Однажды Антонио опоздал на самолет и застрял в Будапеште; он отправился пропустить рюмочку-другую и от скуки ввязался в драку с двумя венгерскими вышибалами из бара, которые разбили ему губу. На следующий день Антонио появился в Торреспанья с зашитой губой и в синяках, но счастливый.
Над их головами просвистело еще несколько случайных пуль, и Барлес увидел, что Маркес улыбается, делая последнюю затяжку. Он достаточно хорошо знал оператора, чтобы догадаться, о чем тот думает — хорошее освещение, сигарета, война.
— Тебе ведь нравится это, сукин сын.
Маркес засмеялся своим дребезжащим смехом состарившейся трещотки. Помолчав, он отбросил далеко в сторону окурок и смотрел, как тот дотлевает в траве.
— Помнишь Кукуньевац? — спросил он, вроде бы некстати.
Но Барлес знал — очень кстати.
Кукуньевац… Это было в девяносто первом, когда наступавшие хорваты пытались захватить сербское село. В те времена ты подходил к солдатам, говорил: «Привет, ребята, как дела», — и начинал работать без всяких формальностей. Батальон численностью в шестьсот человек продвигался двумя колоннами по обеим сторонам дороги, и до села им оставалось всего четыре километра. Это был передовой ударный батальон, и солдаты знали, что бой предстоит трудный. Они были молоды, но ни один из них не улыбнулся и не пошутил, когда Маркес поднял «Бетакам» на плечо и начал работать. Он всегда сначала только делал вид, что снимает, чтобы люди привыкли к камере и вели себя естественно, и называл это «снимать на английскую пленку». Но в тот день в этом не было необходимости. Когда неподалеку стали рваться первые снаряды, некоторые солдаты вытащили шариковые ручки и, не останавливаясь, прямо на ходу написали группу крови на тыльной стороне руки или на предплечье.
Да, в Кукуньеваце они видели подлинное лицо войны. Серый день, над зелеными полями стелется туман, а вдали горят крестьянские дома. Когда до села оставалось уже немного, разговоры прекратились, все смолкли, и наступила полная тишина: единственным звуком было поскрипывание гравия на дороге. Барлес вспомнил, как Маркес шел в правом ряду, камера закинута на спину, голова опущена, а взгляд прикован к сапогам идущего впереди солдата; он глубоко задумался о чем-то своем или внутренне собирался, как воин перед сражением. Он и был воином: порой Маркес казался самураем, которому не нужен никто в мире. Возможно, все, что нужно мужчинам, все, что заставляет их вставать и идти вперед, Маркес находил на войне.
Бой за Кукуньевац оказался еще более жестоким, чем они ожидали. Впереди шла «Зебра»: элитное подразделение, у бойцов которого волосы на голове были выбриты полосками; во время боя они обычно закрывали лица масками. Работала «Зебра» просто: врывались в дома, под дулом оружия вытаскивали людей из подвалов и, прикрываясь ими, как живым щитом, шли дальше, а по обеим сторонам дороги начинали пылать дома. Один солдат из подразделения «Зебра» угрожающе сказал Маркесу: «No pictures», увидев, что тот снимает гражданское население, поэтому остальное Маркесу приходилось снимать тайком, держа камеру на боку и делая вид, что она выключена. Барлес навсегда запомнил Кукунье-вац таким, каким его снял Маркес. Впервые он увидел эти кадры в монтажном зале в Загребе, где столпились все тележурналисты и молча, потрясенные, смотрели отснятый Маркесом материал. Впереди, подняв руки, идут сбившиеся в кучу, как отара перепуганных овец, мирные жители; бегают солдаты с автоматами, слышится стрельба, а на заднем плане горят дома. Маркесу не всегда удавалось как следует установить камеру, и тогда в кадре дорога и солдаты, идущие по ней под прикрытием ползущего танка, башня которого медленно поворачивалась слева направо, резко накренялись.
И снова вдалеке, впереди колонны, — серая перепуганная отара. Черный столб дыма от разорвавшегося снаряда; корчащийся в дверях дома молодой солдат, раненный в живот; и другой, в шоковом состоянии, уставившийся в камеру стекленеющим взглядом, пока ему останавливают — или пытаются это сделать — кровь, хлещущую из развороченного снарядом бедра. И крестьянин в гражданской одежде, очень молодой, которого допрашивает солдат из «Зебры» в маске и методично хлещет по лицу, отчего голова крестьянина мотается из стороны в сторону; от ужаса тот не сдерживается — темное влажное пятно появляется у него на штанах между ног и медленно ползет вниз.
