Валерия вошла в его жизнь такой, какой он увидел ее впервые, и тот ее образ только и был памятен и дорог ему.
Он чувствовал себя так, словно его предали.
– Вы в город?
Склонившись к раскрытому окошку дверцы, у машины стояла девушка, забегавшая к Одинцову. Долотов угадал ее по ярким брюкам. Теперь нетрудно было разглядеть и лицо – по-детски округлое, чистое. Но ей, кажется, не нравились ее круглые щеки, иначе она не стала бы укрывать их ниспадающими волосами. И глаза были чистые, хотя и неясного цвета – темно-серые, с беспорядочной мозаикой коричневых кристалликов.
– Да. Пожалуйста. – Долотов рывком открыл дверцу. – Как вас зовут? Ириной? Чудесное имя. Не знаю лучше.
– Да?
– Просто великолепное. Я полюбил ваше имя после спектакля о царе Федоре. Это была его жена. Знаете, да?.. Единственное утешение затурканного царя. С тех пор все Ирины кажутся мне милыми, мягкими, всепонимающими.
Она откинула с лица волосы; едва машина тронулась, как они снова осыпались, заслонив чуть не весь профиль.
– Вам нравится Одинцов?
– Анатолий Александрович? Не знаю, не думала об этом. Я всего три дня в редакции. Почему вы спросили?
– Он мой старый приятель, – невнятно отозвался Долотов.
На память пришла девочка, которую он видел на привокзальной площади возле телефонной будки, ее глаза, полные преданности и отчаяния. «Я стала другая?…» И рядом с нею самодовольный хлыщ.
– Непостижимо!.. – усмехнулся Долотов и посмотрел на Ирину. – Вы не знаете, за что женщины ценят сукиных сынов?
– Они их ценят?
– Может быть, сукины сыны понятнее? А сволочная линия прочнее, потому как эфемерности в ней нет? Причины и следствия – все ясно? И положиться на сукиного сына надежнее – всем понятно, за что он служит?
– Таких не ценят. Ими пользуются.
– Не только ваше имя, но и сами вы – прелесть. Придумайте, что вам подарить, как развлечь, куда увезти?.. Вы любите лошадей?
Она снова откинула волосы, но теперь придержала их, всматриваясь в Долотова. В его прямой спине, в крепко посаженной голове, в неожиданном несоответствии неподвижного лица живости произносимых слов было что-то настораживающее, но не опасное. Это она поняла. И еще ей понравились его руки; длинные, уверенные, не умеющие отвлекаться пальцы. В них не было ни жеманства, ни блудливости, ни праздных выражений. Всем, чего они касались, что сжимали, передвигали, они повелевали, и делали это по-мужски изящно, то есть просто, строго, всерьез.
– Вам придется меня подождать. Немного.
– Сколько угодно.
…Ирина была москвичкой, училась журналистике, в Энск приехала по вызову редакции, где готовился к печати ее большой очерк о первых шагах воздухоплавания в России. В городе никого не знает, как и самого города.
Живет в центре, в старой гостинице. Знает английский, увлечена воздухоплаванием, знакома со многими старыми авиаторами, отлично водит автомобиль. Вначале она попросила познакомить ее с достопримечательностями города, затем – отвезти в деревню, где родился известный поэт, а чтобы время в пути не пропало даром – «популярно осветить основные аспекты методики летных испытаний».
– Я жадная, да? Дело в том, что в два часа ночи мне уезжать.
…Из деревни, в которой родился известный поэт, возвращались затемно. Половину пути говорили о самолетах.
– А теперь выкладывайте, чем я обязана вашему вниманию? Если скажете, что молниеносно прониклись каким-то особым чувством, я не поверю.
– Проникся – признательностью. Это хорошее чувство.
– Господи, за что?
– За то, что вас зовут Ириной
– Я так и думала… – Она помолчала и с уверенностью прибавила: – С вами что-то произошло.
– Вот и я, когда вы расспрашивали меня о самолетах, думал: «Что-то происходит в этом мире. Даже те из девушек, которых зовут Иринами, перестали понимать, чему радовался господь бог, когда творил их».
– А теперь? Проступило божественное?
– Видимо, да. Если мне захотелось расцеловать вас.
– И что же?
– Боюсь, придется возвращаться к самолетам. – Переждав ее смех, он сказал: – Хватит и того, что вы сегодня со мной.
– Не зря целый день у меня такое чувство, что с вами не все ладно… Такая полоса, да?
– Такая полоса. Мой вам совет: не принимайте свои дни за полосу, это не проходит даром.
– Не сотвори в себе кумира?
– Вы умница, Ирина. Именно в себе. На этом свете все сложнее наших представлений о сложности… Был у нас летчик. Димов. Молодой, веселый, красавец. Теперь его нет. Его хватало лишь на то, чтобы следовать правилам. Знаете таких? Учатся как девочки, экзамены сдают примерно, летают строго по наставлениям. Все у них чисто, гладко, объяснено и доказано. Это хорошо, это плохо, сюда можно, туда нельзя. Работают как живут и живут как работают. Все по полочкам, прошито и пронумеровано. Их всегда подмывает вмешаться, если что-то происходит не так, как их учили.
