- Я уже, три дня не выступаю.
- Мне самому не хватает, - сказал булочник. - У меня автомобиль в тридцать девять лошадиных сил, который дорого обходится, да слуги, которые меня разоряют.
- Сколько же вы дадите? - спросил Жак.
- Господи! - сказал булочник. - Я заплачу вам по три франка за литр, считая ваши одиннадцать литров за десять.
- Прибавьте еще чуть-чуть, - сказал Жак. - Это так мало.
- Ладно! - сказал булочник. - Берите тридцать три франка, но это вымогательство.
- Давайте, - сказал Жак.
Булочник достал из бумажника шесть купюр по семь франков.
- Верните девять франков сдачи, - сказал он.
- У меня только десять, - сказал Жак.
- Отлично, - сказал булочник.
Он положил деньги в карман, взял ведро с потом и повернулся к двери.
- Постарайтесь набрать еще, - сказал он.
- Нет, - сказал Жак. - У меня уже нет температуры.
- Жаль, - сказал булочник и вышел.
Жак поднес руки к голове и снова стал ощупывать деформированные кости. Попробовал приподнять голову руки - его интересовал точный вес, - но не смог, что ж, придется отложить это до тех пор, пока он не выздоровеет, и потом, все равно мешает шея.
V
Жак с усилием откинул одеяло. Перед ним лежали его ноги, усохшие от пяти дней полного бездействия. Он грустно посмотрел на них. Попробовал растянуть их, но, ничего не добившись, сел на край кровати и наконец кое-как встал. Усохшие ноги укоротили его на добрых пять сантиметров. Он расправил грудь, так что затрещали ребра. Болезнь не прошла бесследно. Халат висел на нем унылыми складками. Дряблые губы, отечные пальцы - играть на фистуле он не сможет, это ясно.
В отчаянии он упал на стул и обхватил голову руками. Пальцы машинально стали ощупывать виски и отяжелевший лоб.
VI
Дирижер оркестра, в котором играл Жак, поднялся по лестнице, остановился перед дверью, прочел табличку и вошел.
- Привет, - сказал он. - Тебе, я вижу, лучше?
- Я только что встал с постели, - сказал Жак. - Еле держусь на ногах.
- Когда ты сможешь снова играть? - спросил дирижер.
- А что, мы будем выступать? - спросил Жак. - Мне не хочется больше играть в коридоре. В конце концов, мы - камерный оркестр, а не коридорный.
- Так ты предпочел бы играть в камере? - спросил дирижер. - Может, по-твоему, ты и подхватил бронхину из-за меня? Но ведь все играли в коридоре.
- Знаю, - сказал Жак, - но я был на самом сквозняке и загораживал вас собой, поэтому вы и не заболели.
- Чепуха, - сказал дирижер. - Впрочем, ты всегда был привередой.
- Нет, - сказал Жак, - просто я не люблю болеть и имею на это право.
- Уволить бы тебя, - сказал дирижер. - С такими, как ты, невозможно работать, все тебе не так.
- Да я чуть не загнулся! - сказал Жак.
- Хватит, - сказал дирижер. - Я тут ни при чем. Когда ты сможешь играть?
- Не знаю, - сказал Жак. - Я еле держусь на ногах.
- Ну, это уж слишком, - сказал дирижер. - Так не работают. Я возьму на твое место Альбера.
- Заплати мне за два последних выступления, - сказал Жак. - Я должен отдать деньги за квартиру.
- У меня нет с собой, - сказал дирижер. - Пока. Я пошел к Альберу. У тебя несносный характер.
- Когда ты мне заплатишь? - спросил Жак.
- Да заплачу, заплачу! - сказал дирижер. - Я пошел.
Жак, прикрыв глаза, водил пальцами по лбу. Килограмма четыре будет.
VII
Маленькая спиртовка так воинственно гудела, что вода в алюминиевой кастрюле дрогнула. Конечно, для такой слабой спиртовки воды было слишком много, но Жак терпеливо ждал. Он сидел, глядел в воду и от нечего делать упражнялся на гнус фистуле. Он все время не дотягивал си-бемоль на два сантиметра, но наконец дотянулся, взял ноту и раздавил ее пальцами, довольный своей победой. Навык вернется!
Но пока что вернулась только головная боль, и он перестал играть. Вода закипала.
- Посмотрим, - подумал он, - может, окажется и больше четырех килограммов...
Он взял большой нож и отрезал голову. Потом он опустил ее в кипящую воду со льдом, чтобы удалить все лишнее и получить чистый вес черепной коробки.
А потом умер, так и не доведя дело до конца, потому что тогда, в тысяча девятьсот сорок пятом году, медицина еще не достигла такого высокого уровня, как теперь.
Он вознесся на небо в большом белом облаке. Куда же еще было ему деваться!
