и он и она были вождями, оба уже достигли зрелых лет, поседели, но все же сохранили молодость. Но различались они так же сильно, как море и лес. В Энее не было спокойствия. Его все еще терзали сомнения; в этих душевных страданиях, по мнению Меллонии, и заключалось его величие. Ни один вождь не может обрести спокойствие, если те, кто его окружают, испытывают муки. Скакун умер; Эней, а не Волумна оплакал его, и не только потому, что его сын выпустил ту роковую стрелу.
(«Все умирают, – сказала Волумна. – В конце концов, он был всего лишь кентавром и к тому же мужчиной».)
– Дочь моя, я рада, что ты решила посетить Дерево. Ты оделась достойно своей матери. Бог будет доволен.
Обычно Меллония ходила в простой тунике и иногда надевала сандалии, но сегодня она приготовилась к встрече с Богом: ножные браслеты из малахита – дымчато-зеленого камня, будто родившегося в глубине лесных зарослей, куда едва проникают солнечные лучи, не имеющие силы разогнать густую тень; браслеты с изумрудами и хризопразами на руках; на голове серебряный обруч, украшенный порфировыми соловьями; на шее подвеска – халцедоновый зимородок.
«Да, – подумала Меллония, – но ты не обрадовалась бы, узнав, что я хочу родить мальчика, а не девочку и не позволю оставить его в лесу; что я обязательно пошла бы на корабль к Энею и рассказала ему о своих планах, если бы не боялась, что меня выследят, поймают, а он окажется из-за этого в опасности. Более того, я собираюсь дать своему сыну имя Зимородок. («Ты любила Скакуна?» – «Не знаю… я задумывалась о начале начал и о вечности».) Люблю ли я Энея? Не знаю. Мне хочется коснуться его волос и поцеловать в щеку и… да, я действительно хочу поцеловать его в губы. Странно, что соприкосновение губ, всего лишь мысль об этом, так волнует меня. Будто добрые пчелы, перебирая своими лапками, ползут по моему телу. Я как роза. Когда мотылек спускается из своего небесного сада, роза дрожит в страхе перед его приближением (я слышала ее вскрикивания) и все же с радостью позволяет ему погрузиться в свой нектар и пытается удержать его, не давая вернуться на небо (я слышала ее плач).»
– Левана, Сегета! Мы идем в Священный Дуб.
Голос Волумны, как звук трубящей раковины, раздавался среди деревьев. Двери отворились. Две дриады вышли им навстречу. Остальные наблюдали за ними из своих домиков, спрятанных среди ветвей. Волумна была спокойна, но лицо ее сияло. Маленькие сандалии почти не приминали траву, казалось, она плыла над землей, будто утренний туман. («Она ждет девочку, чтобы пополнить наше племя», – подумала Меллония.)
Левана и Сегета, родившие уже много дочерей, стали обсуждать радости материнства.
– Моим первенцем был сын, – сказала Сегета, содрогнувшись. Волосы ее были темно-зелеными, как мох, голос хриплым и глухим, будто раздавался откуда-то из-под корней дерева. Она родила семь дочерей и трех сыновей и приближалась уже к своему двухсотлетию. – Отвратительный был ребенок. Рога, копыта, шерсть. Я с радостью бросила его лесу. Но когда родилась моя первая дочь, я принесла в жертву Румине соты с медом.
– А что было в Дереве? – спросила Меллония. – Какие сны ты там видела?
– Я тебе уже сто раз говорила, что не помню.
– Ни разу ничего не запомнила?
– Ни разу. Какая-то тень двигалась в темноте. Я испугалась. Во всяком случае, в первый раз я почувствовала острую боль, но когда проснулась и вышла на свет, то ощутила умиротворение. А меньше чем через месяц я уже знала, что во мне ребенок Бога.
– А ты, Левана?
– В первый раз ко мне пришел не Румин. Это был злой бог – карлик Сильван. Он терзал меня, пока я спала. Проснулась я вся в синяках и в луже крови.
– А как он выглядел?
– У него были рога, но гораздо более страшные, чем у фавнов. Изогнутые и покрытые мхом, как ветви старого дерева, и все то, что есть у мужчин, было у него очень большим; мне было противно смотреть на него.
– Тише, Сегета. Он теперь редко приходит, и только к тем, кто в немилости у Бога. Я вспоминаю, что до твоего первого посещения Дерева ты дружила с мальчиком из племени вольсков.
– Мы всего лишь играли в бабки на берегу Тибра.
– Этого достаточно. Меллония, я думаю, не прогневила Бога. Я права, моя дорогая? А что касается Дерева, могу только сказать, что это тайна. Кто, кроме Румина, знает, как Бог совершает свое чудо? Мне же довелось увидеть его лицо, гладкое и нежное, как кора молодого деревца, и я не испытывала ни страха, ни боли. Вы ведь знаете, я была в Дереве больше двадцати раз и подарила племени одиннадцать девочек.
