– В том числе и вашего кардинала Бонавентуру?
Салимбене явно позабавила наивность молодого мирянина, который, впрочем, и сам чувствовал свое невежество в подобных материях.
– Нет-нет, – отозвался монах, – он же сам выступает с обвинением против белого духовенства!
Орфео вслед за обоими монахами нашел взглядом фра Бонавентуру, сидевшего рядом с папой. Кардинал сражался с особо жирным куском окорока.
– Наш генерал становится таким же округлым, как ты, фра Салимбене, – с озорной миной заметил фра Джироламо.
Слово «округлый» он выговорил с особой отчетливостью опытного оратора, так что оно прокатилось вокруг и отдалось от его тарелки еще до того, как скатилось с губ.
– Да ему и пора бы. Хотя, обрати внимание, его полноте недостает моей жизнерадостности и румянца. На мой вкус, он бледноват. И эти темные круги вокруг глаз... – Салимбене в притворном сочувствии качал головой. – Даже его святейшество за него беспокоится. Видишь, как озабоченно смотрит?
Орфео ухмыльнулся, одобряя насмешки над Бонавентурой, перед которым трепетал чуть не весь мир. За время, проведенное в Лионе, он уже не раз слышал мнение, что папа прочит генерала миноритов себе на смену – печальное положение дел с точки зрения аматиного отшельника.
Он возвратился к вопросу завтрашних дебатов.
– Кажется, стоит отказаться от завтрака, чтобы занять место в первых рядах.
– Зрелище стоит того, чтобы посмотреть на него вблизи, – согласился Салимбене. – на завтра кусочек хлеба. – Монах своим ножом отхватил полковриги и протянул Орфео. – К тому же, если вы до сих пор не видели витражей собора на рассвете, вас ожидает еще одно диво.
Из теплого июньского утра Орфео шагнул в холодную мглу собора. Насколько он мог видеть в свете единственной свечи, горевшей на главном алтаре, кроме него здесь никого пока не было.
С тех пор как Орфео бывал здесь мальчиком, вырос не только город Лион. Собор продолжали украшать, и теперь весь Прованс хвалился его неподражаемыми витражами.
В Лионе маленький Орфео побывал всего однажды с отцом, приехавшим на ежегодную полотняную ярмарку, начинавшуюся после Пасхи и длившуюся до конца весны. Собор тогда только строился. На глазах Орфео благородные господа и дамы склоняли голову под ярмо и, как тягловая скотина, тянули на стройку телеги с камнем и бревнами, маслом и зерном. Ночью строители выстраивали телеги полукругом, и на каждой горел огарок свечи или фонарь. Они коротали бдение пением гимнов и кантон, раскладывали на телегах болящих, а потом подносили каждому или каждой мощи святых ради их исцеления.
Пока в его памяти всплывали картины той поездки, глаза привыкли к темноте, и перед ним медленно проступили очертания собора. Орфео увидел, что он лишен приземистой тяжести романских церквей его родины. Тонкие колонны устремлялись в небо, заставляя возводить взгляд к своду, отыскивая глазами высшую точку в надежде обрести там божественные тайны. Все было направленно вверх, к небесам. Орфео решил, что церковь понравилась бы дяде Франческо, хотя и обошлась, конечно, очень дорого. То, что ранние ордена копили и приумножали, его дядя развеивал и разбрасывал, оставляя братию на волю четырех ветров. Слово «движение» определяло его во всех смыслах, так же как этот собор.
Пока торговец разглядывал церковные своды, смутный свет пролился в стекла сводчатых окон и в тонкий узор розетки над входом. Во всех проемах возникли и засветились фигуры ангелов, святых и библейских персонажей, в то время как простые лионские мастеровые выглядывали из уголков или занимались своими обыденными делами: пекли хлеб, чесали и пряли шерсть, напоминая восхищенному зрителю, кто создатель сих чудесных видений. Но даже эта приглушенная прелюдия не подготовила Орфео к переливающемуся многоголосию, возникшему с восходом солнца. Лучи света с восточного берега Роны пронзили всю апсиду, и со всех сторон замелькали волшебные образы: многоцветный плащ Иосифа окрасил главный алтарь и золотой трон, поставленный для папы на время Собора, заиграв радужным потоком небесных отблесков. Орфео как наяву услышал астральный хорал, нисходящий на землю в этих лучах, возглашая непрестанную хвалу Всевышнему.
Увы, очарование длилось недолго. Передние и боковые двери уже открывались и закрывались, впуская горожан, спешивших увидеть новый день дебатов. Орфео выбрал себе место у поперечного нефа, откуда свободно мог видеть папу и монахов, стоявших перед алтарем. Из мешочка на поясе он вытянул кусок хлеба, сбереженный с ужина.
– Vin, monsieur? Всего за грош налью.
Орфео приятно удивился – удивился, потому что среди задуманных Григорием реформ было изгнание из храмов торговцев-разносчиков. Орфео подозревал, что еще более трудным, хотя и благородным, предприятием окажется изгнание из темных уголков церквей гулящих девок.
Распахнулись врата в западном конце нефа, и Орфео поспешно запихнул в рот последний кусок. Папа Григорий выступал под белым балдахином, возглавляя входящую в собор процессию. На нем была белоснежная риза, разбитая на квадраты бледно-голубым крестом. Белыми были и шелковые туфли, и тиара с золотыми кистями. Скромный деревянный посох-патерица в правой руке отбивал ритм торжественного шага. Пока он восходил на трон и служки устанавливали над ним балдахин, опытный глаз Орфео отметил, что риза сшита из простой реймской саржи. За папой следовали кардиналы в красных сутанах и мантиях, в широкополых красных шляпах, а за ними – епископы, клир и свидетели из орденов миноритов и проповедников.
Противники – ордена и белое духовенство – расположились, словно по молчаливому согласию, на противоположных сторонах нефа. Братья выстроились у южной стены, лицом к Орфео; священники оказались к нему спиной.
Орфео хотелось поймать взгляд Салимбене, однако монах сохранял приличествующую случаю серьезность и ничем не показал, что заметил мирянина. По правую руку от Бонавентуры встал фра Иллюминато, епископ Ассизский – сейчас он заменял секретаря ордена, Бернардо да Бесса. Узнал Орфео и Джироламо, и других соседей по столу: французского минорита Гуго де Диня, и монаха-архиепископа Руанского, Одо Ригальди. Слева от Бонавентуры сидел одетый в белое генерал ордена монахов-проповедников святого Доминика.
Прежде всего папа Григорий произнес, не вставая, переводя взгляд с одного лагеря на другой:
– Есть такие, кто заявляет, что белое духовенство более недостойно проповедовать, принимать исповеди и причащать. Многие города направили ко мне петиции с просьбой передать эти функции братьям, потому что они уже не доверяют собственным священникам. Белое же духовенство возражает, что братья поступают еще хуже, нежели они, притом лишают их доходов, принимая на себя функции, являющиеся прерогативой белого духовенства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119