1 2
- Мне самому не хватает, - сказал булочник. - У меня автомобиль в тридцать девять лошадиных сил, который дорого обходится, да слуги, которые меня разоряют.
- Сколько же вы дадите? - спросил Жак.
- Господи! - сказал булочник. - Я заплачу вам по три франка за литр, считая ваши одиннадцать литров за десять.
- Прибавьте еще чуть-чуть, - сказал Жак. - Это так мало.
- Ладно! - сказал булочник. - Берите тридцать три франка, но это вымогательство.
- Давайте, - сказал Жак.
Булочник достал из бумажника шесть купюр по семь франков.
- Верните девять франков сдачи, - сказал он.
- У меня только десять, - сказал Жак.
- Отлично, - сказал булочник.
Он положил деньги в карман, взял ведро с потом и повернулся к двери.
- Постарайтесь набрать еще, - сказал он.
- Нет, - сказал Жак. - У меня уже нет температуры.
- Жаль, - сказал булочник и вышел.
Жак поднес руки к голове и снова стал ощупывать деформированные кости. Попробовал приподнять голову руки - его интересовал точный вес, - но не смог, что ж, придется отложить это до тех пор, пока он не выздоровеет, и потом, все равно мешает шея.
V
Жак с усилием откинул одеяло. Перед ним лежали его ноги, усохшие от пяти дней полного бездействия. Он грустно посмотрел на них. Попробовал растянуть их, но, ничего не добившись, сел на край кровати и наконец кое-как встал. Усохшие ноги укоротили его на добрых пять сантиметров. Он расправил грудь, так что затрещали ребра. Болезнь не прошла бесследно. Халат висел на нем унылыми складками. Дряблые губы, отечные пальцы - играть на фистуле он не сможет, это ясно.
В отчаянии он упал на стул и обхватил голову руками. Пальцы машинально стали ощупывать виски и отяжелевший лоб.
VI
Дирижер оркестра, в котором играл Жак, поднялся по лестнице, остановился перед дверью, прочел табличку и вошел.
- Привет, - сказал он. - Тебе, я вижу, лучше?
- Я только что встал с постели, - сказал Жак. - Еле держусь на ногах.
- Когда ты сможешь снова играть? - спросил дирижер.
- А что, мы будем выступать? - спросил Жак. - Мне не хочется больше играть в коридоре. В конце концов, мы - камерный оркестр, а не коридорный.
- Так ты предпочел бы играть в камере? - спросил дирижер. - Может, по-твоему, ты и подхватил бронхину из-за меня? Но ведь все играли в коридоре.
- Знаю, - сказал Жак, - но я был на самом сквозняке и загораживал вас собой, поэтому вы и не заболели.
- Чепуха, - сказал дирижер. - Впрочем, ты всегда был привередой.
- Нет, - сказал Жак, - просто я не люблю болеть и имею на это право.
- Уволить бы тебя, - сказал дирижер. - С такими, как ты, невозможно работать, все тебе не так.
- Да я чуть не загнулся! - сказал Жак.
- Хватит, - сказал дирижер. - Я тут ни при чем. Когда ты сможешь играть?
- Не знаю, - сказал Жак. - Я еле держусь на ногах.
- Ну, это уж слишком, - сказал дирижер. - Так не работают. Я возьму на твое место Альбера.
- Заплати мне за два последних выступления, - сказал Жак. - Я должен отдать деньги за квартиру.
- У меня нет с собой, - сказал дирижер. - Пока. Я пошел к Альберу. У тебя несносный характер.
- Когда ты мне заплатишь? - спросил Жак.
- Да заплачу, заплачу! - сказал дирижер. - Я пошел.
Жак, прикрыв глаза, водил пальцами по лбу. Килограмма четыре будет.
VII
Маленькая спиртовка так воинственно гудела, что вода в алюминиевой кастрюле дрогнула. Конечно, для такой слабой спиртовки воды было слишком много, но Жак терпеливо ждал. Он сидел, глядел в воду и от нечего делать упражнялся на гнус фистуле. Он все время не дотягивал си-бемоль на два сантиметра, но наконец дотянулся, взял ноту и раздавил ее пальцами, довольный своей победой. Навык вернется!
Но пока что вернулась только головная боль, и он перестал играть. Вода закипала.
- Посмотрим, - подумал он, - может, окажется и больше четырех килограммов...
Он взял большой нож и отрезал голову. Потом он опустил ее в кипящую воду со льдом, чтобы удалить все лишнее и получить чистый вес черепной коробки.
А потом умер, так и не доведя дело до конца, потому что тогда, в тысяча девятьсот сорок пятом году, медицина еще не достигла такого высокого уровня, как теперь.
Он вознесся на небо в большом белом облаке. Куда же еще было ему деваться!
1 2