Он высказал ей свое восхищение.
- Мне бы, конечно, следовало покраснеть, - сказала она, - но ведь вы совершенно правы. Я действительно отлично сложена. Взять хотя бы ноги - вот взгляните.
Она задрала фланелевую юбку, чтобы Уен мог сам составить мнение о форме и ослепительной белизне ее ног.
- Я вас понял, - ответил он, и в глазах у него слегка помутилось. - Ну, что же, пойдемте выпьем, а когда во всем разберемся, вернемся сюда, и вы броситесь с правильной стороны.
Они ушли рука об руку, нога в ногу, довольные и веселые. Она сообщила, что ее зовут Флавия, и этот знак доверия еще усилил его симпатию к ней.
Вскоре, когда они уютно расположились в скромном, жарко натопленном кабачке, куда обычно заглядывали матросы со своими шлюпками, она принялась рассказывать:
- Мне не хотелось бы, чтобы вы сочли меня дурой, но нерешительность, которую я испытывала, выбирая, с какой стороны прыгнуть и утопиться, мучила меня всегда, и мне надо было хоть раз в жизни преодолеть ее. Иначе я хоть бы и умерла, а все равно осталась бы тупицей и тряпкой.
- Беда в том, - сочувственно сказал Уен, - что количество вариантов решения отнюдь не всегда бывает нечетным. В вашем случае оба варианта - как выше, так и ниже по течению - неудовлетворительны. Другого же ничего не придумаешь. Где бы ни находился мост, он неизбежно разделяет реку на эти две части.
- Если только не у самого истока, - заметила Флавия.
- Совершенно верно, - сказал Уен, восхищенный такой остротой ума. - Но у истоков реки, как правило, недостаточно глубоко.
- В том-то и дело, - сказала Флавия.
- Впрочем, можно прибегнуть к подвесному мосту, - сказал Уен.
- Боюсь, это было бы против правил.
- Если же вернуться к истокам, то, к примеру, Тувр с самого начала настолько бурный, что вполне подойдет для любого нормального самоубийцы.
- Это слишком далеко, - сказала она.
- В бассейне Шаранты, - уточнил Уен.
- Неужели даже топиться - и то работа, неужели это так же трудно, как все остальное в жизни, вот кошмар! От одного этого жить не захочешь.
- А правда, что толкнуло вас на такое отчаянное решение? - только теперь додумался спросить Уен.
- Эта печальная история, - ответила Флавия, утирая слезу, досадно нарушавшую симметрию ее лица.
- Мне не терпится услышать ее, - сказал Уен, увлекаясь.
- Что же, я вам расскажу.
Уену понравилась откровенность Флавии. Ее не надо было упрашивать поведать свою историю. Очевидно, она и сама понимала исключительную ценность подобных признаний. Он ждал, что последует длинный рассказ: у молодой девушки обычно масса возможностей общения с другими представителями человеческого рода, - так у розанчика с вареньем больше шансов ознакомиться со строением и повадками двукрылых, чем у какого-нибудь чурбана. Несомненно, и история Флавии изобилует мелкими и крупными событиями, из которых можно будет извлечь полезный опыт. Полезный, разумеется, для него, Уена, ибо личный опыт влияет лишь на чужие убеждения, сами-то мы отлично знаем тайные побуждения, заставившие нас преподнести его в прилизанном, приличном и безличном виде.
- Я родилась, - начала Флавия, - двадцать два и восемь двенадцатых года тому назад в небольшом нормандском замке близ местечка Чертегде. Мой отец, в прошлом преподаватель хороших манер в пансионе мадемуазель Притон, разбогатев, удалился в это поместье, чтобы насладиться прелестями своей служанки и спокойной жизни после долгих лет напряженного труда, а моя мать, его бывшая ученица, которую ему удалось соблазнить ценой неимоверных усилий, так как он был очень уродлив, не последовала за ним и жила в Париже, попеременно то с архиепископом, то с комиссаром полиции. Отец, ярый антиклерикал, не знал о ее связи с первым, иначе он бы немедленно потребовал развода; что же касается своеобразного родства с полицейской ищейкой, то оно даже было ему приятно, так как позволяло посмеяться и поиздеваться над этим честным служакой, довольствовавшимся его объедками. Кроме того, отцу досталось от деда солидное наследство в виде клочка земли на площади Опера в Париже. Он любил наведываться туда по воскресеньям и копаться на грядках с артишоками на глазах и под носом у водителей автобусов. Как видите, любая форменная одежда внушала ему презрение.
- Да, но при чем здесь вы? - сказал Уен, чувствуя, что Флавия теряет нить рассказа.
- В самом деле.
Она отпила глоток вина. И вдруг из глаз ее хлынули слезы, обильно и бесшумно, как из исправного водопроводного крана. Казалось, она в отчаянии. Так оно, должно быть, и было. Растроганный Уен взял ее руку. Но тотчас выпустил, не зная, что с ней делать. Однако Флавия уже успокаивалась.