(«И бросила в лесу десять мальчиков. Почему ты говорила мне, что мужчины – все мужчины – зло и что Эней должен умереть?»)
– Теперь иди, Меллония. Мы останемся у края поляны. Когда ты проснешься, тебе уже не надо будет расспрашивать о тайне. Твоя мать была моей самой близкой подругой. Твою Дочь я буду считать своей внучкой. («А моего сына?»)
– Нам нужны храбрые женщины, чтобы защищать наш лес от варваров вроде Энея.
– Может, – сказала Меллония, – его корабли уплывут отсюда.
– Может быть. Но обрати свои мысли к Богу. О демонах подумаю я.
На шее у Волумны висел на цепочке флакон из полированного янтаря. Она вынула пробку:
– Выпей это, Меллония.
Жидкость была темной и сладкой, как виноградный сок с медом, но в ней чувствовалась острота дурманящего макового настоя. Три дриады наблюдали за тем, как Меллония пересекла поляну и подошла к Дереву. Ей хотелось крикнуть: «Подождите», но она не успела. Дриады повернулись и исчезли среди деревьев. Еще открывая деревянную дверь, укрепленную на старинных кожаных петлях, Меллония почувствовала, как сонливость растекается по ее телу, напоминая забытье, в которое впадает замерзающий в снегу. Она опустилась на мягкие, сухие листья и стала смотреть на тонкий ободок света вокруг двери. Что находилось рядом с ней, в Дереве, разглядеть было невозможно. Почувствовав жжение в глазах, она закрыла их, и у нее остались лишь одни ощущения – теплые листья, приятный запах коры, шуршащая где-то рядом мышь-полевка, устроившая здесь теплое гнездышко, и, наконец, Божественный дух. От него исходило тепло, как от очага. Она поняла, почему ее подруги говорили, что он убаюкивал их своим теплом. Казалось, он обнял ее, и впервые она увидела его лицо. Румин. Отец. Бог. В прошлом это были для нее пустые слова. Дриады никогда не рисовали и не вырезали скульптурных портретов, но теперь она хорошо представляла себе его лицо и тело и не была удивлена, что он походил на Энея, сына богини, самого божественного из людей.
«Что со мной, я сплю или бодрствую? Во сне не бывает таких чудесных видений… Я сплю и жду прихода Бога.
Но мне страшно. Где-то вдали слышен треск сухих листьев, звук нарастает, усиливается. Дерево содрогается. Крики, удары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
(«Все умирают, – сказала Волумна. – В конце концов, он был всего лишь кентавром и к тому же мужчиной».)
– Дочь моя, я рада, что ты решила посетить Дерево. Ты оделась достойно своей матери. Бог будет доволен.
Обычно Меллония ходила в простой тунике и иногда надевала сандалии, но сегодня она приготовилась к встрече с Богом: ножные браслеты из малахита – дымчато-зеленого камня, будто родившегося в глубине лесных зарослей, куда едва проникают солнечные лучи, не имеющие силы разогнать густую тень; браслеты с изумрудами и хризопразами на руках; на голове серебряный обруч, украшенный порфировыми соловьями; на шее подвеска – халцедоновый зимородок.
«Да, – подумала Меллония, – но ты не обрадовалась бы, узнав, что я хочу родить мальчика, а не девочку и не позволю оставить его в лесу; что я обязательно пошла бы на корабль к Энею и рассказала ему о своих планах, если бы не боялась, что меня выследят, поймают, а он окажется из-за этого в опасности. Более того, я собираюсь дать своему сыну имя Зимородок. («Ты любила Скакуна?» – «Не знаю… я задумывалась о начале начал и о вечности».) Люблю ли я Энея? Не знаю. Мне хочется коснуться его волос и поцеловать в щеку и… да, я действительно хочу поцеловать его в губы. Странно, что соприкосновение губ, всего лишь мысль об этом, так волнует меня. Будто добрые пчелы, перебирая своими лапками, ползут по моему телу. Я как роза. Когда мотылек спускается из своего небесного сада, роза дрожит в страхе перед его приближением (я слышала ее вскрикивания) и все же с радостью позволяет ему погрузиться в свой нектар и пытается удержать его, не давая вернуться на небо (я слышала ее плач).»
– Левана, Сегета! Мы идем в Священный Дуб.
Голос Волумны, как звук трубящей раковины, раздавался среди деревьев. Двери отворились. Две дриады вышли им навстречу. Остальные наблюдали за ними из своих домиков, спрятанных среди ветвей. Волумна была спокойна, но лицо ее сияло. Маленькие сандалии почти не приминали траву, казалось, она плыла над землей, будто утренний туман. («Она ждет девочку, чтобы пополнить наше племя», – подумала Меллония.)
