Я был не просто разочарован, я был возмущен!
Но где-то и когда-то существовали же люди, которые, как и я, стремились доискаться правды, которые мыслили разумно, не желая обманывать себя и других, не закрывая глаза на горькую реальность. И тогда моя мать (вернее, ее "номер 2") вдруг сказала: "Ты как-нибудь должен прочесть "Фауста" Гете". У нас имелось превосходно изданное собрание сочинений Гете, и я нашел там "Фауста" - на мои раны будто пролили бальзам. "Вот наконец-то человек, думал я, - который принял дьявола всерьез, который заключил кровавый договор с тем, кто своей властью расстроил совершенный Божественный замысел". Я не одобрял Фауста, на мой взгляд, ему не следовало быть столь забывчивым и легковерным. Он должен был проявить большую рассудительность и большую нравственность. Какая непростительная инфантильность - так легкомысленно проиграть свою душу! Фауст оказался откровенным пустозвоном. У меня сложилось впечатление, что центр драмы и ее смысл главным образом были связаны с Мефистофелем. Я не слишком огорчился бы, отправься душа Фауста в ад. Он этого заслуживал. Но сюжет об "обманутом дьяволе" в конце меня просто возмутил - Мефистофель был кем угодно, но только не простаком, и странно, чтобы его провели глупцы. Мефистофель казался мне обманутым совсем в другом смысле: он не получил обещанного потому, что Фауст, этот ветреный и бесхарактерный тип, попал на небеса со своими непомерными претензиями. Думаю, там его ребячество обнаружилось в первый же день; по-моему, он вовсе не заслуживал посвящения в великие тайны, его стоило прежде испытать очистительным огнем. Но главным действующим лицом был для меня не он, а Мефистофель, я смутно чувствовал его связь с тем, чего не понимал в матери. В любом случае Мефистофель и заключительное Посвящение навсегда остались в моем сознании как прикосновение к чему-то таинственному и чудесному.
Наконец я уверился в том, что были и есть люди, которые смотрели в лицо злу, видели его власть, более того - его тайную роль в избавлении человека от мрака и страданий. В этом смысле моим пророком и стал Гете. Но простить ему то, как он отделался от Мефистофеля, я не мог - каким-то трюком, каким-то tour de passe-passe (фокусом. - фр.), так легкомысленно, так по-богословски. Это было слишком безответственно, и я досадовал, что Гете тоже оказался из тех обманщиков, кто с помощью словесных ухищрений пытается представить зло безвредным.
Для себя я сделал вывод, что Фауст был философом, хотя и не слишком глубоким, и что, несмотря на отход от философии, он, очевидно, успел приобрести некую восприимчивость к истине. До этого я практически ничего не слышал о философии, и теперь у меня появилась новая надежда. Может быть, рассуждал я, есть философы, которые пытались разрешить те же вопросы и которые помогут мне.
В библиотеке отца философов не нашлось - все они были на плохом счету, поскольку пытались думать; мне пришлось довольствоваться "Универсальным философским словарем" Круга (2-е изд. 1832 г.). Я отыскал статью о Боге. Она начиналась с этимологии слова "Бог", которое - и это представлялось неоспоримым - происходит от слова "благо" и означает нечто высшее и совершенное. Существование Бога недоказуемо, говорилось далее, но может быть Доказана имманентность идеи Бога. Таковая присуща человеку изначально, если не в видимых проявлениях, то, во всяком случае, скрыто. И наши "интеллектуальные силы" должны были "развиться до определенной степени", прежде чем смогли породить столь возвышенную идею.
Объяснение буквально поразило меня. "Да что такое с этими философами?" - спрашивал я себя. Очень похоже, что они судят о Боге с чужих слов. С теологами иначе: те по крайней мере уверены, что Бог есть, хотя и высказываются о Нем самым противоречивым образом. Но и Круг выражался столь завуалированно лишь затем, чтобы скрыть настоящую убежденность в существовании Бога. Почему не сказать об этом прямо? Зачем он притворяется, будто и в самом деле думает, что мы "порождаем" идею Бога и, чтобы сделать это, должны достичь определенного Уровня развития? Такие идеи, насколько я знал, есть даже у нагих дикарей в джунглях. А ведь они не философы, они не собираются специально для того, чтобы "породить идею Бога". Я тоже никогда не "порождал" никакой "идеи Бога". Разумеется, существование Бога не может быть доказано, - как, скажем, моль, поедающая австралийскую шерсть, докажет другой моли, что Австралия существует? Существование Бога не зависит от наших доказательств. Как пришел я к этому определению? На сей счет мне довелось услышать массу объяснений, но я ничему не мог верить, ничто не убеждало меня. В действительности, это никоим образом не было моей идеей. Это не выглядело так, как если бы сначала я воображал что-то, потом это что-то обдумывал и затем наконец верил в это. Так, например, история о Христе всегда казалась мне подозрительной. По-настоящему я никогда в нее не верил, хотя мысли об Иисусе внушались мне с куда большей настойчивостью, чем мысли о Боге. Почему же я стал воспринимать Бога как нечто само собой разумеющееся? Почему философы стараются внушить другим, будто Бог - это "идея", своего рода произвольное допущение, которое можно "породить" или "не породить", - когда совершенно ясно, что Он существует так же реально, как кирпич, что падает вам на голову?