– У вас есть что-то общее с этим парнем?
– Я говорил, вы умница.
– Что с ним случилось?
– Что случилось?
Несколько мгновений Долотов смотрел на спутницу, ожидавшую ответа со сложенными под грудью руками, и вдруг его неприятно кольнула эта праздная поза, стремление начинающей журналистки при случае обогатиться чужим опытом, не испытав чужой боли.
– На словах не объяснишь. Это надо почувствовать. Садитесь на мое место, – сказал он, приподнимаясь на сиденье. – Сейчас вы все поймете!
Предчувствуя нечто необычное, с округлившимися, блестящими азартом глазами она охотно втиснулась на место Долотова, взялась за руль. Неуверенно попетляв по пустынному асфальту, «Волга» выровняла ход.
– Разгоняйте, – сказал он, когда Ирина освоилась за рулем. – Сейчас будет мост, за ним крутой поворот.
– Ну?
– Не сбавляйте скорости и в начале поворота бросьте руль!
– Вы что?!
– За вас сработает автоматика.
Набирая скорость, машина мчалась по старому, растрескавшемуся асфальту. Наконец впереди показались белые перила небольшого моста.
– Сейчас! сказал Долотов, испытующе вглядываясь в напряженное лицо Ирины.
Машина минула мост, показался крутой поворот вправо.
– Бросайте!
Подчиняясь, она на несколько мгновений оставила руль и тут же схватилась снова. Но «Волга» уже сорвалась с дороги, скатилась с насыпи и, подпрыгивая, неслась вдоль опушки леса. До деревьев оставалось совсем немного, когда машина наконец встала. Отражаемый березами свет фар освещал лицо Ирины, в изнеможении запрокинувшей голову.
– Мы сумасшедшие, – сказала она.
– Не смогли? А ведь просто. Вот и он не смог… Испугались?
– Не знаю… Нет, не то… Было и жутко, и радостно. Так бывает, когда любишь и тебе все равно: или разобьешься вдребезги, или сердце лопнет от счастья.
Оставшийся путь она сидела примолкшая.
«По крайней мере, я познакомил ее «с некоторыми аспектами», – думал Долотов, задним числом испытывая неловкость из-за мальчишеской выходки, напоминавшей посадку с Лютровым на спарке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Он чувствовал себя так, словно его предали.
– Вы в город?
Склонившись к раскрытому окошку дверцы, у машины стояла девушка, забегавшая к Одинцову. Долотов угадал ее по ярким брюкам. Теперь нетрудно было разглядеть и лицо – по-детски округлое, чистое. Но ей, кажется, не нравились ее круглые щеки, иначе она не стала бы укрывать их ниспадающими волосами. И глаза были чистые, хотя и неясного цвета – темно-серые, с беспорядочной мозаикой коричневых кристалликов.
– Да. Пожалуйста. – Долотов рывком открыл дверцу. – Как вас зовут? Ириной? Чудесное имя. Не знаю лучше.
– Да?
– Просто великолепное. Я полюбил ваше имя после спектакля о царе Федоре. Это была его жена. Знаете, да?.. Единственное утешение затурканного царя. С тех пор все Ирины кажутся мне милыми, мягкими, всепонимающими.
Она откинула с лица волосы; едва машина тронулась, как они снова осыпались, заслонив чуть не весь профиль.
– Вам нравится Одинцов?
– Анатолий Александрович? Не знаю, не думала об этом. Я всего три дня в редакции. Почему вы спросили?
– Он мой старый приятель, – невнятно отозвался Долотов.
На память пришла девочка, которую он видел на привокзальной площади возле телефонной будки, ее глаза, полные преданности и отчаяния. «Я стала другая?…» И рядом с нею самодовольный хлыщ.
– Непостижимо!.. – усмехнулся Долотов и посмотрел на Ирину. – Вы не знаете, за что женщины ценят сукиных сынов?
– Они их ценят?
– Может быть, сукины сыны понятнее? А сволочная линия прочнее, потому как эфемерности в ней нет? Причины и следствия – все ясно? И положиться на сукиного сына надежнее – всем понятно, за что он служит?
– Таких не ценят. Ими пользуются.
– Не только ваше имя, но и сами вы – прелесть. Придумайте, что вам подарить, как развлечь, куда увезти?.. Вы любите лошадей?
Она снова откинула волосы, но теперь придержала их, всматриваясь в Долотова. В его прямой спине, в крепко посаженной голове, в неожиданном несоответствии неподвижного лица живости произносимых слов было что-то настораживающее, но не опасное. Это она поняла. И еще ей понравились его руки; длинные, уверенные, не умеющие отвлекаться пальцы. В них не было ни жеманства, ни блудливости, ни праздных выражений. Всем, чего они касались, что сжимали, передвигали, они повелевали, и делали это по-мужски изящно, то есть просто, строго, всерьез.
