И еще ты говорил… да что говорить, ты – жесток…
– Я это говорил, потому что у тебя есть сыновья… Чтобы ты поняла, что в детей надо вкладывать душу, а то ее не будет.
– И между ними и мной ты влез…
– Как это?
– Помнишь, что ты сказал на Новый год, узнав, что из года в год я дарю им одни и те же подарки?
– Помню.
– Так вот, они все слышали. Убирайся, – вытолкнула из шкафа.
Он картинно упал на ковер.
Она не посмотрела.
Он встал, постоял, глядя на женщину, продолжавшую сидеть среди ночнушек.
Оделся.
– Ты знаешь, что должно было случиться с тобой за то, что ты променял меня на свою свинку? – раздалось из шкафа. – Я все продумала до мелочей.
Он присел перед ней. Отодвинул голубой пеньюар, чтобы увидеть лицо.
Она плакала.
Он вытер ей слезы.
– Что-то я тебя плохо понимаю. Что-то должно было случиться, ты все продумала, а я променял.
– Не дурачься. Ты ведь догадался…
– Я догадался? О чем?
– Да у тебя на лице все было написано, что ты догадался…
– Что ты хочешь со мной что-то сделать?
– Да! Ты ушел с этими мыслями в туалет, а вернулся на что-то решившимся.
– В туалете мне пришло в голову, что я – параноик. А что ты хотела со мной сделать?
– О, многое! Ты заслужил! Ты догадался, как и почему умер Борис, хотя я врала тебе, много врала. Ты понял, что привело Глеба к гибели, но не стал относиться ко мне с уважением. Я фактически убила двух человек, нет, трех – потом Димон повесился – а ты смотрел на меня как на женщину, которую приятно трахать, и которой нравиться с тобой трахаться. А потом и вовсе променял на морскую свинку. Если бы ты ее выкинул…
– Да, я многое из твоей жизни понял, даже на повесть хватило…
– Как ты ее назвал?
– "Руслик-Суслик и другие".
– "Другие" – это я?
– В основном – да. Ты должна понимать, что ты для меня одновременно и женщина, и человек. С женщиной я спал, а человека старался понять. И уразумел, что и Борис, и Глеб, и Димон все равно погибли бы. И потому ты – не хладнокровная убийца, а орудие судьбы. И более того, я пришел к мысли, что и Борис, и Глеб и Димон были по отношению к тебе орудиями судьбы. Вы все жили в своем своеобразно искривленном пространстве, Танатосом искривленном, и потому потихоньку друг друга истребляли…
– А ты не в этом пространстве живешь?
– Нет. В моем пространстве нет отцов, дающих согласие на убийство сыновей, нет женщин, убивающих мужей, в моем пространстве есть поэты с дынями в руках, поэты, которые ночью о тебя спотыкаются и падают на кулеш, оставленный на завтрак. В моем пространстве есть женщина Ксения, почти есть, потому что она проникла в него одним лишь влагалищем и чуть-чуть левой грудью, под которой я иногда чувствовал сердце…
– Трепач! Ты все превращаешь в слова.
Голос был нежным. Точки соприкосновения их миров были определены верно.
– А что ты собиралась со мной сделать? – поцеловал в губы.
– Почему собиралась? Я и сейчас собираюсь.
– Я не секс имею в виду.
– Я тоже.
– Ну так что?
– Я собиралась выдать тебя Александру Константиновичу.
– Выдать?!
– Да. Я помнила, что в августе ты собираешься пройти пешком от Адлера до Ялты. И придумала поймать тебя здесь. Наняла пляжных боев, чтобы не пропустить, если появишься, когда обед или еще что. И ты попался. Все получилось, как я хотела…
– Что получилось?
– Все. Охранники тебя видели. А придумала я вот что: на пляже ты увидел меня, воспылал и решил изнасиловать, дождался вечера, проник в дом, спрятался в шкафу… Вы бы оба умерли. Ты и Александр Константинович.
"Черт, опять изнасилование шьют! Что ты с ними поделаешь!" – подумал Смирнов и спросил:
– А почему не так все получилось?
– По глупости. Сначала захотелось побыть с тобой, потом понадеялась, что ты выскочишь из шкафа, когда он начнет меня трахать.
– А у него не получилось, и вместо трагедии получилась комедия.
– Да… И нет. Хочешь, я стану, как ты любишь?
Сердце Смирнова застучало.
Ксения поднялась на кровать, стала на четвереньки. Он не заставил себя ждать.
***
Через двадцать минут они прощались.
– Я рад, что ты у меня была.
– Я не была. Когда мне захочется лечь с тобой или убить, я тебя найду. А теперь уходи – сейчас явится Александр Константинович.
Она дала ему магнитную карточку и желтую куртку дворника.
Надев ее, он ушел.
14.
Примерно в дне перехода до Анапы он остановился на стоянку рано, часов в пять. Народу на берегу сидело много, перспектива найти впереди удобное для ночевки место была не велика, а тут подвернулось бесхозное место в заросшем камышом болотистом распадке.
