Анна Эразмовна и хотела бы ее утешить, да не знала, как. Никакие утешительные слова в голову не приходили. Когда всхлипывания стали потише, она спросила:
– Как ты думаешь, Андрей домой собирается вернуться?
– Я с ним поговорю, он Верочку очень любит. Знаете, какой он добрый! Он маму просто обожал. Я не верю, что он…
Рита замолчала и испуганно посмотрела на Анну Эразмовну.
– Что он, Рита?
– Ничего, мне действительно надо бежать, у меня специальность, опаздывать нельзя.
Анна Эразмовна попросила Риту об их разговоре Андрею не рассказывать, повторила несколько раз ее телефон, заставила ее несколько раз повторить свой, а Жорин адрес запомнить было несложно.
Глава седьмая, в которой Анна Эразмовна начинает что-то соображать
Что происходит со временем? Кто только не пытался ответить на этот вечный вопрос! И Анна Эразмовна вносила свои пять копеек, работая над указателем, посвященным проблеме времени. Тихонько тикали в каждом биологические часы, грозно били куранты истории, время измеряли и даже взвешивали, великий Эйнштейн показывал вечности язык, а стрела времени все летела, летела, летела без остановки и только вперед.
В Одессе время текло по своим, особенным законам. Отцвели каштаны, на следующий день после Любиных похорон зацвела акация. Где взять слова, чтобы описать, как пахнет акация, как хочется быть молодой, гулять в густой южной тьме, вдыхая этот такой родной, такой знакомый с детства запах, как хочется любить и быть любимой. Но вот отцвела акация, и зацвели липы, и этот сладкий, какой-то мыльно-пластмассовый запах будоражил душу.
А на базаре, что творилось на базаре! Клубничная волна захлестнула прилавки, хозяйки гоняли с пластмассовыми ведрами, за отдельными счастливицами их волочили мужья. Вся Одесса варила клубничное варенье.
Потом пошли вишня, малина, черная смородина. Об не сварить вишневое варенье нельзя было даже подумать, а ягоды перетирали с сахаром: на кило ягод – два кило сахара.
Стояла жара, работать было и так тяжело, а душа рвалась на базар. Подруги-ромашки мадам Волгина и мадам Вильнер каждое утро травили эту самую душу своими достижениями. Ах, какую крупную абиркосу (это не опечатка!), роскошную помидору (да, именно так: женский род, единственное число!) и шикарную сардельку (это не родственница сосисок, а маленькая плоская серебристая рыбка!) приносили они с базара. Про сардельку – это отдельный разговор. Эту дешевую вкусную рыбку обожают в Одессе и готовят ее по-всякому: вынимают хребетик, обваливают в муке и взбитых яйцах и жарят обалденные биточки, тушат в уксусе и постном масле, а самую крупную выбирают, солят и уже на следующий день кушают с черным хлебом, помидоркой и парой маслин.
Анна Эразмовна, связанная по рукам и ногам своей семейкой, никак не могла попасть на базар с утра пораньше, злилась и завидовала ромашкам.
О Любе практически никто не вспоминал. И все же какая-то заноза сидела в голове у Анны Эразмовны, что-то надо было вспомнить, сообразить, и никак не получалось во всей этой круговерти.
Жизнь продолжалась, от Миши она узнала, что Скрипа вернулся домой и даже начал выходить во двор.
– Вы с ребятами должны его поддержать. Представь себе, что у тебя мама умерла.
Ответ Миши лучше не приводить. Да разве можно такое представить в четырнадцать лет? А в каком возрасте можно? Мама не может умереть, плохо без мамы, ох, как плохо…
От своей обожаемой мамули Анна Эразмовна узнала еще более потрясающую новость: вернулся домой Олег. Общая любовь порождала ревность, а общее горе сблизило.
– Детям нужен отец, – вздыхала Елизавета Степановна, – он очень старается, и я стараюсь, как могу.
Мама рассказала, что Олега допрашивали, только алиби у него было железное: он спал, когда к нему среди ночи прибежал Андрей и сообщил о смерти Любы. Андрюшу тоже допрашивали, в ответ он говорил одно: «Ничего не видел, ничего не знаю».
– Как не стыдно ребенка мучить, -возмущалась Беба Иосифовна, не понимая, что именно Андрей нашел Любу, и расспросить его менты были просто обязаны. «Только не скажет он им ничего», – думала Анна Эразмовна.
