих воротных столбов вела к ферме Виктора Ронси. Сам дом, невзрачное сооружение грязно-кирпичного цвета, стоял среди вороха опавшей неубранной листвы и безучастно взирал на мир симметричными, давно не мытыми окнами. Выгоревшая краска на рамах облупилась, дымка над трубой не было.
Я постучал в заднюю полуоткрытую дверь, но никто не откликнулся. Через небольшую прихожую прошел в дом. Громко тикали дешевые настенные часы. В нос ударил резкий запах резиновых веллингтоновских сапог и коровьего навоза. На краю кухонного стола кто-то оставил пакет с мясом, и тонкая водянистая струйка крови, просочившаяся через бумагу, образовала на полу розовую лужицу.
Выйдя из дома, я пересек захламленный двор и заглянул в пару сараев. В одном стоял трактор, покрытый слоем грязи шестилетней давности. В другом я обнаружил кучу ржавых инструментов и старых сломанных рам, а также спиленные ветки деревьев. Под большим навесом, кроме грязи и паутины, ничего не было.
Пока я болтался по двору, не зная, куда отправиться дальше на поиски, из-за угла дальнего строения появился здоровенный молодой парень в вязаной полосатой шапочке с алым помпоном. На нем был просторный, давно не стиранный свитер бледно-голубого цвета и грязные джинсы, заправленные в тяжелые резиновые сапоги. Светловолосый, с круглым обветренным лицом, он выглядел добродушным и простоватым.
— Привет, — сказал он, — кого ищете?
— Я к мистеру Ронси.
— А он там, через дорогу, лошадьми занимается. Загляните попозже.
— А когда он освободится?
— Может, через час, не знаю, — пожал он плечами.
— Тогда я там его подожду, если не возражаете, — сказал я, махнув рукой в сторону своего фургона.
— Дело ваше.
Он двинулся к дому, но вдруг остановился, обернулся и пошел назад.
— Эй, а вы не тот парень, что тут звонил папаше?
— Какой парень?
— Джеймс Тайрон.
— Да, это я.
— Что ж вы сразу-то не сказали? Я думал, просто так, прохожий... Заходите в дом. Завтракать будем?
— Завтракать?
Он усмехнулся:
— Ага. Знаю, сейчас почти одиннадцать. А я встал еще шести не было. Успел опять проголодаться.
Он провел меня в дом через ту же заднюю дверь, не обратил никакого внимания на оттаявшее мясо, тяжело ступая, направился к дальней двери, что вела в комнаты, и распахнул ее.
— Ма! — крикнул он. — Ма! — Он пожал плечами и вернулся в кухню. — Где-то ходит. Ну ничего... Яйца будете?
Я отказался, но, когда он достал огромную сковороду и щедро наполнил ее беконом, передумал.
— Сварите пока кофе.
На скамье возле раковины были составлены в ряд кружки, молотый кофе, сахар, молоко, чайник и ложки.
— Наша ма, — улыбаясь, пояснил он, — умеет экономить время и энергию.
Он ловко зажарил шесть яиц, разделил на две равные порции и положил на каждую тарелку по огромному ломтю свежего белого хлеба.
Мы сидели за кухонным столом, и мне показалось, что уже давно я не ел так вкусно и сытно. Он неторопливо жевал, пил кофе, потом отодвинул тарелку и закурил.
— Я Питер, — представился он. — Здесь редко бывает так тихо, но сейчас ребятишки в школе, а Пэт с отцом.
— Пэт?
— Мой брат. У нас в семье свой жокей. Только не думаю, что вы о нем слышали.
— Боюсь, что нет.
— Я читаю ваш раздел. Почти каждую неделю.
— Я рад.
Покуривая, он наблюдал, как я расправляюсь с яичницей.
— А вы не очень-то разговорчивы для журналиста.
— Больше слушаю.
Он усмехнулся.
— Вот и правильно.
— Тогда расскажите о Тиддли Поме.
— Ну нет. Это вам надо говорить с отцом или Пэтом. Они помешались на лошадях. А я занимаюсь фермой... — Он внимательно посмотрел на меня, стараясь понять, какое это произвело впечатление. Ведь он был еще совсем юным, хотя почти с меня ростом.
— Вам лет шестнадцать?
— Ага. — Он презрительно фыркнул. — Однако на деле все это пустая трата времени.
— Почему?
