А на возвышении, на семи потертых подушках скверной парчи
— хлипкий, с жидкою крашеной бородкою, с бегающими глазами человечишко.
Молчат. Глядят сквозь щелочки.
— Солнце Правовэрных слушает тебя, Мансур-бей…
Это визирь; прочие по-русски не разумеют. Давыдов татарским владел, ему легче было, мог и на хана прикрикнуть. Смутно пожалелось Кириллу: зря пренебрегал изученьем языка предков своих; хотя — кто же знать мог, как обернется?
Сделал три встречных шага, предписанных этикетом. Сдвинул звонко каблуки.
— Именем Республики Российской прошу хана ответить: когда намеревается послать конницу, обещанную в помощь Верховному Армии Республиканской Командованию?
Эх, все ж не дипломат! Давыдов бы нынче соловьем распелся, халвы б словесной размазал, как заведено. Мансурову же подобное не по силам; сразу взял быка за рога. Троица осталась невозмутимой, визирь же и ага сейменский, русский понимая, прищурились еще больше.
— Именем Республики же, с коей Крымским ханством договор подписан о взаимной приязни, прошу разыскать причины прекращения связи курьерской, меж миссией и Севастополем учрежденной!
А так и надобно! без лепестков ненужных! Азия учтивости не приемлет, ей камчу note 56 подавай…
— Ай, Мансур-бей, Мансур-бей, — мелко трясет седенькою бородой визирь,
— горачий ты, сапсем джигит… Дауд-бей, упокой душу его Аллах, ласковый был… Ну, чэго еще гаварыть хочеш?..
— Именем же Республики, — отчеканил Мансуров, — требую учинить розыск заводчиков смуты в Бахчисарае, направленной супротив чести миссии Российской, тем самым же и Российской Республики!..
В январе еще за хулу на Республику ссекли на майдане ханским велением головы семерым, средь которых даже и мулла был; сами татары арестовали, не дожидаясь слова из миссии. Ныне же визирь усмехается:
— Плохой твой слово, плохой… сапсем яман! note 57 Кырым не Русистан; Аллах челавэку язык дал, гаварыт пазволил; как же казнить за мысл?
Согнувшись вдвое, оглянулся, прокурлыкал по-татарски что-то длинное, видно — перевел; хан хихикнул, калга с нуретдином губы раздвинули, даже сейменский ага, здесь безмолвный, смехом пошелестел.
Мансурова словно забыли. В ответ визирю пискляво пролопотал хан; калга каркнул; нуретдин кивнул медленно. Визирь разогнул спину, повернулся к комиссару.
— А, зачэм долго гаварыт? Слушай слово хана, Мансур: сабак ты, гразный сабак! язык свой забыл, Аллаха забыл, пыредков забыл… тьфу!..
Скривился, сделавшись похож лицом на печеное яблоко.
— Нэт угавора! Кырым вам конницу давал? Давал… гдэ пабэда? Адын, два, тры тыщ джигит к Аллаху ушлы! — гдэ пабэда?.. Шайтан-дэло — на цар встат… В Кырым — хан, в Русистан — цар, нэт? Иды, Мансур, иды… нэт угавора!
Потер руки, меленько рассмеявшись.
— Вэрховный твой — пхе! пайды, скажы: Кырым нэ знай ныкакой Вэрховный… наш гасудар — султан Порты note 58, хункяр note 59 и падышах… вот так скажы!
Визирь говорил все визгливей, перхая и плюясь. И, сбитый поначалу с толку, Кирилл понял, что пришло время огреть камчой, чтобы помнил пес, кто хозяин.
— Великий хан! — хоть и знал, что слова единого не поймет азиат, обратился к возвышенью, намеренно презрев визиря. — Предательство не красит властелина. Ханство свое получил ты из рук Республики Российской и верностию ей обязан…
Остановился, дабы утяжелить намек. Вымолвил веско:
— Если же мнишь для себя пользу иметь; врагу России предавшись, вспомни: достаточно в Крыму войск, дабы мятеж ордынский на корню пресечь. Всему воинству твоему хватит столкнуться и с гарнизоном севастопольским…
— Ай, Мансур, Мансур… глупый твой башка! — уже откровенно смеется визирь; изо рта брызжут капельки слюны. — Зачэм грозыш? У Кырым сытрах нэт; Аллах укрэпыт, султан паможэт… слыхал, продавший вэру, такое слово: газават note 60, а?
Отошел, уселся на ковер, скрестив ноги, мигнул снизу вверх хану; тот кивнул торопливо. На плечо поручику легла тяжелая ладонь сейменского аги.
— Ходы, свыня…
…Вечером сквозь решетку крохотного оконца увидел Кирилл Мансуров ровную кучку голов посреди дворика, у фонтана. Без ужаса, отстраненно, узнал: гусары, вахмистр, писарьки из миссии. Подумал: вот и смерть.
И ошибся. Далеко еще было до смерти; впереди, вскорости, трюм корабельный, и Стамбул, куда привезут его бакшишем note 61 ханским султану, и замок Семибашенный: долгие восемь лет без света, на мокрой соломе, с крысами в обнимку… а затем, по замиренью императора с султаном, выдача, суд военный и лютая стужа акатуйская. И уж потом — смерть.