Да, в Кукуньеваце они видели подлинное лицо войны. И не существует Голливуда, который был бы способен передать то, что передавали слегка накрененные кадры, снятые Маркесом: серое нависшее небо, горящие дома, молча шагающие по дороге солдаты, разлитые в воздухе ощущение опасности, безмерную тоску и одиночество. Барлес вспоминал, как оператор шел в общем ряду, камера на лице, безучастное выражение лица, глаза полуприкрыты — он пробует войну на вкус. И Барлес совершенно точно знал: в тот день в Кукуньеваце Маркес был счастлив.
IV
Открытки с видами Мостара
— Ставлю доллар, — сказал Барлес, — что они раздумали взрывать мост.
— Идет. Вот тебе доллар.
Маркес вытащил из кармана смятый доллар и протянул Барлесу. Они всегда ставили на один и тот же доллар, и он переходил от одного к другому, в зависимости от того, кому улыбалась удача. Этой валюте они изменили только один раз, в Мостаре, поспорив на миллион динар, что между двумя и половиной третьего не будет ни одного взрыва. В два часа семь минут в десяти метрах от того места, где они разговаривали с испанским лейтенантом из миротворческих сил, взорвался хорватский снаряд, убив одного мирного жителя и ранив двоих. Маркес снимал, как лейтенант бросился на помощь раненому, и в это время разорвались еще два снаряда. Лейтенант был весь в чужой крови, и все решили, что он тоже ранен; говорили, что его жена, увидев эти кадры в «Новостях», ужасно испугалась. Когда обстрел закончился, Барлес отправился в банк Мостара, развалины которого были усыпаны денежными знаками несуществующей Федеративной Республики Югославия, набрал миллион динар банкнотами достоинством в тысячу и вручил их выигравшему пари Маркесу.
Мостар… Он видел разрушенный снарядами мост XVI века и старинный турецкий квартал у реки, где в самом начале войны еще можно было попить кофе среди старых лавочек. Теперь даже близко подходить к этому району было опасно, потому что весь он простреливался снайперами, и то и дело раздавались гранатометные выстрелы. Поэтому Барлес и Маркес находили хорошее место — более-менее защищенный перекресток, — устраивались там с камерой и снимали людей, которые бежали к мосту, надеясь перебраться на другой берег, а вслед им стреляли. Время от времени раздавался выстрел гранатомета. Гранатомет особенно опасен в городе, потому что за домами ты не слышишь приближения снаряда, и он падает тебе на голову неожиданно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Над их головами просвистело еще несколько случайных пуль, и Барлес увидел, что Маркес улыбается, делая последнюю затяжку. Он достаточно хорошо знал оператора, чтобы догадаться, о чем тот думает — хорошее освещение, сигарета, война.
— Тебе ведь нравится это, сукин сын.
Маркес засмеялся своим дребезжащим смехом состарившейся трещотки. Помолчав, он отбросил далеко в сторону окурок и смотрел, как тот дотлевает в траве.
— Помнишь Кукуньевац? — спросил он, вроде бы некстати.
Но Барлес знал — очень кстати.
Кукуньевац… Это было в девяносто первом, когда наступавшие хорваты пытались захватить сербское село. В те времена ты подходил к солдатам, говорил: «Привет, ребята, как дела», — и начинал работать без всяких формальностей. Батальон численностью в шестьсот человек продвигался двумя колоннами по обеим сторонам дороги, и до села им оставалось всего четыре километра. Это был передовой ударный батальон, и солдаты знали, что бой предстоит трудный. Они были молоды, но ни один из них не улыбнулся и не пошутил, когда Маркес поднял «Бетакам» на плечо и начал работать. Он всегда сначала только делал вид, что снимает, чтобы люди привыкли к камере и вели себя естественно, и называл это «снимать на английскую пленку». Но в тот день в этом не было необходимости. Когда неподалеку стали рваться первые снаряды, некоторые солдаты вытащили шариковые ручки и, не останавливаясь, прямо на ходу написали группу крови на тыльной стороне руки или на предплечье.
Да, в Кукуньеваце они видели подлинное лицо войны. Серый день, над зелеными полями стелется туман, а вдали горят крестьянские дома. Когда до села оставалось уже немного, разговоры прекратились, все смолкли, и наступила полная тишина: единственным звуком было поскрипывание гравия на дороге. Барлес вспомнил, как Маркес шел в правом ряду, камера закинута на спину, голова опущена, а взгляд прикован к сапогам идущего впереди солдата; он глубоко задумался о чем-то своем или внутренне собирался, как воин перед сражением. Он и был воином: порой Маркес казался самураем, которому не нужен никто в мире. Возможно, все, что нужно мужчинам, все, что заставляет их вставать и идти вперед, Маркес находил на войне.