— Почему? Да все из-за этого проклятого шоссе. Они почти закончили это чертово четырехполосное чудище, а проходит оно вон там, по ту сторону поля. — Он махнул рукой с зажатой в ней сигаретой в сторону окна. — Отец до смерти боится, что у Тиддли Пома начнется нервное расстройство, когда по дороге будут грохотать тяжелые грузовики. Уже два года мы пытаемся продать ферму, но никто не покупает, и их можно понять. — Он помрачнел. — И потом неизвестно — ведь они вполне могут отхватить еще кусок земли, забрали же те пятьдесят акров. Вот и настроения нет поддерживать тут порядок, правда?
— Да уж конечно, — согласился я.
— Шли разговоры, что наш дом снесут, — продолжал Питер. — Очень удобное место для станции обслуживания, с разными там ресторанами и большой стоянкой для машин... Единственный человек, кому нравится дорога, — мой брат Тони, он собирается стать автогонщиком. Ему одиннадцать... Вот чудило!
За окном послышался хруст гравия и цокот копыт, звуки приближались. Мы с Питером поднялись и вышли во двор. Три лошади пересекли ухабистую дорожку и остановились перед нами. Всадник на первой лошади соскользнул на землю, передал поводья второму и подошел. Подтянутый жилистый мужчина лет под пятьдесят с густыми каштановыми волосами и усами цвета горчицы.
— Мистер Тайрон?
Я кивнул. Он наградил меня крепким рукопожатием, что вполне гармонировало с его манерами и голосом, и посторонился, чтобы дать мне возможность как следует разглядеть лошадей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Мы были женаты три года, и нам обоим было по двадцать четыре года, когда Элизабет заболела полиомиелитом. Мы жили тогда в Сингапуре, где я работал в агентстве Рейтер, и как раз собирались домой, на родину, чтобы провести там месячный отпуск.
В самолете Элизабет стало плохо. Свет резал глаза, голова раскалывалась от боли, словно в затылок ей вогнали железный стержень, саднило в груди. Выйдя из самолета в Хитроу, она прошла несколько шагов и упала на асфальт. И это был последний раз, когда она стояла на ногах.
Наша любовь друг к другу помогла пережить все, что последовало дальше. Бедность, отчаяние, слезы, крушение надежд. Через несколько лет настал период относительно благополучного существования с удобным жильем, приличной работой, упорядоченным, налаженным бытом. Мы были по-настоящему близкими друзьями.
Но не любовниками. Когда после двух-трех бесплодных попыток я сказал, что придется, пожалуй, с этим повременить, она улыбнулась, как мне показалось, с огромным облегчением, и больше этот вопрос никогда уже не обсуждался.
* * *
На другой день после поездки в Вирджиния-Уотерс я вышел из дома, сел в фургон и направился на север, к Эссексу. На сей раз я избрал жертвой фермера, напавшего на золотоносную жилу, — Тидали Пома, предполагаемого фаворита в скачках на Золотой кубок.
Буйно разросшиеся сорняки обрамляли полуразбитую дорожку, которая от пары гниющих воротных столбов вела к ферме Виктора Ронси. Сам дом, невзрачное сооружение грязно-кирпичного цвета, стоял среди вороха опавшей неубранной листвы и безучастно взирал на мир симметричными, давно не мытыми окнами. Выгоревшая краска на рамах облупилась, дымка над трубой не было.
Я постучал в заднюю полуоткрытую дверь, но никто не откликнулся. Через небольшую прихожую прошел в дом. Громко тикали дешевые настенные часы. В нос ударил резкий запах резиновых веллингтоновских сапог и коровьего навоза. На краю кухонного стола кто-то оставил пакет с мясом, и тонкая водянистая струйка крови, просочившаяся через бумагу, образовала на полу розовую лужицу.
Выйдя из дома, я пересек захламленный двор и заглянул в пару сараев. В одном стоял трактор, покрытый слоем грязи шестилетней давности. В другом я обнаружил кучу ржавых инструментов и старых сломанных рам, а также спиленные ветки деревьев. Под большим навесом, кроме грязи и паутины, ничего не было.
Пока я болтался по двору, не зная, куда отправиться дальше на поиски, из-за угла дальнего строения появился здоровенный молодой парень в вязаной полосатой шапочке с алым помпоном. На нем был просторный, давно не стиранный свитер бледно-голубого цвета и грязные джинсы, заправленные в тяжелые резиновые сапоги. Светловолосый, с круглым обветренным лицом, он выглядел добродушным и простоватым.