Всего этого не ведал пока.
Как не знал и того, что в этот самый день, утром еще, янычары высадились в Керчи и на Арабате, сбив заслоны, что орда татарская, хлынув с Яйлы, окружила полумесяцем Севастополь — и гарнизон фортеции, в ответ ультиматуму, изготовился к обороне.
Именем Империи Российской и Государя…
У «Оттона» гуляли — шумно, враздрызг, с боем посуды; не утихало целыми днями, а в последнее время, как сгинули куда-то патрули греков-гетеристов, пошло и по ночам. Цены взбесились; ассигнаты Республики рухнули в грязь — расплачивались золотом и британскими пашпортами; на худой конец, шло и платье. Некому было разогнать шваль, да и редкие попытки урезонить кончались мордобоем: терять нечего! фронт почти лопнул, Дибич со дня на день войдет в Одессу — вот и торопились догуливать, чтоб в Сибири было о чем вспомнить.
Смешалось все: офицеры, солдатня, канцелярские крысы, контрабандисты, цыгане, арнаутские головорезы — было бы на что, а ежели на мели, иди на улицу, разживись… Мещане уж и носы не высовывали с темнотою, и все равно: что ни вечер — визг, а наутро из разбитых дверей крючьями вытягивают зарезанных не за кошелек даже, за сюртук либо салоп поновее.
Славно гудели, от всей души. Но корнет, тесно вжавшийся в темный угол напротив входа, не слышал криков; одна лишь мысль: не пропустить! Твердо решил: если и сегодня не отважусь, застрелюсь. Глядел, не отрывая взгляда от ярких дверных стекол, вытягивал шею, когда с гиканьем вываливалась пьяная гурьба, волоча полуодетых девиц, аж через улицу пахнущих шампанским.
И углядел! Кинулся, не чуя ног под собою, махом перелетел дорогу, телом преградил путь.
— Мадемуазель! молю… два слова!
И страх лютый, сердце разрывающий: вот, сейчас… полыхнут гневом дивные очи! изогнется бровь строго: что вы себе позволяете? и пройдет, сгинет навеки, и ничего уж более не будет, никогда, никогда не будет…
Пал на колени, глядя, словно на икону.
— Дивная!.. простите вольность мою… единый вечер оставлен мне для встречи… не откажите!.. завтра на позиции…
Не думал, каков в ее глазах; она же, посмотрев, оценила сразу всего: серый мундир с корнетской лычкой, разномастные пуговицы, ясные, широко распахнутые глаза;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
— хлипкий, с жидкою крашеной бородкою, с бегающими глазами человечишко.
Молчат. Глядят сквозь щелочки.
— Солнце Правовэрных слушает тебя, Мансур-бей…
Это визирь; прочие по-русски не разумеют. Давыдов татарским владел, ему легче было, мог и на хана прикрикнуть. Смутно пожалелось Кириллу: зря пренебрегал изученьем языка предков своих; хотя — кто же знать мог, как обернется?
Сделал три встречных шага, предписанных этикетом. Сдвинул звонко каблуки.
— Именем Республики Российской прошу хана ответить: когда намеревается послать конницу, обещанную в помощь Верховному Армии Республиканской Командованию?
Эх, все ж не дипломат! Давыдов бы нынче соловьем распелся, халвы б словесной размазал, как заведено. Мансурову же подобное не по силам; сразу взял быка за рога. Троица осталась невозмутимой, визирь же и ага сейменский, русский понимая, прищурились еще больше.
— Именем Республики же, с коей Крымским ханством договор подписан о взаимной приязни, прошу разыскать причины прекращения связи курьерской, меж миссией и Севастополем учрежденной!
А так и надобно! без лепестков ненужных! Азия учтивости не приемлет, ей камчу note 56 подавай…
— Ай, Мансур-бей, Мансур-бей, — мелко трясет седенькою бородой визирь,
— горачий ты, сапсем джигит… Дауд-бей, упокой душу его Аллах, ласковый был… Ну, чэго еще гаварыть хочеш?..
— Именем же Республики, — отчеканил Мансуров, — требую учинить розыск заводчиков смуты в Бахчисарае, направленной супротив чести миссии Российской, тем самым же и Российской Республики!..
В январе еще за хулу на Республику ссекли на майдане ханским велением головы семерым, средь которых даже и мулла был; сами татары арестовали, не дожидаясь слова из миссии. Ныне же визирь усмехается:
— Плохой твой слово, плохой… сапсем яман! note 57 Кырым не Русистан; Аллах челавэку язык дал, гаварыт пазволил; как же казнить за мысл?
Согнувшись вдвое, оглянулся, прокурлыкал по-татарски что-то длинное, видно — перевел; хан хихикнул, калга с нуретдином губы раздвинули, даже сейменский ага, здесь безмолвный, смехом пошелестел.
Мансурова словно забыли. В ответ визирю пискляво пролопотал хан; калга каркнул; нуретдин кивнул медленно. Визирь разогнул спину, повернулся к комиссару.