Неожиданно мне открылось, что Бог - это одно из наиболее существенных и непосредственных переживаний, по крайней мере для меня. Не мог же я выдумать той страшной истории с собором. Напротив, она была мне навязана, и чья-то жестокая воля принудила меня думать об этом. Но зато потом на меня снизошло невыразимое ощущение благодати.
Я сделал вывод, что эти философы изначально опирались на шаткую основу - на странное представление о Боге как о своего рода гипотезе, которую можно обсуждать. Мне казалось в высшей степени неудовлетворительным то, что философы не нашли никакого объяснения разрушительным действиям Бога. А именно такие действия, на мой взгляд, заслуживали особого внимания философии, поскольку теология с этим явно не справлялась. И как же я был разочарован, когда сообразил, что философы, похоже, об этом даже не подозревали.
Я перешел к следующей интересующей меня статье - о дьяволе. Если, читал я, допустить, что дьявол изначально зол, мы впадем в явное противоречие, то есть в дуализм. Поэтому нам следует предположить, что он первоначально создан добрым, но позже был развращен своей гордыней. Однако, как отмечал автор статьи - и я был доволен, что он это заметил, - данная гипотеза предполагает, что главное зло, которое она пытается объяснить, - собственно гордыня. В остальном, по его мнению, происхождение зла "неясно и необъяснимо". Для меня это означало, он, как и теологи, не желает думать о зле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Но где-то и когда-то существовали же люди, которые, как и я, стремились доискаться правды, которые мыслили разумно, не желая обманывать себя и других, не закрывая глаза на горькую реальность. И тогда моя мать (вернее, ее "номер 2") вдруг сказала: "Ты как-нибудь должен прочесть "Фауста" Гете". У нас имелось превосходно изданное собрание сочинений Гете, и я нашел там "Фауста" - на мои раны будто пролили бальзам. "Вот наконец-то человек, думал я, - который принял дьявола всерьез, который заключил кровавый договор с тем, кто своей властью расстроил совершенный Божественный замысел". Я не одобрял Фауста, на мой взгляд, ему не следовало быть столь забывчивым и легковерным. Он должен был проявить большую рассудительность и большую нравственность. Какая непростительная инфантильность - так легкомысленно проиграть свою душу! Фауст оказался откровенным пустозвоном. У меня сложилось впечатление, что центр драмы и ее смысл главным образом были связаны с Мефистофелем. Я не слишком огорчился бы, отправься душа Фауста в ад. Он этого заслуживал. Но сюжет об "обманутом дьяволе" в конце меня просто возмутил - Мефистофель был кем угодно, но только не простаком, и странно, чтобы его провели глупцы. Мефистофель казался мне обманутым совсем в другом смысле: он не получил обещанного потому, что Фауст, этот ветреный и бесхарактерный тип, попал на небеса со своими непомерными претензиями. Думаю, там его ребячество обнаружилось в первый же день; по-моему, он вовсе не заслуживал посвящения в великие тайны, его стоило прежде испытать очистительным огнем. Но главным действующим лицом был для меня не он, а Мефистофель, я смутно чувствовал его связь с тем, чего не понимал в матери. В любом случае Мефистофель и заключительное Посвящение навсегда остались в моем сознании как прикосновение к чему-то таинственному и чудесному.
Наконец я уверился в том, что были и есть люди, которые смотрели в лицо злу, видели его власть, более того - его тайную роль в избавлении человека от мрака и страданий. В этом смысле моим пророком и стал Гете. Но простить ему то, как он отделался от Мефистофеля, я не мог - каким-то трюком, каким-то tour de passe-passe (фокусом. - фр.), так легкомысленно, так по-богословски. Это было слишком безответственно, и я досадовал, что Гете тоже оказался из тех обманщиков, кто с помощью словесных ухищрений пытается представить зло безвредным.