– Вам придется меня подождать. Немного.
– Сколько угодно.
…Ирина была москвичкой, училась журналистике, в Энск приехала по вызову редакции, где готовился к печати ее большой очерк о первых шагах воздухоплавания в России. В городе никого не знает, как и самого города.
Живет в центре, в старой гостинице. Знает английский, увлечена воздухоплаванием, знакома со многими старыми авиаторами, отлично водит автомобиль. Вначале она попросила познакомить ее с достопримечательностями города, затем – отвезти в деревню, где родился известный поэт, а чтобы время в пути не пропало даром – «популярно осветить основные аспекты методики летных испытаний».
– Я жадная, да? Дело в том, что в два часа ночи мне уезжать.
…Из деревни, в которой родился известный поэт, возвращались затемно. Половину пути говорили о самолетах.
– А теперь выкладывайте, чем я обязана вашему вниманию? Если скажете, что молниеносно прониклись каким-то особым чувством, я не поверю.
– Проникся – признательностью. Это хорошее чувство.
– Господи, за что?
– За то, что вас зовут Ириной
– Я так и думала… – Она помолчала и с уверенностью прибавила: – С вами что-то произошло.
– Вот и я, когда вы расспрашивали меня о самолетах, думал: «Что-то происходит в этом мире. Даже те из девушек, которых зовут Иринами, перестали понимать, чему радовался господь бог, когда творил их».
– А теперь? Проступило божественное?
– Видимо, да. Если мне захотелось расцеловать вас.
– И что же?
– Боюсь, придется возвращаться к самолетам. – Переждав ее смех, он сказал: – Хватит и того, что вы сегодня со мной.
– Не зря целый день у меня такое чувство, что с вами не все ладно… Такая полоса, да?
– Такая полоса. Мой вам совет: не принимайте свои дни за полосу, это не проходит даром.
– Не сотвори в себе кумира?
– Вы умница, Ирина. Именно в себе. На этом свете все сложнее наших представлений о сложности… Был у нас летчик. Димов. Молодой, веселый, красавец. Теперь его нет. Его хватало лишь на то, чтобы следовать правилам. Знаете таких? Учатся как девочки, экзамены сдают примерно, летают строго по наставлениям. Все у них чисто, гладко, объяснено и доказано. Это хорошо, это плохо, сюда можно, туда нельзя. Работают как живут и живут как работают. Все по полочкам, прошито и пронумеровано. Их всегда подмывает вмешаться, если что-то происходит не так, как их учили.
– У вас есть что-то общее с этим парнем?
– Я говорил, вы умница.
– Что с ним случилось?
– Что случилось?
Несколько мгновений Долотов смотрел на спутницу, ожидавшую ответа со сложенными под грудью руками, и вдруг его неприятно кольнула эта праздная поза, стремление начинающей журналистки при случае обогатиться чужим опытом, не испытав чужой боли.
– На словах не объяснишь. Это надо почувствовать. Садитесь на мое место, – сказал он, приподнимаясь на сиденье. – Сейчас вы все поймете!
Предчувствуя нечто необычное, с округлившимися, блестящими азартом глазами она охотно втиснулась на место Долотова, взялась за руль. Неуверенно попетляв по пустынному асфальту, «Волга» выровняла ход.
– Разгоняйте, – сказал он, когда Ирина освоилась за рулем. – Сейчас будет мост, за ним крутой поворот.
– Ну?
– Не сбавляйте скорости и в начале поворота бросьте руль!
– Вы что?!
– За вас сработает автоматика.
Набирая скорость, машина мчалась по старому, растрескавшемуся асфальту. Наконец впереди показались белые перила небольшого моста.
– Сейчас! сказал Долотов, испытующе вглядываясь в напряженное лицо Ирины.
Машина минула мост, показался крутой поворот вправо.
– Бросайте!
Подчиняясь, она на несколько мгновений оставила руль и тут же схватилась снова. Но «Волга» уже сорвалась с дороги, скатилась с насыпи и, подпрыгивая, неслась вдоль опушки леса. До деревьев оставалось совсем немного, когда машина наконец встала. Отражаемый березами свет фар освещал лицо Ирины, в изнеможении запрокинувшей голову.
– Мы сумасшедшие, – сказала она.
– Не смогли? А ведь просто. Вот и он не смог… Испугались?
– Не знаю… Нет, не то… Было и жутко, и радостно. Так бывает, когда любишь и тебе все равно: или разобьешься вдребезги, или сердце лопнет от счастья.
Оставшийся путь она сидела примолкшая.
«По крайней мере, я познакомил ее «с некоторыми аспектами», – думал Долотов, задним числом испытывая неловкость из-за мальчишеской выходки, напоминавшей посадку с Лютровым на спарке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75