На работе она вообще ни о чем таком не думала. Бегала в каталоги, заказывала литературу, тащила тяжеленные стопки на третий этаж, листала книги и журналы, писала аннотации и очень старалась, чтобы читатель узнал как можно больше о проблеме времени и чтоб ему, любимому, было интересно.
В один из дней, в середине июня, когда она мучилась над очередной аннотацией (ну, никак не получалось толково и занимательно), к ней обратилась Лариса Васильевна:
– Кстати, Анна Эразмовна, а как там насчет книг, которые мы отдавали в переплет?
– Какие книги? – не поняла Анна Эразмовна, еще не вынырнув из глубин времени. – А, переплет! Так то ж сто лет назад было, за это время столько всякого произошло, забыла начисто.
– Не сто лет, а месяц назад. Зачем такой тон? Вас никто ни в чем не обвиняет, пойдите и узнайте.
Кипя, как чайник, Анна Эразмовна выскочила из отдела и прежде, чем выполнить задание, забежала на минутку в соседний отдел к редакторам излить душу. Они принадлежали к немногим в библиотеке, с кем Анна Эразмовна могла говорить откровенно. Умные, грамотные, чрезвычайно начитанные, дамы-редакторши были совсем нетипичными представителями библиотечной фауны (кстати, себя Анна Эразмовна представляла маленькой ученой обезьянкой). К тому же они были коренными одесситками, следовательно, как и она, принадлежали к вымирающему виду. Именно к ним она бегала жаловаться, плакать в жилетку и просто поболтать за высокое и прекрасное.
– Нет, вы подумайте, девочку нашла! – выступала Анна Эразмовна. – Я что, сижу, ничего не делаю? Да за такой указатель надо ноги мыть и воду пить!
Редакторы согласно кивали головами, возмущались и прекрасно понимали, что никто Анне Эразмовне ноги мыть не собирается, не говоря уже об воду пить.
Выпустив пар, Анна Эразмовна сбежала по лестнице и направилась в переплетную. Если совсем честно, то возмущалась она больше для проформы, редкие посещения переплетной ей были всегда приятны. Там было прохладно, стояли интересные, старинные, немного страшные машины, а главное, в переплетной работал очень ей симпатичный человек – старый переплетчик Константин Константинович, которого она считала единственным в библиотеке интеллигентом. Это был специалист высочайшей квалификации, который мог вернуть к жизни любую, даже очень старую и ценную книгу.
– Здравствуй, Аннушка, – поднял голову старый мастер, один из немногих в библиотеке, кто называл ее просто по имени. Он был ветераном войны и главным действующим лицом мероприятий, которые Анна Эразмовна организовывала ко Дню Победы. Она старалась найти самые добрые, самые сердечные слова благодарности, и, видимо, ей это удавалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– Как ты думаешь, Андрей домой собирается вернуться?
– Я с ним поговорю, он Верочку очень любит. Знаете, какой он добрый! Он маму просто обожал. Я не верю, что он…
Рита замолчала и испуганно посмотрела на Анну Эразмовну.
– Что он, Рита?
– Ничего, мне действительно надо бежать, у меня специальность, опаздывать нельзя.
Анна Эразмовна попросила Риту об их разговоре Андрею не рассказывать, повторила несколько раз ее телефон, заставила ее несколько раз повторить свой, а Жорин адрес запомнить было несложно.
Глава седьмая, в которой Анна Эразмовна начинает что-то соображать
Что происходит со временем? Кто только не пытался ответить на этот вечный вопрос! И Анна Эразмовна вносила свои пять копеек, работая над указателем, посвященным проблеме времени. Тихонько тикали в каждом биологические часы, грозно били куранты истории, время измеряли и даже взвешивали, великий Эйнштейн показывал вечности язык, а стрела времени все летела, летела, летела без остановки и только вперед.
В Одессе время текло по своим, особенным законам. Отцвели каштаны, на следующий день после Любиных похорон зацвела акация. Где взять слова, чтобы описать, как пахнет акация, как хочется быть молодой, гулять в густой южной тьме, вдыхая этот такой родной, такой знакомый с детства запах, как хочется любить и быть любимой. Но вот отцвела акация, и зацвели липы, и этот сладкий, какой-то мыльно-пластмассовый запах будоражил душу.
А на базаре, что творилось на базаре! Клубничная волна захлестнула прилавки, хозяйки гоняли с пластмассовыми ведрами, за отдельными счастливицами их волочили мужья. Вся Одесса варила клубничное варенье.
