И видеть закрытыми глазами только черноту, только темень одиночества. Сколько он так пролежал, Булгарин не знал. Верно, потому что опять заснул.
2
Когда на следующий день солнце уже клонилось к закату, Фаддей уверился, что смог перебраться через границу. Он перешел ее! Теперь он в Польше, никто ему здесь и слова уж не скажет! Из Речи Посполитой он вскорости до дома доберется.
Вот только голод мучил его просто нестерпимо. Голод, который не утишить краюхой хлеба и луковицей. Брюхо просто совсем истосковалось по чему-нибудь горяченькому, чему-нибудь парному, обжигающему.
За скелетами умерших зимой деревьев он различил небольшую деревушку. Маленькое прибежище пейзан с церковной колоколенкой.
Больше ему прятаться не надобно. Теперь он свободный человек. Который питает крохотную надежду на то, что в теплом гнездышке у пейзан и теплый кабак отыщется! Чтобы «проше пане» и без шинка, да ни за что он в такое не поверит! Вот там и согреется, там и выспится. В теплой постели. И плевать на клопов! Господи, вот счастье-то, там наверняка есть клопы.
И руки, руки от мороза отойдут! А то словно в крапиву их сунули…
Фаддей быстро разыскал в деревушке столь желанный ему постоялый дом. Почти пустой. Только в уголку сидели несколько нахохленных теней за круглым столом.
Фаддей тоже рухнул за стол подле печки. Пахло в шинке не ахти как и темновато было, да какое ему до того дело, выбрался он от пруссаков!
Из кухни выскочила разбитная паненка. И Фаддей поневоле приосанился. Гром и молния! Очень даже недурна собой девка-то! Он-то рассчитывал на появление старого, жирного корчмаря, а тут такая красотка пожаловала. Небось и есть дочурка того самого старого и жирного корчмаря. Дочурки у корчмарей всегда красотки. В Геттингеме Фаддей на таких вдосталь насмотрелся.
Паненке было не больше семнадцати, а меж столов пробиралась столь самодовольно, будто весь двор постоялый ей одной принадлежал. В руках девица несла чарку с вином, которую и поставила с шутливым замечанием на угловой столик. Странно только, отчего это она по-немецки говорит, а не по-посполитскому «прошикает». Впрочем, местечко-то приграничное, так что чего дивиться… Паненка отпустила еще парочку шуточек, а Фаддей подумал разморенно: «Эка жужжит, как пчелка, что с цветочка на цветочек перелетает». А следующим «цветочком» был он, Фаддей Булгарин.
От паненки никак глаз отвести не удавалось. Словно прилипли глаза-то к лицу ее. Разве что его Мари так же хороша собой. Мороз отпустил Фаддея из своих цепких ледяных щупалец, какое там, студиозус взопрел даже. В животе колоть начало, а сердце за двоих колотиться принялось. Сейчас. Сей-
Ее каштановые волосы были убраны в косы, и глаза у нее, как у косули дикой. Паненка улыбнулась и замерла подле Фаддея.
– У нас как раз картофельную похлебку приготовили, – сообщила дочь корчмаря. – У нас ее всегда готовят отменно.
И губки прекрасной паненки соблазнительно дрогнули.
– Верно, я и впрямь выгляжу голодным, раз вы, сударыня, сразу о еде со мной заговорили, – слабо улыбнулся в ответ Фаддей. Улыбка у него на редкость жалкой получилась.
– О да, выглядите, господин!
– О, у вас опытный взгляд, сударыня, – Фаддей изо всех сил старался подольше удержать подле себя сию «пчелку». – И каким же видится вам истинно изголодавшийся человек?
– Ну, истинно изголодавшийся человек вваливается в наш трактир, шатаясь, чуть ли не падает за стол, не спуская глаз с дверей на кухню, а затем не сводит этих самых жадных глаз с хозяйки ни на секунду.
Мило же она смеется, мелькнуло в голове у Булгарина, и губки у нее так забавно подрагивают…
– Значит, так, сударыня, отведаю-ка я у вас горшочек картофельной похлебки. И от кружки пива тоже не откажусь.
– А наше пиво многие хвалят… – заметила девица с улыбкой и двинулась, изящно покачивая бедрами, в сторону кухни.
Фаддей прикусил губу, глядя вслед соблазнительной «пчелке».
После Мари он никого знать не хотел. Уже несколько лет. Нет, девок трактирных в Геттингеме за мягкие бока пощипывал, но никого не любил, как-то вот не позволял даже думать себе о любви. А то предателем бы себя вмиг почувствовал. Но ведь не может так и далее продолжаться! Потому что сейчас, глядя на прелестную дочку корчмаря, Фаддей затосковал, вернее, тело его по любви затосковало. Странное чувство. Словно ребра одного у него не доставало, словно изъяли у него то ребро, чтобы Женщину для него специально сотворить. Ибо без нее несовершенен есмь.
