Машинально взял с низенького столика бутылку коньяка «Эннеси» и долго пил прямо из горлышка. Поставив бутылку, опустился в кресло.
Он чувствовал себя опустошенным.
Давно уже немец не совершал насилия. Его трясло. Прислонившись к столу, Моника Искиердо рыдала, судорожно ломая руки. Ничто больше не нарушало тишину. Слуги-индейцы боялись показываться. А со старым таксистом дон Федерико рассчитался сам, дав ему пятьдесят долларов и сказав, что гость остается обедать.
Что до Клауса Хейнкеля, то он, видимо, спал. С трудом перенося горную болезнь, он страдал от бессонницы. Засыпал на рассвете и вставал часа в три.
– Какой бардак! – выругался дон Федерико сквозь зубы. От злости он даже вскочил с кресла. Резко подошел к женщине.
Схватив Монику за запястья, он принялся трясти ее, как грушу.
– Идиотка! Я же приказал вам не выходить из дома.
Моника зарыдала еще громче.
– Я не видела, что кто-то приехал, – всхлипнула она. – Мне надоело сидеть взаперти. Отпустите руки.
Пытаясь вырваться, она уперлась в него бедрами, животом и грудью. Волна желания небывалой силы вдруг всколыхнула немца. Он отпустил ее руки и обнял за бедра, прижимая к себе.
Она в ужасе подняла голову и была потрясена незнакомым выражением его светлых глаз: жестокое, звериное желание горело в них. Дон Федерико никогда не заигрывал с ней. С тех пор, как она поселилась в его доме, она не заметила с его стороны ни одного двусмысленного жеста. Внезапно она поняла, что совсем его не знает. А он только что убил при ней человека. Моника, стараясь вырваться, отталкивала его обеими руками.
– Пустите меня.
Но его руки не разжимались. Напротив. Она почувствовала себя крепко прижатой к сильному сухощавому телу немца и поняла, до какой степени она его возбуждает. Моника залилась краской, ощутив вдруг неожиданный прилив истомы. На губах дона Федерико блуждала неопределенная улыбка.
– Этот юный болван был прав, ты очень красива, Моника...
Никогда раньше он не обращался к ней на «ты». Отпустив ее талию, он с выражением истинного гурмана кончиками пальцев гладил ей грудь, прикрытую черным тюлем. Утонченного кабальеро сменил жаждущий самец, бывший к тому же на добрых двадцать сантиметров выше нее ростом. Он так прижал ее к краю письменного стола, что она почувствовала боль в пояснице. Моника попыталась овладеть собой, и ей удалось произнести почти спокойным голосом:
– Отпустите меня, дон Федерико, ведь нужно что-то делать с этим трупом.
– Он подождет, – холодно ответил немец.
Чем сильнее он прижимал ее к себе, тем больше росло его желание. Холостяк, он изредка позволял себе связь с какой-нибудь танцовщицей стриптиза из ресторана «Маракаибо» в Ла-Пасе или с проституткой из Лимы. Но это не шло ни в какое сравнение с элегантной, красивой, молодой и чувственной женщиной, которую он сейчас обнимал...
Испытывая неодолимый прилив желания, дон Федерико положил ладонь на правое бедро Моники. Прикосновение к черным колготкам наэлектризовало его.
Медленно поднимаясь по изгибу бедра, его рука поднимала платье. Когда его пальцы коснулись тонкого нейлона, женщина вдруг резко выпрямилась. Воспитание победило в ней чувственность: правой рукой она наотмашь ударила немца по щеке.
– Это свинство! – вскричала она по-немецки.
На секунду отпустив ее, дон Федерико с размаху отвесил ей пару таких оплеух, что она остолбенела от боли и страха, на глазах ее выступили слезы. Схватив ее рукой за горло, он прорычал:
– Еще раз так сделаешь, убью, как того.
Моника в ужасе замотала головой. Никогда бы ей не пришло в голову, что хозяин дома может с ней так обращаться. Клаус всегда говорил, что он – один из самых лучших его друзей. И еще она подумала, что если бы он сначала поцеловал ее, а не лез лапать руками, как нахал, она бы сама не удержалась. Уж очень он не похож на Клауса...
Сквозь слезы она увидела холодный блеск глаз дона Федерико, а опустив глаза, застыла от удивления: немец спокойно расстегивал ремень на брюках.
Он прерывисто и шумно дышал. Словно загипнотизированная, она чувствовала, как он отпустил ее шею, как его рука подняла кружево платья, вцепилась в пояс колготок и рванула их вниз. Толстые пальцы со злобой раздирали нейлон. Куски ткани комично повисли на ее щиколотках. Прикосновение пальцев к коже заставило ее вздрогнуть от стыда.
Но она уже была во власти привычных демонов, парализовавших ее волю.
