Они говорят, что на этой суровой вершине расположено темное глубокое озеро, о котором в здешних местах рассказывают всякие чудеса.
Последняя деревня, которую оставляют позади при восхождении из Сервозской долины, называется Гора. Я был потрясен унылым видом этого маленького поселка, где не встретил ни людей, ни животных. Я остановился у источника, но и там не было никого, кто бы мог объяснить мне причину такого глубокого запустения. Впрочем, если бы мне удалось удовлетворить свое любопытство, я бы испытал чувство гнетущей печали. И действительно: когда мы на другой день пришли в Бонневиль, проводник указал пальцем на тюрьму, где были заключены все несчастные жители злополучной деревни.
Это мрачная история. Деревушка Гора была не хуже других селений, расположенных в долине. Благодаря трудолюбию и простоте нравов, здесь, как и в остальных деревнях, царили порядок и скромное благополучие; поколения сменялись поколениями, жившими в безвестности, но в мире и согласии. Однако после наполеоновских войн некоторые жители деревни, вернувшись к своим очагам, принесли с собой привычку к праздности и пьянству. Они рассказывали, что в иных краях не почитают церковь и высмеивают священников; они уверяли, что савояры в чести у жителей Парижа , и что там, не обременяя себя тяжелой работой, можно за короткое время скопить порядочную сумму. В конце концов многие, соблазнившись этими рассказами, покинули родину с тем, чтобы вернуться домой через несколько лет. Они привезли с собой много денег, но также и неизвестные их землякам пороки: постыдное распутство и потребность в пьяных кутежах. Пренебрежение к старинным заветам, презрение к деревенскому обиходу и религиозным обрядам еще раньше подготовили для этого подходящую почву. Разложение нравов пустило глубокие корни и зашло так далеко, что проникло во все домашние очаги. Невоздержанность, болезни, бедность, подобно язвам, разъедали тело и душу некогда здоровых и зажиточных семейств. Прошло не так много лет, и члены этого небольшого общества, – разрушенного отсутствием порядка и труда, – связанные между собой лишь пороками и нуждой, составили мерзкий заговор против собственности соседних общин. Они угоняли чужой скот, оспаривали документы, утверждавшие чужие права, притязали на чужие земельные участки; представ перед судом, они сговорились давать ложные показания и выиграли дело. Однако этим преступлениям был положен конец: отцов и матерей бросили в тюрьмы, а дети, – осиротевшие, опозоренные, рассеявшиеся в разные стороны, – познали горечь нищеты, прося подаяния под окнами деревенских хижин и на панели больших городов.
К счастью я ничего об этом не знал. Сидя у источника, я любовался кристальным блеском водяных струй и белоснежной пеной. Я полагал, что добрые люди, которых не было видно ни у ворот их домов, ни во дворах у сараев, работают в лесу или же пасут на лугах свои стада. Можно ли было вообразить, что в этих отдаленных местах, в благодатной тени этих деревьев живет племя, зараженное тем же тлетворным духом, что и население больших городов? Можно ли было оказаться в сердце альпийских гор и не верить в ту полную очарования беспорочную жизнь, которую здесь ищут, можно ли было не верить, что именно здесь ее неприкосновенное убежище? Несмотря на столько погибших надежд, эта иллюзия беспрестанно возрождается в душе жителей городов; великая природа волнует нас, безмолвие гор говорит с нами; здесь наше сердце ширится, очищается и, словно вернувшись к своей первозданной чистоте, уже не постигает, что существуют пороки, зло; гнусные страсти и во всем готово видеть ту же пленительную чистоту.
Я испытал это чувство во всей его полноте, и оно становилось тем сильнее, чем выше я поднимался. Но вот, часам к одиннадцати над ущельями начали собираться тучи. Монблан окутался густой пеленой, черные гребни вершины еще резче выступили на этом тусклом белесом фоне, с юга подул порывистый холодный ветер. Я припомнил предсказания проводника, но лишь для того, чтобы посмеяться над почтенным милордом, который побоялся попасть в воображаемую ловушку и сам себе расставил настоящие сети. Временами, когда лесная поросль редела, а тропинка поднималась более круто, я видел над моей головой обоих мулов. Милорд и его дочь молча продвигались вперед, как вдруг проводник, который вел под уздцы мула юной мисс, остановился, чтобы ей что-то показать, из чего воспоследовало нечто вроде перепалки.