- Я жалкое ничтожество, - сказала она.
- Вовсе нет, - возразил Уен, находя, что она слишком строга к себе. - Я не должен был вас перебивать.
- Я бессовестно лгала вам, - сказала она. - И все из чистой гордыни. На самом деле архиепископ был простым епископом, а комиссар - всего лишь уличным регулировщиком. Ну, а сама я - портниха и еле-еле свожу концы с концами. Заказы бывают редко, а заказчицы все редкие стервы. Я надрываюсь, а им смешно. Денег нет, есть нечего, я так несчастна! А мой друг в тюрьме. Он продавал секретные сведения иностранной державе, но взял дороже, чем полагается, и его посадили. А сборщик налогов дерет все больше - это мой дядя, и если он не уплатит своих картежных долгов, тетя с шестью детьми пойдет по миру, - шутка ли, старшему тридцать пять лет, а знали бы вы, сколько нужно, чтобы его прокормить в таком-то возрасте!
Не выдержав, она снова горько заплакала.
- День и ночь я не выпускаю из рук иголку, и все впустую, потому что мне не на что купить даже ниток!
Уен не знал, что сказать. Он похлопал ее по плечу и подумал, что надо бы приободрить ее. Но как? Хотя и говорится: чужую беду руками разведу, - но кто это пробовал? Впрочем... И он развел руками.
- Что с вами? - спросила она.
- Ничего, - сказал он, - просто меня поразил ваш рассказ.
- О, - сказала она, - это еще что! О самом худшем я боюсь и говорить!
Он ласково погладил ее по ноге.
- Доверьтесь мне, это приносит облегчение.
- Приносит облегчение? Разве вам приносит?
- Ну, - сказал он, - так говорится. Разумеется, это только общие слова...
- Что ж, будь что будет, - сказала она.
- Будь что будет, - повторил он.
- Мое злосчастное существование окончательно превратилось в ад из-за моего порочного брата. Он спит со своей собакой, с утра пораньше плюет на пол, пинает котенка, а проходя мимо консьержки, рыгает очередями.
Уен потерял дар речи. И в самом деле, когда сталкиваешься с человеком, до такой степени испорченным, извращенным и развратным, то просто нет слов...
- Подумать только, если он таков в полтора года, что же будет дальше? сказала Флавия и разрыдалась.
Эти рыданья уступали предыдущим по частоте, но далеко превосходили по силе звука.
1 2 3
- Мне бы, конечно, следовало покраснеть, - сказала она, - но ведь вы совершенно правы. Я действительно отлично сложена. Взять хотя бы ноги - вот взгляните.
Она задрала фланелевую юбку, чтобы Уен мог сам составить мнение о форме и ослепительной белизне ее ног.
- Я вас понял, - ответил он, и в глазах у него слегка помутилось. - Ну, что же, пойдемте выпьем, а когда во всем разберемся, вернемся сюда, и вы броситесь с правильной стороны.
Они ушли рука об руку, нога в ногу, довольные и веселые. Она сообщила, что ее зовут Флавия, и этот знак доверия еще усилил его симпатию к ней.
Вскоре, когда они уютно расположились в скромном, жарко натопленном кабачке, куда обычно заглядывали матросы со своими шлюпками, она принялась рассказывать:
- Мне не хотелось бы, чтобы вы сочли меня дурой, но нерешительность, которую я испытывала, выбирая, с какой стороны прыгнуть и утопиться, мучила меня всегда, и мне надо было хоть раз в жизни преодолеть ее. Иначе я хоть бы и умерла, а все равно осталась бы тупицей и тряпкой.
- Беда в том, - сочувственно сказал Уен, - что количество вариантов решения отнюдь не всегда бывает нечетным. В вашем случае оба варианта - как выше, так и ниже по течению - неудовлетворительны. Другого же ничего не придумаешь. Где бы ни находился мост, он неизбежно разделяет реку на эти две части.
- Если только не у самого истока, - заметила Флавия.
- Совершенно верно, - сказал Уен, восхищенный такой остротой ума. - Но у истоков реки, как правило, недостаточно глубоко.
- В том-то и дело, - сказала Флавия.
- Впрочем, можно прибегнуть к подвесному мосту, - сказал Уен.
- Боюсь, это было бы против правил.
- Если же вернуться к истокам, то, к примеру, Тувр с самого начала настолько бурный, что вполне подойдет для любого нормального самоубийцы.
- Это слишком далеко, - сказала она.
- В бассейне Шаранты, - уточнил Уен.
- Неужели даже топиться - и то работа, неужели это так же трудно, как все остальное в жизни, вот кошмар! От одного этого жить не захочешь.
- А правда, что толкнуло вас на такое отчаянное решение? - только теперь додумался спросить Уен.
- Эта печальная история, - ответила Флавия, утирая слезу, досадно нарушавшую симметрию ее лица.