Когда дон Федерико обнажил ей живот, задрав платье до пояса, она сделала еще одну попытку вырваться. И опять он зло скрутил ей руки, лицо его приблизилось к ее лицу. Шрам у носа вздулся, словно клеймо дьявола.
– Закричишь, вышвырну вон вас обоих, – пригрозил немец.
Она поняла, что он так и сделает. Смирившись, она покорно откинулась назад, опершись на жесткий край письменного стола. Тотчас почувствовала вес навалившегося на нее дона Федерико. Для шестидесятилетнего он был еще очень и очень мужчина. Он овладел ею сразу, одним нажимом, урча от наслаждения. Она испустила слабый стон, вызванный резкой болью, к которой тело ее еще не было готово. Но она терпела ее, закрыв глаза. В голове промелькнула мысль о Клаусе, спящем на втором этаже...
Дон Федерико наклонил ее еще больше с жадностью молодого самца, не заботясь о ее ощущениях. Внезапно она почувствовала, как ее подхватило и понесло. Горячая волна всколыхнула ее, переходя в мощную, охватившую все ее тело, пульсирующую дрожь. Руки, отпустив край стола, потянулись к груди мужчины и схватились за его рубашку.
Чуть слышно она прошептала:
– Нежней, нежней.
Немец, казалось, не слышал ее. Просунув руки под ее бедра, он навалился всей силой, словно желая раздавить ее.
Тут Моника Искиердо превратилась внезапно в дикого зверя, рычащего и задыхающегося.
Руки ее сбросили со стола чернильницу и фотографии в рамочках. Дон Федерико ничего этого не замечал.
Дверь бесшумно открылась, и в нее просунулось сморщенное лицо старой служанки, встревоженной шумом. Бесстрастным взором оценив происходящее, она быстро захлопнула дверь.
Внезапно дон Федерико остановился. Выпрямившись, он оторвался от женщины и замер, переводя дыхание, с неистово бьющимся сердцем и пустым взглядом. Не глядя на донью Искиердо, он машинально привел себя в порядок. Моника тоже распрямилась. И в этот момент в дверь постучали.
– Кто там?
– Клаус.
– Минутку.
Немец быстрым взглядом пробежал по клочьям одежды, валявшимся на полу, по красной и растрепанной Монике с обрывками колготок на щиколотках, по письменному столу, с которого все было сметено, словно ураганом. А возле журнального столика – труп Джима Дугласа в огромной луже крови.
– Подбери колготки, – тихо сказал он. – И не забывай, что с тобой будет, если проговоришься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Он чувствовал себя опустошенным.
Давно уже немец не совершал насилия. Его трясло. Прислонившись к столу, Моника Искиердо рыдала, судорожно ломая руки. Ничто больше не нарушало тишину. Слуги-индейцы боялись показываться. А со старым таксистом дон Федерико рассчитался сам, дав ему пятьдесят долларов и сказав, что гость остается обедать.
Что до Клауса Хейнкеля, то он, видимо, спал. С трудом перенося горную болезнь, он страдал от бессонницы. Засыпал на рассвете и вставал часа в три.
– Какой бардак! – выругался дон Федерико сквозь зубы. От злости он даже вскочил с кресла. Резко подошел к женщине.
Схватив Монику за запястья, он принялся трясти ее, как грушу.
– Идиотка! Я же приказал вам не выходить из дома.
Моника зарыдала еще громче.
– Я не видела, что кто-то приехал, – всхлипнула она. – Мне надоело сидеть взаперти. Отпустите руки.
Пытаясь вырваться, она уперлась в него бедрами, животом и грудью. Волна желания небывалой силы вдруг всколыхнула немца. Он отпустил ее руки и обнял за бедра, прижимая к себе.
Она в ужасе подняла голову и была потрясена незнакомым выражением его светлых глаз: жестокое, звериное желание горело в них. Дон Федерико никогда не заигрывал с ней. С тех пор, как она поселилась в его доме, она не заметила с его стороны ни одного двусмысленного жеста. Внезапно она поняла, что совсем его не знает. А он только что убил при ней человека. Моника, стараясь вырваться, отталкивала его обеими руками.
– Пустите меня.
Но его руки не разжимались. Напротив. Она почувствовала себя крепко прижатой к сильному сухощавому телу немца и поняла, до какой степени она его возбуждает. Моника залилась краской, ощутив вдруг неожиданный прилив истомы. На губах дона Федерико блуждала неопределенная улыбка.
– Этот юный болван был прав, ты очень красива, Моника...
Никогда раньше он не обращался к ней на «ты». Отпустив ее талию, он с выражением истинного гурмана кончиками пальцев гладил ей грудь, прикрытую черным тюлем. Утонченного кабальеро сменил жаждущий самец, бывший к тому же на добрых двадцать сантиметров выше нее ростом. Он так прижал ее к краю письменного стола, что она почувствовала боль в пояснице. Моника попыталась овладеть собой, и ей удалось произнести почти спокойным голосом:
– Отпустите меня, дон Федерико, ведь нужно что-то делать с этим трупом.
