Но волнения эти продолжались сравнительно недолго. Странная биография Анастаса Алексиева как будто бы объясняла многое. От человека, который родился не как все, можно было ожидать и не такого. Лишь ученые мужи, продолжавшие наблюдать за Несси, никак не могли оправиться от потрясения. Они-то знали, что по всем законам разума и практики их питомец абсолютно нормален, может быть, даже слишком. В конце концов, еще неизвестно, что считать ненормальным. Можно ли, скажем, акселерацию считать ненормальным явлением? Очевидно, нельзя, раз она вызывается объективными и постоянно действующими причинами. И вообще, а вдруг эта самая акселерация возвещает появление нового вида человека?
Как и каждое преступление, дело Несси тоже породило кучу бумаг. Но нам нет никакого смысла в них копаться. Ни один из этих документов не скажет нам ничего нового, за исключением, пожалуй, медицинской экспертизы, которая все-таки проливает какой-то свет на эту историю. Упомянем только, что после ареста Анастас Алексиев был помещен в одиночную камеру. Допросить его не удалось — он просто не мог дать никакого вразумительного ответа. Как было сказано в экспертизе, он «в течение нескольких часов находился в состоянии ступора с поднятыми вверх руками, в позе человека, собирающегося что-то бросить. Неподвижен, в словесный контакт не вступает (мутичен). Все данные свидетельствуют о том, что ступор носит кататонический характер». Таковы были первые констатации психиатров.
В последующие два дня состояние Несси оставалось почти неизменным, хотя он начал двигаться и понемногу принимать пищу. Но время от времени, как отмечали врачи, «застывает в своеобразных позах, стоя или сидя. Наблюдаются выделения из полости носа, которые высыхают на коже. На обращенные к нему вопросы по-прежнему не реагирует. На третий день он вцепился в рукав милиционера, принесшего ему еду, словно утопающий, который пытается за что-то ухватиться. „Сила у него нечеловеческая!“ — впоследствии рассказывал милиционер.
Окончательное мнение медиков было единодушным: «Все данные свидетельствуют о том, что состояние больного представляет собой эндогенный психоз шизофренического цикла». Диагноз вызвал у юристов сомнение. Смущало их прежде всего то, что до совершения преступного деяния Анастас Алексиев был вполне нормален — «чрезвычайно уравновешенный, корректный, крайне стабильный человек, неспособный к вспышкам возбуждения и каким бы то ни было непредсказуемым и противозаконным действиям». Верно, соглашались психиатры. Психоз обрушился на него, как летняя гроза обрушивается на беззаботного путника в открытом поле. И ссылались на самоубийство его матери как на фактор наследственной отягощенности. А особенно — на невероятно ускоренные в данном случае темпы акселерации, «которые и могли явиться причиной серьезных нарушений в психике еще не сложившегося организма, равно как и возникновения в нем опасных патогенных изменений». Так или иначе мнение медиков оказалось решающим. Анастаса Алексиева признали невменяемым и, следовательно, не подлежащим суду, после чего его немедленно препроводили из тюрьмы в специальное лечебное заведение, в обиходе более известное под названием сумасшедшего дома.
Но еще до отправки в больницу Несси постепенно пришел в состояние, которое и самый придирчивый психиатр счел бы абсолютно нормальным. Два раза его вызывали на длительный допрос к следователю, известному специалисту по деяниям, совершенным в невменяемом состоянии. Анастас отвечал разумно и логично, не делая никаких попыток увернуться или оправдаться. Но ни на один вопрос, который помог бы выяснить причины его бесчеловечного нападения, ответить не смог. Ревность, подстрекательство, оскорбление? Нет, нет!.. Ни в коем случае!.. То есть он не помнит, не уверен. Девушку он видел второй раз в жизни, ее убитого друга — в первый. Если и было что-нибудь подобное, то возникло оно неожиданно и в резко гипертрофированном виде. Но он и в самом деле этого не помнит. Почему он напал на Рени и ее друга, как раз когда они танцевали? Не раньше и не позже? Может, он заметил в их поведении что-то особенное?
— Да, я понял, что они любят друг друга, — вспомнил Анастас.
— И это возбудило в вас ревность?