Стоял воскресный день. Насколько хватало глаз, пляжи и щели справа и слева от распадка дымились бесчисленными бивачными кострами коренных обитателей Краснодарского края, вырвавшихся на уик-энд. Справа и слева мариновались, нанизывались, жарились, поедались сотни килограммов баранины, говядины и куриных ножек; декалитрами пилась водка с пивом, вино; сумками, авоськами и рюкзаками потреблялась всевозможная закуска.
Вдоль берега в сторону Анапы, движимые прибрежным течением, плыли бутылки – стеклянные водочные, красные пластиковые из-под кетчупов, разноцветные и разнокалиберные из-под минеральных вод, кваса и прочих прохладительных напитков. Все это двигалось в едином потоке с разнообразнейшим мусором – целлофановыми пакетами и пакетиками, древесной мелочью, сеном, самородками новороссийского черного золота, кусками пенопласта и размокшего хлеба, газетной и оберточной бумагой. Смирнов знал, что к вечеру направление течения (или ветра) переменится, и все это поплывет в обратную сторону. Также он знал, что до чистой воды надо плыть метров пятьдесят и потому (он устал) искупался у самого берега.
Подготовив место для ночевки (пришлось разровнять площадку, углубить русло ручейка, чтобы не было сыро, и проложить сквозь камыши тропку), он разобрал рюкзак. Затем закусил колбасой с помидорами и занялся резинкой. Занеся ее в воду, пошел ловить крабиков – на Черном море прибрежная рыба ловиться исключительно на них. Через полчаса семнадцать короткохвостых юнцов томились в бутылке из-под Очаковского пива, и он отдался времени.
К этому времени мусор уплыл к Новороссийску, раскрасневшийся от солнца, спиртного и обильной еды народ мало помалу эвакуировался, и к девяти часам вечера берег опустел совершенно.
Стало совсем хорошо. Полчаса поплавав, любуясь закатом, Смирнов проверил снасть (попался большой ерш) и пошел к себе.
Дойдя до середины тропы, он замер: в берлоге, застланной одеялом, спиной к нему сидела перед раскрытым зеленым рюкзачком девочка лет семи. Длинные ниже плеч волосы, синее платьице в мелкий цветочек и с кружевами, белые полукеды. Она вынимала и раскладывала по сторонам вещи и продукты – друг за другом на свет являлись свитер, джинсы, баночка шпрот, пачка печения, жареный шашлык в запотевшем полиэтиленовом пакете, полбулки хлеба, бутылочка минеральной воды и пакет ананасового сока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– Я это говорил, потому что у тебя есть сыновья… Чтобы ты поняла, что в детей надо вкладывать душу, а то ее не будет.
– И между ними и мной ты влез…
– Как это?
– Помнишь, что ты сказал на Новый год, узнав, что из года в год я дарю им одни и те же подарки?
– Помню.
– Так вот, они все слышали. Убирайся, – вытолкнула из шкафа.
Он картинно упал на ковер.
Она не посмотрела.
Он встал, постоял, глядя на женщину, продолжавшую сидеть среди ночнушек.
Оделся.
– Ты знаешь, что должно было случиться с тобой за то, что ты променял меня на свою свинку? – раздалось из шкафа. – Я все продумала до мелочей.
Он присел перед ней. Отодвинул голубой пеньюар, чтобы увидеть лицо.
Она плакала.
Он вытер ей слезы.
– Что-то я тебя плохо понимаю. Что-то должно было случиться, ты все продумала, а я променял.
– Не дурачься. Ты ведь догадался…
– Я догадался? О чем?
– Да у тебя на лице все было написано, что ты догадался…
– Что ты хочешь со мной что-то сделать?
– Да! Ты ушел с этими мыслями в туалет, а вернулся на что-то решившимся.
– В туалете мне пришло в голову, что я – параноик. А что ты хотела со мной сделать?
– О, многое! Ты заслужил! Ты догадался, как и почему умер Борис, хотя я врала тебе, много врала. Ты понял, что привело Глеба к гибели, но не стал относиться ко мне с уважением. Я фактически убила двух человек, нет, трех – потом Димон повесился – а ты смотрел на меня как на женщину, которую приятно трахать, и которой нравиться с тобой трахаться. А потом и вовсе променял на морскую свинку. Если бы ты ее выкинул…
– Да, я многое из твоей жизни понял, даже на повесть хватило…
– Как ты ее назвал?
– "Руслик-Суслик и другие".
– "Другие" – это я?
– В основном – да. Ты должна понимать, что ты для меня одновременно и женщина, и человек. С женщиной я спал, а человека старался понять. И уразумел, что и Борис, и Глеб, и Димон все равно погибли бы. И потому ты – не хладнокровная убийца, а орудие судьбы. И более того, я пришел к мысли, что и Борис, и Глеб и Димон были по отношению к тебе орудиями судьбы. Вы все жили в своем своеобразно искривленном пространстве, Танатосом искривленном, и потому потихоньку друг друга истребляли…
– А ты не в этом пространстве живешь?