Надобно сказать, что все проводники в этом месте показывают путешественникам пятно цвета ржавчины, которое виднеется на большой высоте на отвесной стене Физа. Они называют его «Человеком Физа», и уверяют, будто это пятно имеет форму желтых штанов. Выступы соседних скал, дополняя эту картину, образуют фигуру некоего гиганта. Вот на эту достопримечательность проводник и указывал пальцем юной мисс; но, чтобы она могла лучше разглядеть очертания человеческой фигуры, проводник прежде всего обратил ее внимание на штаны. Известно, что для английских ушей это слово звучит неприлично, поэтому лицо молодой особы выразило крайнюю степень стыдливости, а на лице милорда появилось выражение весьма комического негодования. «Смотрите выше, налево, – повторял проводник, – вон там желтые штаны!
– Я запрещал вам, проводник, говорил это слово!
– Разве вы не видите, сударь? Смотрите на конец моей палки… вон желтые штаны!»
Тут юная мисс еще больше застыдилась, а милорд, возмущенный настойчивостью проводника, закричал: «Вы нечистая человека, сударь! Я сказал не произносить это грязное слово. Я платил вам, вы должны слушал меня!» (К дочери):Пришпорь мула, Клара!»
Караван снова двинулся в путь. Простой охотник за сернами, случайно ставший проводником, не был знаком, в отличие от своих товарищей из Шамони, с обычаями и нравамианглийских туристов, и все меньше понимал, с кем он имеет дело. Но так как его в сущности интересовал лишь заработок, он не настаивал и, вытащив из кармана огромную трубку, набитую табаком, всунул ее в рот и начал высекать из кремня огонь…
Клара милорду:О ужасный вонь! Эта парень хотел курить трубка!
Милорд Кларе:Я не знал больше такой несносный человек! (Проводнику):Я запрещал вам курить, проводник! мой дочь не выносит вонь!…
– Это не вонь, а хороший табак, очень даже хороший табак!
– Это плохой вонь, я запрещал вам!
– Ладно! Я пойду сзади, мул привычный…
Клара:О, о!… не оставлять мула!
Милорд:Не оставлять! Ой! What fellow we have there! Я запрещал вам курить. Если вы курить, я отказался абсолютно вам платить!
– Ну, хорошо! пусть будет по вашему… Лучше, право, гнать скотину на ярмарку, – сказал проводник, пряча трубку в карман. – Вперед, – добавил он. – Погода портится.
1 2 3 4 5 6
Последняя деревня, которую оставляют позади при восхождении из Сервозской долины, называется Гора. Я был потрясен унылым видом этого маленького поселка, где не встретил ни людей, ни животных. Я остановился у источника, но и там не было никого, кто бы мог объяснить мне причину такого глубокого запустения. Впрочем, если бы мне удалось удовлетворить свое любопытство, я бы испытал чувство гнетущей печали. И действительно: когда мы на другой день пришли в Бонневиль, проводник указал пальцем на тюрьму, где были заключены все несчастные жители злополучной деревни.
Это мрачная история. Деревушка Гора была не хуже других селений, расположенных в долине. Благодаря трудолюбию и простоте нравов, здесь, как и в остальных деревнях, царили порядок и скромное благополучие; поколения сменялись поколениями, жившими в безвестности, но в мире и согласии. Однако после наполеоновских войн некоторые жители деревни, вернувшись к своим очагам, принесли с собой привычку к праздности и пьянству. Они рассказывали, что в иных краях не почитают церковь и высмеивают священников; они уверяли, что савояры в чести у жителей Парижа , и что там, не обременяя себя тяжелой работой, можно за короткое время скопить порядочную сумму. В конце концов многие, соблазнившись этими рассказами, покинули родину с тем, чтобы вернуться домой через несколько лет. Они привезли с собой много денег, но также и неизвестные их землякам пороки: постыдное распутство и потребность в пьяных кутежах. Пренебрежение к старинным заветам, презрение к деревенскому обиходу и религиозным обрядам еще раньше подготовили для этого подходящую почву. Разложение нравов пустило глубокие корни и зашло так далеко, что проникло во все домашние очаги. Невоздержанность, болезни, бедность, подобно язвам, разъедали тело и душу некогда здоровых и зажиточных семейств. Прошло не так много лет, и члены этого небольшого общества, – разрушенного отсутствием порядка и труда, – связанные между собой лишь пороками и нуждой, составили мерзкий заговор против собственности соседних общин. Они угоняли чужой скот, оспаривали документы, утверждавшие чужие права, притязали на чужие земельные участки; представ перед судом, они сговорились давать ложные показания и выиграли дело. Однако этим преступлениям был положен конец: отцов и матерей бросили в тюрьмы, а дети, – осиротевшие, опозоренные, рассеявшиеся в разные стороны, – познали горечь нищеты, прося подаяния под окнами деревенских хижин и на панели больших городов.