Левана и Сегета, родившие уже много дочерей, стали обсуждать радости материнства.
– Моим первенцем был сын, – сказала Сегета, содрогнувшись. Волосы ее были темно-зелеными, как мох, голос хриплым и глухим, будто раздавался откуда-то из-под корней дерева. Она родила семь дочерей и трех сыновей и приближалась уже к своему двухсотлетию. – Отвратительный был ребенок. Рога, копыта, шерсть. Я с радостью бросила его лесу. Но когда родилась моя первая дочь, я принесла в жертву Румине соты с медом.
– А что было в Дереве? – спросила Меллония. – Какие сны ты там видела?
– Я тебе уже сто раз говорила, что не помню.
– Ни разу ничего не запомнила?
– Ни разу. Какая-то тень двигалась в темноте. Я испугалась. Во всяком случае, в первый раз я почувствовала острую боль, но когда проснулась и вышла на свет, то ощутила умиротворение. А меньше чем через месяц я уже знала, что во мне ребенок Бога.
– А ты, Левана?
– В первый раз ко мне пришел не Румин. Это был злой бог – карлик Сильван. Он терзал меня, пока я спала. Проснулась я вся в синяках и в луже крови.
– А как он выглядел?
– У него были рога, но гораздо более страшные, чем у фавнов. Изогнутые и покрытые мхом, как ветви старого дерева, и все то, что есть у мужчин, было у него очень большим; мне было противно смотреть на него.
– Тише, Сегета. Он теперь редко приходит, и только к тем, кто в немилости у Бога. Я вспоминаю, что до твоего первого посещения Дерева ты дружила с мальчиком из племени вольсков.
– Мы всего лишь играли в бабки на берегу Тибра.
– Этого достаточно. Меллония, я думаю, не прогневила Бога. Я права, моя дорогая? А что касается Дерева, могу только сказать, что это тайна. Кто, кроме Румина, знает, как Бог совершает свое чудо? Мне же довелось увидеть его лицо, гладкое и нежное, как кора молодого деревца, и я не испытывала ни страха, ни боли. Вы ведь знаете, я была в Дереве больше двадцати раз и подарила племени одиннадцать девочек.
(«И бросила в лесу десять мальчиков. Почему ты говорила мне, что мужчины – все мужчины – зло и что Эней должен умереть?»)
– Теперь иди, Меллония. Мы останемся у края поляны. Когда ты проснешься, тебе уже не надо будет расспрашивать о тайне. Твоя мать была моей самой близкой подругой. Твою Дочь я буду считать своей внучкой. («А моего сына?»)
– Нам нужны храбрые женщины, чтобы защищать наш лес от варваров вроде Энея.
– Может, – сказала Меллония, – его корабли уплывут отсюда.
– Может быть. Но обрати свои мысли к Богу. О демонах подумаю я.
На шее у Волумны висел на цепочке флакон из полированного янтаря. Она вынула пробку:
– Выпей это, Меллония.
Жидкость была темной и сладкой, как виноградный сок с медом, но в ней чувствовалась острота дурманящего макового настоя. Три дриады наблюдали за тем, как Меллония пересекла поляну и подошла к Дереву. Ей хотелось крикнуть: «Подождите», но она не успела. Дриады повернулись и исчезли среди деревьев. Еще открывая деревянную дверь, укрепленную на старинных кожаных петлях, Меллония почувствовала, как сонливость растекается по ее телу, напоминая забытье, в которое впадает замерзающий в снегу. Она опустилась на мягкие, сухие листья и стала смотреть на тонкий ободок света вокруг двери. Что находилось рядом с ней, в Дереве, разглядеть было невозможно. Почувствовав жжение в глазах, она закрыла их, и у нее остались лишь одни ощущения – теплые листья, приятный запах коры, шуршащая где-то рядом мышь-полевка, устроившая здесь теплое гнездышко, и, наконец, Божественный дух. От него исходило тепло, как от очага. Она поняла, почему ее подруги говорили, что он убаюкивал их своим теплом. Казалось, он обнял ее, и впервые она увидела его лицо. Румин. Отец. Бог. В прошлом это были для нее пустые слова. Дриады никогда не рисовали и не вырезали скульптурных портретов, но теперь она хорошо представляла себе его лицо и тело и не была удивлена, что он походил на Энея, сына богини, самого божественного из людей.
«Что со мной, я сплю или бодрствую? Во сне не бывает таких чудесных видений… Я сплю и жду прихода Бога.
Но мне страшно. Где-то вдали слышен треск сухих листьев, звук нарастает, усиливается. Дерево содрогается. Крики, удары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36