– Нет. В моем пространстве нет отцов, дающих согласие на убийство сыновей, нет женщин, убивающих мужей, в моем пространстве есть поэты с дынями в руках, поэты, которые ночью о тебя спотыкаются и падают на кулеш, оставленный на завтрак. В моем пространстве есть женщина Ксения, почти есть, потому что она проникла в него одним лишь влагалищем и чуть-чуть левой грудью, под которой я иногда чувствовал сердце…
– Трепач! Ты все превращаешь в слова.
Голос был нежным. Точки соприкосновения их миров были определены верно.
– А что ты собиралась со мной сделать? – поцеловал в губы.
– Почему собиралась? Я и сейчас собираюсь.
– Я не секс имею в виду.
– Я тоже.
– Ну так что?
– Я собиралась выдать тебя Александру Константиновичу.
– Выдать?!
– Да. Я помнила, что в августе ты собираешься пройти пешком от Адлера до Ялты. И придумала поймать тебя здесь. Наняла пляжных боев, чтобы не пропустить, если появишься, когда обед или еще что. И ты попался. Все получилось, как я хотела…
– Что получилось?
– Все. Охранники тебя видели. А придумала я вот что: на пляже ты увидел меня, воспылал и решил изнасиловать, дождался вечера, проник в дом, спрятался в шкафу… Вы бы оба умерли. Ты и Александр Константинович.
"Черт, опять изнасилование шьют! Что ты с ними поделаешь!" – подумал Смирнов и спросил:
– А почему не так все получилось?
– По глупости. Сначала захотелось побыть с тобой, потом понадеялась, что ты выскочишь из шкафа, когда он начнет меня трахать.
– А у него не получилось, и вместо трагедии получилась комедия.
– Да… И нет. Хочешь, я стану, как ты любишь?
Сердце Смирнова застучало.
Ксения поднялась на кровать, стала на четвереньки. Он не заставил себя ждать.
***
Через двадцать минут они прощались.
– Я рад, что ты у меня была.
– Я не была. Когда мне захочется лечь с тобой или убить, я тебя найду. А теперь уходи – сейчас явится Александр Константинович.
Она дала ему магнитную карточку и желтую куртку дворника.
Надев ее, он ушел.
14.
Примерно в дне перехода до Анапы он остановился на стоянку рано, часов в пять. Народу на берегу сидело много, перспектива найти впереди удобное для ночевки место была не велика, а тут подвернулось бесхозное место в заросшем камышом болотистом распадке.
Стоял воскресный день. Насколько хватало глаз, пляжи и щели справа и слева от распадка дымились бесчисленными бивачными кострами коренных обитателей Краснодарского края, вырвавшихся на уик-энд. Справа и слева мариновались, нанизывались, жарились, поедались сотни килограммов баранины, говядины и куриных ножек; декалитрами пилась водка с пивом, вино; сумками, авоськами и рюкзаками потреблялась всевозможная закуска.
Вдоль берега в сторону Анапы, движимые прибрежным течением, плыли бутылки – стеклянные водочные, красные пластиковые из-под кетчупов, разноцветные и разнокалиберные из-под минеральных вод, кваса и прочих прохладительных напитков. Все это двигалось в едином потоке с разнообразнейшим мусором – целлофановыми пакетами и пакетиками, древесной мелочью, сеном, самородками новороссийского черного золота, кусками пенопласта и размокшего хлеба, газетной и оберточной бумагой. Смирнов знал, что к вечеру направление течения (или ветра) переменится, и все это поплывет в обратную сторону. Также он знал, что до чистой воды надо плыть метров пятьдесят и потому (он устал) искупался у самого берега.
Подготовив место для ночевки (пришлось разровнять площадку, углубить русло ручейка, чтобы не было сыро, и проложить сквозь камыши тропку), он разобрал рюкзак. Затем закусил колбасой с помидорами и занялся резинкой. Занеся ее в воду, пошел ловить крабиков – на Черном море прибрежная рыба ловиться исключительно на них. Через полчаса семнадцать короткохвостых юнцов томились в бутылке из-под Очаковского пива, и он отдался времени.
К этому времени мусор уплыл к Новороссийску, раскрасневшийся от солнца, спиртного и обильной еды народ мало помалу эвакуировался, и к девяти часам вечера берег опустел совершенно.
Стало совсем хорошо. Полчаса поплавав, любуясь закатом, Смирнов проверил снасть (попался большой ерш) и пошел к себе.
Дойдя до середины тропы, он замер: в берлоге, застланной одеялом, спиной к нему сидела перед раскрытым зеленым рюкзачком девочка лет семи. Длинные ниже плеч волосы, синее платьице в мелкий цветочек и с кружевами, белые полукеды. Она вынимала и раскладывала по сторонам вещи и продукты – друг за другом на свет являлись свитер, джинсы, баночка шпрот, пачка печения, жареный шашлык в запотевшем полиэтиленовом пакете, полбулки хлеба, бутылочка минеральной воды и пакет ананасового сока.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56