– Он подождет, – холодно ответил немец.
Чем сильнее он прижимал ее к себе, тем больше росло его желание. Холостяк, он изредка позволял себе связь с какой-нибудь танцовщицей стриптиза из ресторана «Маракаибо» в Ла-Пасе или с проституткой из Лимы. Но это не шло ни в какое сравнение с элегантной, красивой, молодой и чувственной женщиной, которую он сейчас обнимал...
Испытывая неодолимый прилив желания, дон Федерико положил ладонь на правое бедро Моники. Прикосновение к черным колготкам наэлектризовало его.
Медленно поднимаясь по изгибу бедра, его рука поднимала платье. Когда его пальцы коснулись тонкого нейлона, женщина вдруг резко выпрямилась. Воспитание победило в ней чувственность: правой рукой она наотмашь ударила немца по щеке.
– Это свинство! – вскричала она по-немецки.
На секунду отпустив ее, дон Федерико с размаху отвесил ей пару таких оплеух, что она остолбенела от боли и страха, на глазах ее выступили слезы. Схватив ее рукой за горло, он прорычал:
– Еще раз так сделаешь, убью, как того.
Моника в ужасе замотала головой. Никогда бы ей не пришло в голову, что хозяин дома может с ней так обращаться. Клаус всегда говорил, что он – один из самых лучших его друзей. И еще она подумала, что если бы он сначала поцеловал ее, а не лез лапать руками, как нахал, она бы сама не удержалась. Уж очень он не похож на Клауса...
Сквозь слезы она увидела холодный блеск глаз дона Федерико, а опустив глаза, застыла от удивления: немец спокойно расстегивал ремень на брюках.
Он прерывисто и шумно дышал. Словно загипнотизированная, она чувствовала, как он отпустил ее шею, как его рука подняла кружево платья, вцепилась в пояс колготок и рванула их вниз. Толстые пальцы со злобой раздирали нейлон. Куски ткани комично повисли на ее щиколотках. Прикосновение пальцев к коже заставило ее вздрогнуть от стыда.
Но она уже была во власти привычных демонов, парализовавших ее волю.
Когда дон Федерико обнажил ей живот, задрав платье до пояса, она сделала еще одну попытку вырваться. И опять он зло скрутил ей руки, лицо его приблизилось к ее лицу. Шрам у носа вздулся, словно клеймо дьявола.
– Закричишь, вышвырну вон вас обоих, – пригрозил немец.
Она поняла, что он так и сделает. Смирившись, она покорно откинулась назад, опершись на жесткий край письменного стола. Тотчас почувствовала вес навалившегося на нее дона Федерико. Для шестидесятилетнего он был еще очень и очень мужчина. Он овладел ею сразу, одним нажимом, урча от наслаждения. Она испустила слабый стон, вызванный резкой болью, к которой тело ее еще не было готово. Но она терпела ее, закрыв глаза. В голове промелькнула мысль о Клаусе, спящем на втором этаже...
Дон Федерико наклонил ее еще больше с жадностью молодого самца, не заботясь о ее ощущениях. Внезапно она почувствовала, как ее подхватило и понесло. Горячая волна всколыхнула ее, переходя в мощную, охватившую все ее тело, пульсирующую дрожь. Руки, отпустив край стола, потянулись к груди мужчины и схватились за его рубашку.
Чуть слышно она прошептала:
– Нежней, нежней.
Немец, казалось, не слышал ее. Просунув руки под ее бедра, он навалился всей силой, словно желая раздавить ее.
Тут Моника Искиердо превратилась внезапно в дикого зверя, рычащего и задыхающегося.
Руки ее сбросили со стола чернильницу и фотографии в рамочках. Дон Федерико ничего этого не замечал.
Дверь бесшумно открылась, и в нее просунулось сморщенное лицо старой служанки, встревоженной шумом. Бесстрастным взором оценив происходящее, она быстро захлопнула дверь.
Внезапно дон Федерико остановился. Выпрямившись, он оторвался от женщины и замер, переводя дыхание, с неистово бьющимся сердцем и пустым взглядом. Не глядя на донью Искиердо, он машинально привел себя в порядок. Моника тоже распрямилась. И в этот момент в дверь постучали.
– Кто там?
– Клаус.
– Минутку.
Немец быстрым взглядом пробежал по клочьям одежды, валявшимся на полу, по красной и растрепанной Монике с обрывками колготок на щиколотках, по письменному столу, с которого все было сметено, словно ураганом. А возле журнального столика – труп Джима Дугласа в огромной луже крови.
– Подбери колготки, – тихо сказал он. – И не забывай, что с тобой будет, если проговоришься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51