Бой за Кукуньевац оказался еще более жестоким, чем они ожидали. Впереди шла «Зебра»: элитное подразделение, у бойцов которого волосы на голове были выбриты полосками; во время боя они обычно закрывали лица масками. Работала «Зебра» просто: врывались в дома, под дулом оружия вытаскивали людей из подвалов и, прикрываясь ими, как живым щитом, шли дальше, а по обеим сторонам дороги начинали пылать дома. Один солдат из подразделения «Зебра» угрожающе сказал Маркесу: «No pictures», увидев, что тот снимает гражданское население, поэтому остальное Маркесу приходилось снимать тайком, держа камеру на боку и делая вид, что она выключена. Барлес навсегда запомнил Кукунье-вац таким, каким его снял Маркес. Впервые он увидел эти кадры в монтажном зале в Загребе, где столпились все тележурналисты и молча, потрясенные, смотрели отснятый Маркесом материал. Впереди, подняв руки, идут сбившиеся в кучу, как отара перепуганных овец, мирные жители; бегают солдаты с автоматами, слышится стрельба, а на заднем плане горят дома. Маркесу не всегда удавалось как следует установить камеру, и тогда в кадре дорога и солдаты, идущие по ней под прикрытием ползущего танка, башня которого медленно поворачивалась слева направо, резко накренялись.
И снова вдалеке, впереди колонны, — серая перепуганная отара. Черный столб дыма от разорвавшегося снаряда; корчащийся в дверях дома молодой солдат, раненный в живот; и другой, в шоковом состоянии, уставившийся в камеру стекленеющим взглядом, пока ему останавливают — или пытаются это сделать — кровь, хлещущую из развороченного снарядом бедра. И крестьянин в гражданской одежде, очень молодой, которого допрашивает солдат из «Зебры» в маске и методично хлещет по лицу, отчего голова крестьянина мотается из стороны в сторону; от ужаса тот не сдерживается — темное влажное пятно появляется у него на штанах между ног и медленно ползет вниз.
Да, в Кукуньеваце они видели подлинное лицо войны. И не существует Голливуда, который был бы способен передать то, что передавали слегка накрененные кадры, снятые Маркесом: серое нависшее небо, горящие дома, молча шагающие по дороге солдаты, разлитые в воздухе ощущение опасности, безмерную тоску и одиночество. Барлес вспоминал, как оператор шел в общем ряду, камера на лице, безучастное выражение лица, глаза полуприкрыты — он пробует войну на вкус. И Барлес совершенно точно знал: в тот день в Кукуньеваце Маркес был счастлив.
IV
Открытки с видами Мостара
— Ставлю доллар, — сказал Барлес, — что они раздумали взрывать мост.
— Идет. Вот тебе доллар.
Маркес вытащил из кармана смятый доллар и протянул Барлесу. Они всегда ставили на один и тот же доллар, и он переходил от одного к другому, в зависимости от того, кому улыбалась удача. Этой валюте они изменили только один раз, в Мостаре, поспорив на миллион динар, что между двумя и половиной третьего не будет ни одного взрыва. В два часа семь минут в десяти метрах от того места, где они разговаривали с испанским лейтенантом из миротворческих сил, взорвался хорватский снаряд, убив одного мирного жителя и ранив двоих. Маркес снимал, как лейтенант бросился на помощь раненому, и в это время разорвались еще два снаряда. Лейтенант был весь в чужой крови, и все решили, что он тоже ранен; говорили, что его жена, увидев эти кадры в «Новостях», ужасно испугалась. Когда обстрел закончился, Барлес отправился в банк Мостара, развалины которого были усыпаны денежными знаками несуществующей Федеративной Республики Югославия, набрал миллион динар банкнотами достоинством в тысячу и вручил их выигравшему пари Маркесу.
Мостар… Он видел разрушенный снарядами мост XVI века и старинный турецкий квартал у реки, где в самом начале войны еще можно было попить кофе среди старых лавочек. Теперь даже близко подходить к этому району было опасно, потому что весь он простреливался снайперами, и то и дело раздавались гранатометные выстрелы. Поэтому Барлес и Маркес находили хорошее место — более-менее защищенный перекресток, — устраивались там с камерой и снимали людей, которые бежали к мосту, надеясь перебраться на другой берег, а вслед им стреляли. Время от времени раздавался выстрел гранатомета. Гранатомет особенно опасен в городе, потому что за домами ты не слышишь приближения снаряда, и он падает тебе на голову неожиданно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24