Для себя я сделал вывод, что Фауст был философом, хотя и не слишком глубоким, и что, несмотря на отход от философии, он, очевидно, успел приобрести некую восприимчивость к истине. До этого я практически ничего не слышал о философии, и теперь у меня появилась новая надежда. Может быть, рассуждал я, есть философы, которые пытались разрешить те же вопросы и которые помогут мне.
В библиотеке отца философов не нашлось - все они были на плохом счету, поскольку пытались думать; мне пришлось довольствоваться "Универсальным философским словарем" Круга (2-е изд. 1832 г.). Я отыскал статью о Боге. Она начиналась с этимологии слова "Бог", которое - и это представлялось неоспоримым - происходит от слова "благо" и означает нечто высшее и совершенное. Существование Бога недоказуемо, говорилось далее, но может быть Доказана имманентность идеи Бога. Таковая присуща человеку изначально, если не в видимых проявлениях, то, во всяком случае, скрыто. И наши "интеллектуальные силы" должны были "развиться до определенной степени", прежде чем смогли породить столь возвышенную идею.
Объяснение буквально поразило меня. "Да что такое с этими философами?" - спрашивал я себя. Очень похоже, что они судят о Боге с чужих слов. С теологами иначе: те по крайней мере уверены, что Бог есть, хотя и высказываются о Нем самым противоречивым образом. Но и Круг выражался столь завуалированно лишь затем, чтобы скрыть настоящую убежденность в существовании Бога. Почему не сказать об этом прямо? Зачем он притворяется, будто и в самом деле думает, что мы "порождаем" идею Бога и, чтобы сделать это, должны достичь определенного Уровня развития? Такие идеи, насколько я знал, есть даже у нагих дикарей в джунглях. А ведь они не философы, они не собираются специально для того, чтобы "породить идею Бога". Я тоже никогда не "порождал" никакой "идеи Бога". Разумеется, существование Бога не может быть доказано, - как, скажем, моль, поедающая австралийскую шерсть, докажет другой моли, что Австралия существует? Существование Бога не зависит от наших доказательств. Как пришел я к этому определению? На сей счет мне довелось услышать массу объяснений, но я ничему не мог верить, ничто не убеждало меня. В действительности, это никоим образом не было моей идеей. Это не выглядело так, как если бы сначала я воображал что-то, потом это что-то обдумывал и затем наконец верил в это. Так, например, история о Христе всегда казалась мне подозрительной. По-настоящему я никогда в нее не верил, хотя мысли об Иисусе внушались мне с куда большей настойчивостью, чем мысли о Боге. Почему же я стал воспринимать Бога как нечто само собой разумеющееся? Почему философы стараются внушить другим, будто Бог - это "идея", своего рода произвольное допущение, которое можно "породить" или "не породить", - когда совершенно ясно, что Он существует так же реально, как кирпич, что падает вам на голову?
Неожиданно мне открылось, что Бог - это одно из наиболее существенных и непосредственных переживаний, по крайней мере для меня. Не мог же я выдумать той страшной истории с собором. Напротив, она была мне навязана, и чья-то жестокая воля принудила меня думать об этом. Но зато потом на меня снизошло невыразимое ощущение благодати.
Я сделал вывод, что эти философы изначально опирались на шаткую основу - на странное представление о Боге как о своего рода гипотезе, которую можно обсуждать. Мне казалось в высшей степени неудовлетворительным то, что философы не нашли никакого объяснения разрушительным действиям Бога. А именно такие действия, на мой взгляд, заслуживали особого внимания философии, поскольку теология с этим явно не справлялась. И как же я был разочарован, когда сообразил, что философы, похоже, об этом даже не подозревали.
Я перешел к следующей интересующей меня статье - о дьяволе. Если, читал я, допустить, что дьявол изначально зол, мы впадем в явное противоречие, то есть в дуализм. Поэтому нам следует предположить, что он первоначально создан добрым, но позже был развращен своей гордыней. Однако, как отмечал автор статьи - и я был доволен, что он это заметил, - данная гипотеза предполагает, что главное зло, которое она пытается объяснить, - собственно гордыня. В остальном, по его мнению, происхождение зла "неясно и необъяснимо". Для меня это означало, он, как и теологи, не желает думать о зле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109