Но этого уже Несси не помнил, хотя, объективно говоря, подобное признание было бы ему только на пользу. Именно тут следователь задал свой самый важный вопрос, который должен был объяснить все:
— Вы утверждаете, что перед тем, как пойти на этот день рождения, были или по крайней мере чувствовали себя вполне нормальным.
— Да, — решительно согласился Несси. — Может, только чуть больше обычного напряженным и беспокойным.
— То есть, вы помните и осознаете все, что делали.
— Да. Во всяком случае, пока не попал в квартиру. Или чуть раньше.
— Вы помните, когда взяли финский нож?
— Конечно.
— Тогда объясните, зачем вам понадобился нож? Зачем вы вооружились, идя на день рождения?
Несси молчал.
— На день рождения ходят с цветами, а не с ржавыми финками.
— На этот вопрос мне трудно ответить, — сказал Несси. — Но каким-то необъяснимым обратом мной овладела мысль, что Рени что-то угрожает… Что в случае необходимости я должен броситься ей на помощь…
Потом на эту часть протокола особенно нажимали психиатры, утверждая, что психоз, в сущности, начался гораздо раньше. Каждому известно, что эндогенные психозы начинаются с подозрительности и мании преследования. Знал об этом и следователь, но он был обязан продолжать допрос.
— Согласитесь, что это не объяснение, — сказал он.
— Она была в опасности! — уже с некоторым раздражением ответил Несси.
— Что же ей угрожало?
— Не знаю… Вероятно, я боялся, что ее унесет река.
— Какая река?
Но Несси не сказал больше ни слова. В сущности, это был единственный вопрос, на который он не ответил.
Такова самая важная часть объемистого следственного дела. Кроме того, имелось множество фотографий, планов, свидетельских показаний. Уцелевшие молодые люди без всякого злого умысла утверждали, что Несси «показался им немного странным», что он «подозрительно оглядывался», словно выискивая среди собравшихся какого-то одного, враждебного ему человека. Ничего более существенного из материалов следствия извлечь нельзя. Так что мы с чистой совестью можем и дальше излагать эту историю в соответствии с известными нам фактами и собственными наблюдениями, помогающими нам проникнуть в суть проблемы. Потому что невменяемость, то есть сумасшествие Несси в момент преступления, еще ни о чем не говорит. Почему психоз не заставил его, например, рвать розы? Или взобраться на памятник Царю-освободителю и кричать оттуда, что он — гений? Или плевать на прохожих?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Как и каждое преступление, дело Несси тоже породило кучу бумаг. Но нам нет никакого смысла в них копаться. Ни один из этих документов не скажет нам ничего нового, за исключением, пожалуй, медицинской экспертизы, которая все-таки проливает какой-то свет на эту историю. Упомянем только, что после ареста Анастас Алексиев был помещен в одиночную камеру. Допросить его не удалось — он просто не мог дать никакого вразумительного ответа. Как было сказано в экспертизе, он «в течение нескольких часов находился в состоянии ступора с поднятыми вверх руками, в позе человека, собирающегося что-то бросить. Неподвижен, в словесный контакт не вступает (мутичен). Все данные свидетельствуют о том, что ступор носит кататонический характер». Таковы были первые констатации психиатров.
В последующие два дня состояние Несси оставалось почти неизменным, хотя он начал двигаться и понемногу принимать пищу. Но время от времени, как отмечали врачи, «застывает в своеобразных позах, стоя или сидя. Наблюдаются выделения из полости носа, которые высыхают на коже. На обращенные к нему вопросы по-прежнему не реагирует. На третий день он вцепился в рукав милиционера, принесшего ему еду, словно утопающий, который пытается за что-то ухватиться. „Сила у него нечеловеческая!“ — впоследствии рассказывал милиционер.