— Привет, — сказал он, — кого ищете?
— Я к мистеру Ронси.
— А он там, через дорогу, лошадьми занимается. Загляните попозже.
— А когда он освободится?
— Может, через час, не знаю, — пожал он плечами.
— Тогда я там его подожду, если не возражаете, — сказал я, махнув рукой в сторону своего фургона.
— Дело ваше.
Он двинулся к дому, но вдруг остановился, обернулся и пошел назад.
— Эй, а вы не тот парень, что тут звонил папаше?
— Какой парень?
— Джеймс Тайрон.
— Да, это я.
— Что ж вы сразу-то не сказали? Я думал, просто так, прохожий... Заходите в дом. Завтракать будем?
— Завтракать?
Он усмехнулся:
— Ага. Знаю, сейчас почти одиннадцать. А я встал еще шести не было. Успел опять проголодаться.
Он провел меня в дом через ту же заднюю дверь, не обратил никакого внимания на оттаявшее мясо, тяжело ступая, направился к дальней двери, что вела в комнаты, и распахнул ее.
— Ма! — крикнул он. — Ма! — Он пожал плечами и вернулся в кухню. — Где-то ходит. Ну ничего... Яйца будете?
Я отказался, но, когда он достал огромную сковороду и щедро наполнил ее беконом, передумал.
— Сварите пока кофе.
На скамье возле раковины были составлены в ряд кружки, молотый кофе, сахар, молоко, чайник и ложки.
— Наша ма, — улыбаясь, пояснил он, — умеет экономить время и энергию.
Он ловко зажарил шесть яиц, разделил на две равные порции и положил на каждую тарелку по огромному ломтю свежего белого хлеба.
Мы сидели за кухонным столом, и мне показалось, что уже давно я не ел так вкусно и сытно. Он неторопливо жевал, пил кофе, потом отодвинул тарелку и закурил.
— Я Питер, — представился он. — Здесь редко бывает так тихо, но сейчас ребятишки в школе, а Пэт с отцом.
— Пэт?
— Мой брат. У нас в семье свой жокей. Только не думаю, что вы о нем слышали.
— Боюсь, что нет.
— Я читаю ваш раздел. Почти каждую неделю.
— Я рад.
Покуривая, он наблюдал, как я расправляюсь с яичницей.
— А вы не очень-то разговорчивы для журналиста.
— Больше слушаю.
Он усмехнулся.
— Вот и правильно.
— Тогда расскажите о Тиддли Поме.
— Ну нет. Это вам надо говорить с отцом или Пэтом. Они помешались на лошадях. А я занимаюсь фермой... — Он внимательно посмотрел на меня, стараясь понять, какое это произвело впечатление. Ведь он был еще совсем юным, хотя почти с меня ростом.
— Вам лет шестнадцать?
— Ага. — Он презрительно фыркнул. — Однако на деле все это пустая трата времени.
— Почему?
— Почему? Да все из-за этого проклятого шоссе. Они почти закончили это чертово четырехполосное чудище, а проходит оно вон там, по ту сторону поля. — Он махнул рукой с зажатой в ней сигаретой в сторону окна. — Отец до смерти боится, что у Тиддли Пома начнется нервное расстройство, когда по дороге будут грохотать тяжелые грузовики. Уже два года мы пытаемся продать ферму, но никто не покупает, и их можно понять. — Он помрачнел. — И потом неизвестно — ведь они вполне могут отхватить еще кусок земли, забрали же те пятьдесят акров. Вот и настроения нет поддерживать тут порядок, правда?
— Да уж конечно, — согласился я.
— Шли разговоры, что наш дом снесут, — продолжал Питер. — Очень удобное место для станции обслуживания, с разными там ресторанами и большой стоянкой для машин... Единственный человек, кому нравится дорога, — мой брат Тони, он собирается стать автогонщиком. Ему одиннадцать... Вот чудило!
За окном послышался хруст гравия и цокот копыт, звуки приближались. Мы с Питером поднялись и вышли во двор. Три лошади пересекли ухабистую дорожку и остановились перед нами. Всадник на первой лошади соскользнул на землю, передал поводья второму и подошел. Подтянутый жилистый мужчина лет под пятьдесят с густыми каштановыми волосами и усами цвета горчицы.
— Мистер Тайрон?
Я кивнул. Он наградил меня крепким рукопожатием, что вполне гармонировало с его манерами и голосом, и посторонился, чтобы дать мне возможность как следует разглядеть лошадей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57