— А, зачэм долго гаварыт? Слушай слово хана, Мансур: сабак ты, гразный сабак! язык свой забыл, Аллаха забыл, пыредков забыл… тьфу!..
Скривился, сделавшись похож лицом на печеное яблоко.
— Нэт угавора! Кырым вам конницу давал? Давал… гдэ пабэда? Адын, два, тры тыщ джигит к Аллаху ушлы! — гдэ пабэда?.. Шайтан-дэло — на цар встат… В Кырым — хан, в Русистан — цар, нэт? Иды, Мансур, иды… нэт угавора!
Потер руки, меленько рассмеявшись.
— Вэрховный твой — пхе! пайды, скажы: Кырым нэ знай ныкакой Вэрховный… наш гасудар — султан Порты note 58, хункяр note 59 и падышах… вот так скажы!
Визирь говорил все визгливей, перхая и плюясь. И, сбитый поначалу с толку, Кирилл понял, что пришло время огреть камчой, чтобы помнил пес, кто хозяин.
— Великий хан! — хоть и знал, что слова единого не поймет азиат, обратился к возвышенью, намеренно презрев визиря. — Предательство не красит властелина. Ханство свое получил ты из рук Республики Российской и верностию ей обязан…
Остановился, дабы утяжелить намек. Вымолвил веско:
— Если же мнишь для себя пользу иметь; врагу России предавшись, вспомни: достаточно в Крыму войск, дабы мятеж ордынский на корню пресечь. Всему воинству твоему хватит столкнуться и с гарнизоном севастопольским…
— Ай, Мансур, Мансур… глупый твой башка! — уже откровенно смеется визирь; изо рта брызжут капельки слюны. — Зачэм грозыш? У Кырым сытрах нэт; Аллах укрэпыт, султан паможэт… слыхал, продавший вэру, такое слово: газават note 60, а?
Отошел, уселся на ковер, скрестив ноги, мигнул снизу вверх хану; тот кивнул торопливо. На плечо поручику легла тяжелая ладонь сейменского аги.
— Ходы, свыня…
…Вечером сквозь решетку крохотного оконца увидел Кирилл Мансуров ровную кучку голов посреди дворика, у фонтана. Без ужаса, отстраненно, узнал: гусары, вахмистр, писарьки из миссии. Подумал: вот и смерть.
И ошибся. Далеко еще было до смерти; впереди, вскорости, трюм корабельный, и Стамбул, куда привезут его бакшишем note 61 ханским султану, и замок Семибашенный: долгие восемь лет без света, на мокрой соломе, с крысами в обнимку… а затем, по замиренью императора с султаном, выдача, суд военный и лютая стужа акатуйская. И уж потом — смерть.
Всего этого не ведал пока.
Как не знал и того, что в этот самый день, утром еще, янычары высадились в Керчи и на Арабате, сбив заслоны, что орда татарская, хлынув с Яйлы, окружила полумесяцем Севастополь — и гарнизон фортеции, в ответ ультиматуму, изготовился к обороне.
Именем Империи Российской и Государя…
У «Оттона» гуляли — шумно, враздрызг, с боем посуды; не утихало целыми днями, а в последнее время, как сгинули куда-то патрули греков-гетеристов, пошло и по ночам. Цены взбесились; ассигнаты Республики рухнули в грязь — расплачивались золотом и британскими пашпортами; на худой конец, шло и платье. Некому было разогнать шваль, да и редкие попытки урезонить кончались мордобоем: терять нечего! фронт почти лопнул, Дибич со дня на день войдет в Одессу — вот и торопились догуливать, чтоб в Сибири было о чем вспомнить.
Смешалось все: офицеры, солдатня, канцелярские крысы, контрабандисты, цыгане, арнаутские головорезы — было бы на что, а ежели на мели, иди на улицу, разживись… Мещане уж и носы не высовывали с темнотою, и все равно: что ни вечер — визг, а наутро из разбитых дверей крючьями вытягивают зарезанных не за кошелек даже, за сюртук либо салоп поновее.
Славно гудели, от всей души. Но корнет, тесно вжавшийся в темный угол напротив входа, не слышал криков; одна лишь мысль: не пропустить! Твердо решил: если и сегодня не отважусь, застрелюсь. Глядел, не отрывая взгляда от ярких дверных стекол, вытягивал шею, когда с гиканьем вываливалась пьяная гурьба, волоча полуодетых девиц, аж через улицу пахнущих шампанским.
И углядел! Кинулся, не чуя ног под собою, махом перелетел дорогу, телом преградил путь.
— Мадемуазель! молю… два слова!
И страх лютый, сердце разрывающий: вот, сейчас… полыхнут гневом дивные очи! изогнется бровь строго: что вы себе позволяете? и пройдет, сгинет навеки, и ничего уж более не будет, никогда, никогда не будет…
Пал на колени, глядя, словно на икону.
— Дивная!.. простите вольность мою… единый вечер оставлен мне для встречи… не откажите!.. завтра на позиции…
Не думал, каков в ее глазах; она же, посмотрев, оценила сразу всего: серый мундир с корнетской лычкой, разномастные пуговицы, ясные, широко распахнутые глаза;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24