Окончательное мнение медиков было единодушным: «Все данные свидетельствуют о том, что состояние больного представляет собой эндогенный психоз шизофренического цикла». Диагноз вызвал у юристов сомнение. Смущало их прежде всего то, что до совершения преступного деяния Анастас Алексиев был вполне нормален — «чрезвычайно уравновешенный, корректный, крайне стабильный человек, неспособный к вспышкам возбуждения и каким бы то ни было непредсказуемым и противозаконным действиям». Верно, соглашались психиатры. Психоз обрушился на него, как летняя гроза обрушивается на беззаботного путника в открытом поле. И ссылались на самоубийство его матери как на фактор наследственной отягощенности. А особенно — на невероятно ускоренные в данном случае темпы акселерации, «которые и могли явиться причиной серьезных нарушений в психике еще не сложившегося организма, равно как и возникновения в нем опасных патогенных изменений». Так или иначе мнение медиков оказалось решающим. Анастаса Алексиева признали невменяемым и, следовательно, не подлежащим суду, после чего его немедленно препроводили из тюрьмы в специальное лечебное заведение, в обиходе более известное под названием сумасшедшего дома.
Но еще до отправки в больницу Несси постепенно пришел в состояние, которое и самый придирчивый психиатр счел бы абсолютно нормальным. Два раза его вызывали на длительный допрос к следователю, известному специалисту по деяниям, совершенным в невменяемом состоянии. Анастас отвечал разумно и логично, не делая никаких попыток увернуться или оправдаться. Но ни на один вопрос, который помог бы выяснить причины его бесчеловечного нападения, ответить не смог. Ревность, подстрекательство, оскорбление? Нет, нет!.. Ни в коем случае!.. То есть он не помнит, не уверен. Девушку он видел второй раз в жизни, ее убитого друга — в первый. Если и было что-нибудь подобное, то возникло оно неожиданно и в резко гипертрофированном виде. Но он и в самом деле этого не помнит. Почему он напал на Рени и ее друга, как раз когда они танцевали? Не раньше и не позже? Может, он заметил в их поведении что-то особенное?
— Да, я понял, что они любят друг друга, — вспомнил Анастас.
— И это возбудило в вас ревность?
Но этого уже Несси не помнил, хотя, объективно говоря, подобное признание было бы ему только на пользу. Именно тут следователь задал свой самый важный вопрос, который должен был объяснить все:
— Вы утверждаете, что перед тем, как пойти на этот день рождения, были или по крайней мере чувствовали себя вполне нормальным.
— Да, — решительно согласился Несси. — Может, только чуть больше обычного напряженным и беспокойным.
— То есть, вы помните и осознаете все, что делали.
— Да. Во всяком случае, пока не попал в квартиру. Или чуть раньше.
— Вы помните, когда взяли финский нож?
— Конечно.
— Тогда объясните, зачем вам понадобился нож? Зачем вы вооружились, идя на день рождения?
Несси молчал.
— На день рождения ходят с цветами, а не с ржавыми финками.
— На этот вопрос мне трудно ответить, — сказал Несси. — Но каким-то необъяснимым обратом мной овладела мысль, что Рени что-то угрожает… Что в случае необходимости я должен броситься ей на помощь…
Потом на эту часть протокола особенно нажимали психиатры, утверждая, что психоз, в сущности, начался гораздо раньше. Каждому известно, что эндогенные психозы начинаются с подозрительности и мании преследования. Знал об этом и следователь, но он был обязан продолжать допрос.
— Согласитесь, что это не объяснение, — сказал он.
— Она была в опасности! — уже с некоторым раздражением ответил Несси.
— Что же ей угрожало?
— Не знаю… Вероятно, я боялся, что ее унесет река.
— Какая река?
Но Несси не сказал больше ни слова. В сущности, это был единственный вопрос, на который он не ответил.
Такова самая важная часть объемистого следственного дела. Кроме того, имелось множество фотографий, планов, свидетельских показаний. Уцелевшие молодые люди без всякого злого умысла утверждали, что Несси «показался им немного странным», что он «подозрительно оглядывался», словно выискивая среди собравшихся какого-то одного, враждебного ему человека. Ничего более существенного из материалов следствия извлечь нельзя. Так что мы с чистой совестью можем и дальше излагать эту историю в соответствии с известными нам фактами и собственными наблюдениями, помогающими нам проникнуть в суть проблемы. Потому что невменяемость, то есть сумасшествие Несси в момент преступления, еще ни о чем не говорит. Почему психоз не заставил его, например, рвать розы? Или взобраться на памятник Царю-освободителю и кричать оттуда, что он — гений? Или плевать на прохожих?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31