- Мне не терпится услышать ее, - сказал Уен, увлекаясь.
- Что же, я вам расскажу.
Уену понравилась откровенность Флавии. Ее не надо было упрашивать поведать свою историю. Очевидно, она и сама понимала исключительную ценность подобных признаний. Он ждал, что последует длинный рассказ: у молодой девушки обычно масса возможностей общения с другими представителями человеческого рода, - так у розанчика с вареньем больше шансов ознакомиться со строением и повадками двукрылых, чем у какого-нибудь чурбана. Несомненно, и история Флавии изобилует мелкими и крупными событиями, из которых можно будет извлечь полезный опыт. Полезный, разумеется, для него, Уена, ибо личный опыт влияет лишь на чужие убеждения, сами-то мы отлично знаем тайные побуждения, заставившие нас преподнести его в прилизанном, приличном и безличном виде.
- Я родилась, - начала Флавия, - двадцать два и восемь двенадцатых года тому назад в небольшом нормандском замке близ местечка Чертегде. Мой отец, в прошлом преподаватель хороших манер в пансионе мадемуазель Притон, разбогатев, удалился в это поместье, чтобы насладиться прелестями своей служанки и спокойной жизни после долгих лет напряженного труда, а моя мать, его бывшая ученица, которую ему удалось соблазнить ценой неимоверных усилий, так как он был очень уродлив, не последовала за ним и жила в Париже, попеременно то с архиепископом, то с комиссаром полиции. Отец, ярый антиклерикал, не знал о ее связи с первым, иначе он бы немедленно потребовал развода; что же касается своеобразного родства с полицейской ищейкой, то оно даже было ему приятно, так как позволяло посмеяться и поиздеваться над этим честным служакой, довольствовавшимся его объедками. Кроме того, отцу досталось от деда солидное наследство в виде клочка земли на площади Опера в Париже. Он любил наведываться туда по воскресеньям и копаться на грядках с артишоками на глазах и под носом у водителей автобусов. Как видите, любая форменная одежда внушала ему презрение.
- Да, но при чем здесь вы? - сказал Уен, чувствуя, что Флавия теряет нить рассказа.
- В самом деле.
Она отпила глоток вина. И вдруг из глаз ее хлынули слезы, обильно и бесшумно, как из исправного водопроводного крана. Казалось, она в отчаянии. Так оно, должно быть, и было. Растроганный Уен взял ее руку. Но тотчас выпустил, не зная, что с ней делать. Однако Флавия уже успокаивалась.
- Я жалкое ничтожество, - сказала она.
- Вовсе нет, - возразил Уен, находя, что она слишком строга к себе. - Я не должен был вас перебивать.
- Я бессовестно лгала вам, - сказала она. - И все из чистой гордыни. На самом деле архиепископ был простым епископом, а комиссар - всего лишь уличным регулировщиком. Ну, а сама я - портниха и еле-еле свожу концы с концами. Заказы бывают редко, а заказчицы все редкие стервы. Я надрываюсь, а им смешно. Денег нет, есть нечего, я так несчастна! А мой друг в тюрьме. Он продавал секретные сведения иностранной державе, но взял дороже, чем полагается, и его посадили. А сборщик налогов дерет все больше - это мой дядя, и если он не уплатит своих картежных долгов, тетя с шестью детьми пойдет по миру, - шутка ли, старшему тридцать пять лет, а знали бы вы, сколько нужно, чтобы его прокормить в таком-то возрасте!
Не выдержав, она снова горько заплакала.
- День и ночь я не выпускаю из рук иголку, и все впустую, потому что мне не на что купить даже ниток!
Уен не знал, что сказать. Он похлопал ее по плечу и подумал, что надо бы приободрить ее. Но как? Хотя и говорится: чужую беду руками разведу, - но кто это пробовал? Впрочем... И он развел руками.
- Что с вами? - спросила она.
- Ничего, - сказал он, - просто меня поразил ваш рассказ.
- О, - сказала она, - это еще что! О самом худшем я боюсь и говорить!
Он ласково погладил ее по ноге.
- Доверьтесь мне, это приносит облегчение.
- Приносит облегчение? Разве вам приносит?
- Ну, - сказал он, - так говорится. Разумеется, это только общие слова...
- Что ж, будь что будет, - сказала она.
- Будь что будет, - повторил он.
- Мое злосчастное существование окончательно превратилось в ад из-за моего порочного брата. Он спит со своей собакой, с утра пораньше плюет на пол, пинает котенка, а проходя мимо консьержки, рыгает очередями.
Уен потерял дар речи. И в самом деле, когда сталкиваешься с человеком, до такой степени испорченным, извращенным и развратным, то просто нет слов...
- Подумать только, если он таков в полтора года, что же будет дальше? сказала Флавия и разрыдалась.
Эти рыданья уступали предыдущим по частоте, но далеко превосходили по силе звука.
1 2 3