Но, к счастью, не убила нас – попала на матрацы, привязанные к крыше, и скатилась с них.
Однако она прорвала в них дыру, и не успели мы объехать холм, как нашей крыше пришел конец. Под нее ворвался ветер, разодрал еще больше, и на меня обрушились потоки воды. Теперь заливало уже с моей стороны. Затем матрацы начали съезжать, ткань треснула и дождь полил на Хуану.
– Очень плохо.
– Да уж, чего хорошего…
Мы миновали церковь и начали спускаться с холма. Теперь, чтобы удержать машину, приходилось использовать и тормоз, и мотор. Внизу дорога вроде бы стала получше, и я немного расслабился. И тут же пришлось изо всей силы ударить по тормозам, и мы резко остановились. То, что лежало впереди, напоминало полоску песчаного желтого пляжа, на котором так приятно резвиться. Но на деле это была желтая вода, несущаяся в разлившемся аrrоуо с такой бешеной скоростью, что даже ряби на ней заметно не было. Еще фута два – и мы бы утонули в ней по самый радиатор.
Я вышел, обогнул «форд» и обнаружил за ним относительно благополучный участок дороги. Влез обратно, завел мотор и сдал назад. Затем мы развернулись и снова поползли вверх по холму, в том направлении, откуда приехали. Куда мы двигаемся, я сам не понимал. Одно было ясно: ни о каком Тьерра-Колорадо или Акапулько сейчас нечего и мечтать, а доберемся ли мы до хижины мамы или вообще чьей угодно хижины – весьма сомнительно. Кругом ревела вода, мотор мог заглохнуть в любую минуту. В каком положении мы окажемся тогда, даже подумать было страшно.
Мы поднялись на холм и начали съезжать с другой стороны, мимо церкви. Тут я очнулся.
– Давай беги в церковь, там можно укрыться. Я буду следом, через минуту.
– Да, да.
Она выскочила и побежала. Я съехал к обочине, поставил машину на ручник, достал нож, свой собственный. Надо перерезать веревки, стягивающие матрацы, и укрыть ими мотор, сиденья и вещи в багажнике – хотя бы на время, пока я их не перенесу. Но главное – машина. Если она остановится, мы пропали. Пока я пытался открыть нож скользкими от воды пальцами, подбежала она:
– Там закрыто.
– Где?
– Церковь закрыта. Там замок. Теперь мы ехать опять, да. Ехать к мама.
– Черта с два!
Я подбежал к дверям, потряс их, забарабанил. Большие двойные двери, они действительно оказались заперты. Я начал придумывать способ открыть их. Будь у нас домкрат или рычаг, тогда можно было бы подвести его к щелке, поддеть и открыть, но домкрата не было. Я колотился в двери и клял их на чем свет стоит, а потом вернулся к машине. Мотор все еще работал, она сидела на переднем сиденье. Я прыгнул в «форд» и направил его прямо к церкви. Ступеньки меня не смущали. Дорога здесь спускалась, и они вели вниз, а не вверх, к тому же представляли собой пологие и широкие уступы, выложенные из плит, каждая высотой дюйма в три. Сообразив, в чем состоит мой план, она принялась хныкать и умолять меня не делать этого, потом вцепилась в руль, чтобы заставить остановиться.
– Нет, нет! Только не Casa de Dios, пожалуйста! Мы ехать назад! Мы ехать назад к маме!
Я оттолкнул ее и осторожно спустил передние колеса на первую ступеньку. Одолел еще две и тут почувствовал, как стукнулись задние. Но я продолжал ехать, ехать, пока переднее крыло не уперлось в двери. Я прибавил газу, машина продолжала напирать на дверь. Секунды четыре ничего не происходило, но я знал, что рано или поздно что-то да сломается. Так оно и произошло. Раздался треск, и я тут же надавил на тормоз. Мне вовсе не хотелось ломать петли, в том случае, если двери открываются наружу.
Я вышел. Гнездо для болта было вырвано, что называется, с мясом. Я распахнул двери, втолкнул в них Хуану, а сам вернулся под дождь и занялся матрацами. Потом вдруг спохватился – чего это я? Что за глупости! Подбежал и распахнул двери настежь. А затем вошел в церковь и в свете фар начал растаскивать скамьи, пока не освободил достаточное пространство вдоль центрального прохода. Затем вернулся к машине и вкатил ее внутрь. Фары освещали большое распятие, и у алтаря на коленях стояла она, вымаливая прощение за sacrilegio.
Я присел на скамью, перевернутую набок. Просто присел перевести дух, но фары не давали мне покоя. Сперва я подумал – из-за батареек, но затем понял, что дело не в них, а в чем, я не знал. Затем все же поднялся и выключил их. Шум дождя за дверьми усилился и превратился в рев. Через него пробивались раскаты грома, однако молний не было видно. Внутри стояла абсолютная тьма, только у алтаря в ризнице мерцал слабый красноватый огонек. Откуда-то оттуда донесся тихий стон. Нет, свет все-таки нужен. Я встал и снова включил фары.