К счастью я ничего об этом не знал. Сидя у источника, я любовался кристальным блеском водяных струй и белоснежной пеной. Я полагал, что добрые люди, которых не было видно ни у ворот их домов, ни во дворах у сараев, работают в лесу или же пасут на лугах свои стада. Можно ли было вообразить, что в этих отдаленных местах, в благодатной тени этих деревьев живет племя, зараженное тем же тлетворным духом, что и население больших городов? Можно ли было оказаться в сердце альпийских гор и не верить в ту полную очарования беспорочную жизнь, которую здесь ищут, можно ли было не верить, что именно здесь ее неприкосновенное убежище? Несмотря на столько погибших надежд, эта иллюзия беспрестанно возрождается в душе жителей городов; великая природа волнует нас, безмолвие гор говорит с нами; здесь наше сердце ширится, очищается и, словно вернувшись к своей первозданной чистоте, уже не постигает, что существуют пороки, зло; гнусные страсти и во всем готово видеть ту же пленительную чистоту.
Я испытал это чувство во всей его полноте, и оно становилось тем сильнее, чем выше я поднимался. Но вот, часам к одиннадцати над ущельями начали собираться тучи. Монблан окутался густой пеленой, черные гребни вершины еще резче выступили на этом тусклом белесом фоне, с юга подул порывистый холодный ветер. Я припомнил предсказания проводника, но лишь для того, чтобы посмеяться над почтенным милордом, который побоялся попасть в воображаемую ловушку и сам себе расставил настоящие сети. Временами, когда лесная поросль редела, а тропинка поднималась более круто, я видел над моей головой обоих мулов. Милорд и его дочь молча продвигались вперед, как вдруг проводник, который вел под уздцы мула юной мисс, остановился, чтобы ей что-то показать, из чего воспоследовало нечто вроде перепалки.
Надобно сказать, что все проводники в этом месте показывают путешественникам пятно цвета ржавчины, которое виднеется на большой высоте на отвесной стене Физа. Они называют его «Человеком Физа», и уверяют, будто это пятно имеет форму желтых штанов. Выступы соседних скал, дополняя эту картину, образуют фигуру некоего гиганта. Вот на эту достопримечательность проводник и указывал пальцем юной мисс; но, чтобы она могла лучше разглядеть очертания человеческой фигуры, проводник прежде всего обратил ее внимание на штаны. Известно, что для английских ушей это слово звучит неприлично, поэтому лицо молодой особы выразило крайнюю степень стыдливости, а на лице милорда появилось выражение весьма комического негодования. «Смотрите выше, налево, – повторял проводник, – вон там желтые штаны!
– Я запрещал вам, проводник, говорил это слово!
– Разве вы не видите, сударь? Смотрите на конец моей палки… вон желтые штаны!»
Тут юная мисс еще больше застыдилась, а милорд, возмущенный настойчивостью проводника, закричал: «Вы нечистая человека, сударь! Я сказал не произносить это грязное слово. Я платил вам, вы должны слушал меня!» (К дочери):Пришпорь мула, Клара!»
Караван снова двинулся в путь. Простой охотник за сернами, случайно ставший проводником, не был знаком, в отличие от своих товарищей из Шамони, с обычаями и нравамианглийских туристов, и все меньше понимал, с кем он имеет дело. Но так как его в сущности интересовал лишь заработок, он не настаивал и, вытащив из кармана огромную трубку, набитую табаком, всунул ее в рот и начал высекать из кремня огонь…
Клара милорду:О ужасный вонь! Эта парень хотел курить трубка!
Милорд Кларе:Я не знал больше такой несносный человек! (Проводнику):Я запрещал вам курить, проводник! мой дочь не выносит вонь!…
– Это не вонь, а хороший табак, очень даже хороший табак!
– Это плохой вонь, я запрещал вам!
– Ладно! Я пойду сзади, мул привычный…
Клара:О, о!… не оставлять мула!
Милорд:Не оставлять! Ой! What fellow we have there! Я запрещал вам курить. Если вы курить, я отказался абсолютно вам платить!
– Ну, хорошо! пусть будет по вашему… Лучше, право, гнать скотину на ярмарку, – сказал проводник, пряча трубку в карман. – Вперед, – добавил он. – Погода портится.
1 2 3 4 5 6