Паненка вернулась с кружкой пива.
– Скажите-ка, геттингемскую монету вы берете? – спросил он девицу. – Польских у меня покамест нет еще.
Губки девицы вновь растянулись в улыбке. А теперь-то чего смеется?
– Разумеется, мы берем геттингемские монеты, – отозвалась она, наклоняясь к нему. – В наших окрестностях так принято.
Если бы у него в руках сейчас была ложка, Фаддей точно выронил бы ее – от ужаса.
– Так я еще в Пруссии? – сдавленно спросил он. – А я-то думал, что уже в Речи Посполитой…
– О, нет, до границы еще минут десять пешим ходом, – беззаботно отозвалась девица, вмиг из «паненки» превращаясь во «фройляйн». – Но будьте уверены, господин, такую похлебку в Польше вы уже ни за что не попробуете. Только обождите немного, я принесу вашу тарелку.
И вновь исчезла.
А Фаддей вслушивался в подозрительный гул в голове. Как же он мог так преступно просчитаться? Вот ведь беда! И что же ему теперь делать? Плюнуть на все и пожрать как следует? А не слишком ли то опасно? Эвон как заозирались «тени» трактирные при слове «граница»!
Нет. Успокойся же, Фаддей. Не сходи с ума понапрасну. Будешь дергаться, беду на голову свою только навлечешь. В конце концов, не писано же у него на лбу: «Путешествую без подорожной!» Вот съест он картофельную похлебку, с силами соберется. А то еще и подумает, остаться ему на постоялом дворе на ночь. Впрочем, ночь и без того уже наступила. До чего же здесь темно, в шинке-то. Только свечки на деревянных столах горят, маленькие островки света во мраке.
Фаддей отпил большой глоток из кружки. Давно он пива-то не пил. Эх, русского бы кваску сюда…
С голодным видом Булгарин покосился в сторону кухни, в которой исчезла хорошенькая дочка корчмаря. Интересно, эта фройляйн тоже улыбается, когда помешивает в котле свою картофельную похлебку?
Внезапно огонек свечи на его столе заметался беспокойно. Так, кто-то решил развеять его застольное одиночество. Над столом угрожающе навис некто с орлиным носом. Гм, а почему это носом? У орлов вроде бы клювы. Ну да ладно, пусть будет орлиный нос. Нос-то огромный, а вот глазенки – сущие щелочки. «Орел» без приглашения сел за стол напротив Фаддея. Да еще кивнул двум своим спутникам, что медленно выплыли из темноты на жалкий свет восковой свечечки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
2
Когда на следующий день солнце уже клонилось к закату, Фаддей уверился, что смог перебраться через границу. Он перешел ее! Теперь он в Польше, никто ему здесь и слова уж не скажет! Из Речи Посполитой он вскорости до дома доберется.
Вот только голод мучил его просто нестерпимо. Голод, который не утишить краюхой хлеба и луковицей. Брюхо просто совсем истосковалось по чему-нибудь горяченькому, чему-нибудь парному, обжигающему.
За скелетами умерших зимой деревьев он различил небольшую деревушку. Маленькое прибежище пейзан с церковной колоколенкой.
Больше ему прятаться не надобно. Теперь он свободный человек. Который питает крохотную надежду на то, что в теплом гнездышке у пейзан и теплый кабак отыщется! Чтобы «проше пане» и без шинка, да ни за что он в такое не поверит! Вот там и согреется, там и выспится. В теплой постели. И плевать на клопов! Господи, вот счастье-то, там наверняка есть клопы.
И руки, руки от мороза отойдут! А то словно в крапиву их сунули…
Фаддей быстро разыскал в деревушке столь желанный ему постоялый дом. Почти пустой. Только в уголку сидели несколько нахохленных теней за круглым столом.
Фаддей тоже рухнул за стол подле печки. Пахло в шинке не ахти как и темновато было, да какое ему до того дело, выбрался он от пруссаков!
Из кухни выскочила разбитная паненка. И Фаддей поневоле приосанился. Гром и молния! Очень даже недурна собой девка-то! Он-то рассчитывал на появление старого, жирного корчмаря, а тут такая красотка пожаловала. Небось и есть дочурка того самого старого и жирного корчмаря. Дочурки у корчмарей всегда красотки. В Геттингеме Фаддей на таких вдосталь насмотрелся.
Паненке было не больше семнадцати, а меж столов пробиралась столь самодовольно, будто весь двор постоялый ей одной принадлежал. В руках девица несла чарку с вином, которую и поставила с шутливым замечанием на угловой столик. Странно только, отчего это она по-немецки говорит, а не по-посполитскому «прошикает». Впрочем, местечко-то приграничное, так что чего дивиться… Паненка отпустила еще парочку шуточек, а Фаддей подумал разморенно: «Эка жужжит, как пчелка, что с цветочка на цветочек перелетает». А следующим «цветочком» был он, Фаддей Булгарин.