По одну сторону алтаря было отгорожено небольшое помещение, нечто вроде ризницы. Я направился туда. Из ботинок выплескивалась вода. Я снял их, затем снял и брюки. Огляделся. На крючке висела сутана и несколько стихарей. Тогда я стащил с себя все вплоть до мокрого белья и носков и надел сутану. Потом взял свечу, стоявшую на полочке в углу, и направился к ризничной лампе. Я понимал, что от спичек моих проку не будет. Когда идешь босиком по плиточному полу, шаги получаются совсем бесшумными. Она увидела меня со свечой, в сутане, и не знаю, что подумала и успела ли подумать вообще. Упала на колени, приникла лицом к полу и забормотала что-то, называя меня padre и моля о absolusion.
– Никакой я не падре, Хуана. Посмотри хорошенько. Это же я.
– О Dios!
– Сейчас зажгу свечи, будет лучше видно.
Я произнес эти слова совсем тихо. Притянул к себе лампу, зажег и отпустил – она поднялась вверх. Затем обошел ризницу и алтарь и зажег по три свечи – сначала с одной, потом с другой стороны. Потом задул свою свечу, вернулся в ризницу и поставил ее на место. А потом подошел к машине и вырубил фары.
И тут поймал себя на одной довольно странной вещи. Всякий раз, пересекая алтарь, я преклонял колено. Я стоял, глядя на шесть зажженных свечей, и раздумывал над этой странностью. Лет двадцать прошло с тех пор, как я пел сопрано в хоре мальчиков в одной чикагской церкви и причислял себя к католикам. Да, они умеют вбить в тебя это. Что-то остается…
* * *
Пришлось извлечь из багажника яйца и еще предметов пятнадцать, прежде чем я добрался до шляпной коробки. Она тоже, конечно, промокла, но все же меньше, чем остальные вещи. Я принес ее в ризницу, поставил на пол и дотронулся до ее плеча.
– Вот, принес твои вещи. Пожалуй, мокрое лучше снять.
Она не шевельнулась.
* * *
Было уже, наверное, половина девятого, только тут до меня дошло, почему я так скверно себя чувствую. Просто проголодался. Я снял свечу с алтаря, подошел к машине, прилепил ее к бамперу и стал вытаскивать продукты. Достал почти все из багажника и с заднего сиденья и только тут сообразил, что пригодиться могли только яйца. Я развернул одно и уже приготовил нож, чтобы проткнуть в нем дырку и высосать, как вдруг заметил уголь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Однако она прорвала в них дыру, и не успели мы объехать холм, как нашей крыше пришел конец. Под нее ворвался ветер, разодрал еще больше, и на меня обрушились потоки воды. Теперь заливало уже с моей стороны. Затем матрацы начали съезжать, ткань треснула и дождь полил на Хуану.
– Очень плохо.
– Да уж, чего хорошего…
Мы миновали церковь и начали спускаться с холма. Теперь, чтобы удержать машину, приходилось использовать и тормоз, и мотор. Внизу дорога вроде бы стала получше, и я немного расслабился. И тут же пришлось изо всей силы ударить по тормозам, и мы резко остановились. То, что лежало впереди, напоминало полоску песчаного желтого пляжа, на котором так приятно резвиться. Но на деле это была желтая вода, несущаяся в разлившемся аrrоуо с такой бешеной скоростью, что даже ряби на ней заметно не было. Еще фута два – и мы бы утонули в ней по самый радиатор.
Я вышел, обогнул «форд» и обнаружил за ним относительно благополучный участок дороги. Влез обратно, завел мотор и сдал назад. Затем мы развернулись и снова поползли вверх по холму, в том направлении, откуда приехали. Куда мы двигаемся, я сам не понимал. Одно было ясно: ни о каком Тьерра-Колорадо или Акапулько сейчас нечего и мечтать, а доберемся ли мы до хижины мамы или вообще чьей угодно хижины – весьма сомнительно. Кругом ревела вода, мотор мог заглохнуть в любую минуту. В каком положении мы окажемся тогда, даже подумать было страшно.
Мы поднялись на холм и начали съезжать с другой стороны, мимо церкви. Тут я очнулся.
– Давай беги в церковь, там можно укрыться. Я буду следом, через минуту.
– Да, да.
Она выскочила и побежала. Я съехал к обочине, поставил машину на ручник, достал нож, свой собственный. Надо перерезать веревки, стягивающие матрацы, и укрыть ими мотор, сиденья и вещи в багажнике – хотя бы на время, пока я их не перенесу. Но главное – машина. Если она остановится, мы пропали. Пока я пытался открыть нож скользкими от воды пальцами, подбежала она:
– Там закрыто.
– Где?
– Церковь закрыта. Там замок. Теперь мы ехать опять, да. Ехать к мама.
– Черта с два!