От паненки никак глаз отвести не удавалось. Словно прилипли глаза-то к лицу ее. Разве что его Мари так же хороша собой. Мороз отпустил Фаддея из своих цепких ледяных щупалец, какое там, студиозус взопрел даже. В животе колоть начало, а сердце за двоих колотиться принялось. Сейчас. Сей-
Ее каштановые волосы были убраны в косы, и глаза у нее, как у косули дикой. Паненка улыбнулась и замерла подле Фаддея.
– У нас как раз картофельную похлебку приготовили, – сообщила дочь корчмаря. – У нас ее всегда готовят отменно.
И губки прекрасной паненки соблазнительно дрогнули.
– Верно, я и впрямь выгляжу голодным, раз вы, сударыня, сразу о еде со мной заговорили, – слабо улыбнулся в ответ Фаддей. Улыбка у него на редкость жалкой получилась.
– О да, выглядите, господин!
– О, у вас опытный взгляд, сударыня, – Фаддей изо всех сил старался подольше удержать подле себя сию «пчелку». – И каким же видится вам истинно изголодавшийся человек?
– Ну, истинно изголодавшийся человек вваливается в наш трактир, шатаясь, чуть ли не падает за стол, не спуская глаз с дверей на кухню, а затем не сводит этих самых жадных глаз с хозяйки ни на секунду.
Мило же она смеется, мелькнуло в голове у Булгарина, и губки у нее так забавно подрагивают…
– Значит, так, сударыня, отведаю-ка я у вас горшочек картофельной похлебки. И от кружки пива тоже не откажусь.
– А наше пиво многие хвалят… – заметила девица с улыбкой и двинулась, изящно покачивая бедрами, в сторону кухни.
Фаддей прикусил губу, глядя вслед соблазнительной «пчелке».
После Мари он никого знать не хотел. Уже несколько лет. Нет, девок трактирных в Геттингеме за мягкие бока пощипывал, но никого не любил, как-то вот не позволял даже думать себе о любви. А то предателем бы себя вмиг почувствовал. Но ведь не может так и далее продолжаться! Потому что сейчас, глядя на прелестную дочку корчмаря, Фаддей затосковал, вернее, тело его по любви затосковало. Странное чувство. Словно ребра одного у него не доставало, словно изъяли у него то ребро, чтобы Женщину для него специально сотворить. Ибо без нее несовершенен есмь.
Паненка вернулась с кружкой пива.
– Скажите-ка, геттингемскую монету вы берете? – спросил он девицу. – Польских у меня покамест нет еще.
Губки девицы вновь растянулись в улыбке. А теперь-то чего смеется?
– Разумеется, мы берем геттингемские монеты, – отозвалась она, наклоняясь к нему. – В наших окрестностях так принято.
Если бы у него в руках сейчас была ложка, Фаддей точно выронил бы ее – от ужаса.
– Так я еще в Пруссии? – сдавленно спросил он. – А я-то думал, что уже в Речи Посполитой…
– О, нет, до границы еще минут десять пешим ходом, – беззаботно отозвалась девица, вмиг из «паненки» превращаясь во «фройляйн». – Но будьте уверены, господин, такую похлебку в Польше вы уже ни за что не попробуете. Только обождите немного, я принесу вашу тарелку.
И вновь исчезла.
А Фаддей вслушивался в подозрительный гул в голове. Как же он мог так преступно просчитаться? Вот ведь беда! И что же ему теперь делать? Плюнуть на все и пожрать как следует? А не слишком ли то опасно? Эвон как заозирались «тени» трактирные при слове «граница»!
Нет. Успокойся же, Фаддей. Не сходи с ума понапрасну. Будешь дергаться, беду на голову свою только навлечешь. В конце концов, не писано же у него на лбу: «Путешествую без подорожной!» Вот съест он картофельную похлебку, с силами соберется. А то еще и подумает, остаться ему на постоялом дворе на ночь. Впрочем, ночь и без того уже наступила. До чего же здесь темно, в шинке-то. Только свечки на деревянных столах горят, маленькие островки света во мраке.
Фаддей отпил большой глоток из кружки. Давно он пива-то не пил. Эх, русского бы кваску сюда…
С голодным видом Булгарин покосился в сторону кухни, в которой исчезла хорошенькая дочка корчмаря. Интересно, эта фройляйн тоже улыбается, когда помешивает в котле свою картофельную похлебку?
Внезапно огонек свечи на его столе заметался беспокойно. Так, кто-то решил развеять его застольное одиночество. Над столом угрожающе навис некто с орлиным носом. Гм, а почему это носом? У орлов вроде бы клювы. Ну да ладно, пусть будет орлиный нос. Нос-то огромный, а вот глазенки – сущие щелочки. «Орел» без приглашения сел за стол напротив Фаддея. Да еще кивнул двум своим спутникам, что медленно выплыли из темноты на жалкий свет восковой свечечки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52