Я подбежал к дверям, потряс их, забарабанил. Большие двойные двери, они действительно оказались заперты. Я начал придумывать способ открыть их. Будь у нас домкрат или рычаг, тогда можно было бы подвести его к щелке, поддеть и открыть, но домкрата не было. Я колотился в двери и клял их на чем свет стоит, а потом вернулся к машине. Мотор все еще работал, она сидела на переднем сиденье. Я прыгнул в «форд» и направил его прямо к церкви. Ступеньки меня не смущали. Дорога здесь спускалась, и они вели вниз, а не вверх, к тому же представляли собой пологие и широкие уступы, выложенные из плит, каждая высотой дюйма в три. Сообразив, в чем состоит мой план, она принялась хныкать и умолять меня не делать этого, потом вцепилась в руль, чтобы заставить остановиться.
– Нет, нет! Только не Casa de Dios, пожалуйста! Мы ехать назад! Мы ехать назад к маме!
Я оттолкнул ее и осторожно спустил передние колеса на первую ступеньку. Одолел еще две и тут почувствовал, как стукнулись задние. Но я продолжал ехать, ехать, пока переднее крыло не уперлось в двери. Я прибавил газу, машина продолжала напирать на дверь. Секунды четыре ничего не происходило, но я знал, что рано или поздно что-то да сломается. Так оно и произошло. Раздался треск, и я тут же надавил на тормоз. Мне вовсе не хотелось ломать петли, в том случае, если двери открываются наружу.
Я вышел. Гнездо для болта было вырвано, что называется, с мясом. Я распахнул двери, втолкнул в них Хуану, а сам вернулся под дождь и занялся матрацами. Потом вдруг спохватился – чего это я? Что за глупости! Подбежал и распахнул двери настежь. А затем вошел в церковь и в свете фар начал растаскивать скамьи, пока не освободил достаточное пространство вдоль центрального прохода. Затем вернулся к машине и вкатил ее внутрь. Фары освещали большое распятие, и у алтаря на коленях стояла она, вымаливая прощение за sacrilegio.
Я присел на скамью, перевернутую набок. Просто присел перевести дух, но фары не давали мне покоя. Сперва я подумал – из-за батареек, но затем понял, что дело не в них, а в чем, я не знал. Затем все же поднялся и выключил их. Шум дождя за дверьми усилился и превратился в рев. Через него пробивались раскаты грома, однако молний не было видно. Внутри стояла абсолютная тьма, только у алтаря в ризнице мерцал слабый красноватый огонек. Откуда-то оттуда донесся тихий стон. Нет, свет все-таки нужен. Я встал и снова включил фары.
По одну сторону алтаря было отгорожено небольшое помещение, нечто вроде ризницы. Я направился туда. Из ботинок выплескивалась вода. Я снял их, затем снял и брюки. Огляделся. На крючке висела сутана и несколько стихарей. Тогда я стащил с себя все вплоть до мокрого белья и носков и надел сутану. Потом взял свечу, стоявшую на полочке в углу, и направился к ризничной лампе. Я понимал, что от спичек моих проку не будет. Когда идешь босиком по плиточному полу, шаги получаются совсем бесшумными. Она увидела меня со свечой, в сутане, и не знаю, что подумала и успела ли подумать вообще. Упала на колени, приникла лицом к полу и забормотала что-то, называя меня padre и моля о absolusion.
– Никакой я не падре, Хуана. Посмотри хорошенько. Это же я.
– О Dios!
– Сейчас зажгу свечи, будет лучше видно.
Я произнес эти слова совсем тихо. Притянул к себе лампу, зажег и отпустил – она поднялась вверх. Затем обошел ризницу и алтарь и зажег по три свечи – сначала с одной, потом с другой стороны. Потом задул свою свечу, вернулся в ризницу и поставил ее на место. А потом подошел к машине и вырубил фары.
И тут поймал себя на одной довольно странной вещи. Всякий раз, пересекая алтарь, я преклонял колено. Я стоял, глядя на шесть зажженных свечей, и раздумывал над этой странностью. Лет двадцать прошло с тех пор, как я пел сопрано в хоре мальчиков в одной чикагской церкви и причислял себя к католикам. Да, они умеют вбить в тебя это. Что-то остается…
* * *
Пришлось извлечь из багажника яйца и еще предметов пятнадцать, прежде чем я добрался до шляпной коробки. Она тоже, конечно, промокла, но все же меньше, чем остальные вещи. Я принес ее в ризницу, поставил на пол и дотронулся до ее плеча.
– Вот, принес твои вещи. Пожалуй, мокрое лучше снять.
Она не шевельнулась.
* * *
Было уже, наверное, половина девятого, только тут до меня дошло, почему я так скверно себя чувствую. Просто проголодался. Я снял свечу с алтаря, подошел к машине, прилепил ее к бамперу и стал вытаскивать продукты. Достал почти все из багажника и с заднего сиденья и только тут сообразил, что пригодиться могли только яйца. Я развернул одно и уже приготовил нож, чтобы проткнуть в нем дырку и высосать, как вдруг заметил уголь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54