Потом пошли вишня, малина, черная смородина. Об не сварить вишневое варенье нельзя было даже подумать, а ягоды перетирали с сахаром: на кило ягод – два кило сахара.
Стояла жара, работать было и так тяжело, а душа рвалась на базар. Подруги-ромашки мадам Волгина и мадам Вильнер каждое утро травили эту самую душу своими достижениями. Ах, какую крупную абиркосу (это не опечатка!), роскошную помидору (да, именно так: женский род, единственное число!) и шикарную сардельку (это не родственница сосисок, а маленькая плоская серебристая рыбка!) приносили они с базара. Про сардельку – это отдельный разговор. Эту дешевую вкусную рыбку обожают в Одессе и готовят ее по-всякому: вынимают хребетик, обваливают в муке и взбитых яйцах и жарят обалденные биточки, тушат в уксусе и постном масле, а самую крупную выбирают, солят и уже на следующий день кушают с черным хлебом, помидоркой и парой маслин.
Анна Эразмовна, связанная по рукам и ногам своей семейкой, никак не могла попасть на базар с утра пораньше, злилась и завидовала ромашкам.
О Любе практически никто не вспоминал. И все же какая-то заноза сидела в голове у Анны Эразмовны, что-то надо было вспомнить, сообразить, и никак не получалось во всей этой круговерти.
Жизнь продолжалась, от Миши она узнала, что Скрипа вернулся домой и даже начал выходить во двор.
– Вы с ребятами должны его поддержать. Представь себе, что у тебя мама умерла.
Ответ Миши лучше не приводить. Да разве можно такое представить в четырнадцать лет? А в каком возрасте можно? Мама не может умереть, плохо без мамы, ох, как плохо…
От своей обожаемой мамули Анна Эразмовна узнала еще более потрясающую новость: вернулся домой Олег. Общая любовь порождала ревность, а общее горе сблизило.
– Детям нужен отец, – вздыхала Елизавета Степановна, – он очень старается, и я стараюсь, как могу.
Мама рассказала, что Олега допрашивали, только алиби у него было железное: он спал, когда к нему среди ночи прибежал Андрей и сообщил о смерти Любы. Андрюшу тоже допрашивали, в ответ он говорил одно: «Ничего не видел, ничего не знаю».
– Как не стыдно ребенка мучить, -возмущалась Беба Иосифовна, не понимая, что именно Андрей нашел Любу, и расспросить его менты были просто обязаны. «Только не скажет он им ничего», – думала Анна Эразмовна.
На работе она вообще ни о чем таком не думала. Бегала в каталоги, заказывала литературу, тащила тяжеленные стопки на третий этаж, листала книги и журналы, писала аннотации и очень старалась, чтобы читатель узнал как можно больше о проблеме времени и чтоб ему, любимому, было интересно.
В один из дней, в середине июня, когда она мучилась над очередной аннотацией (ну, никак не получалось толково и занимательно), к ней обратилась Лариса Васильевна:
– Кстати, Анна Эразмовна, а как там насчет книг, которые мы отдавали в переплет?
– Какие книги? – не поняла Анна Эразмовна, еще не вынырнув из глубин времени. – А, переплет! Так то ж сто лет назад было, за это время столько всякого произошло, забыла начисто.
– Не сто лет, а месяц назад. Зачем такой тон? Вас никто ни в чем не обвиняет, пойдите и узнайте.
Кипя, как чайник, Анна Эразмовна выскочила из отдела и прежде, чем выполнить задание, забежала на минутку в соседний отдел к редакторам излить душу. Они принадлежали к немногим в библиотеке, с кем Анна Эразмовна могла говорить откровенно. Умные, грамотные, чрезвычайно начитанные, дамы-редакторши были совсем нетипичными представителями библиотечной фауны (кстати, себя Анна Эразмовна представляла маленькой ученой обезьянкой). К тому же они были коренными одесситками, следовательно, как и она, принадлежали к вымирающему виду. Именно к ним она бегала жаловаться, плакать в жилетку и просто поболтать за высокое и прекрасное.
– Нет, вы подумайте, девочку нашла! – выступала Анна Эразмовна. – Я что, сижу, ничего не делаю? Да за такой указатель надо ноги мыть и воду пить!
Редакторы согласно кивали головами, возмущались и прекрасно понимали, что никто Анне Эразмовне ноги мыть не собирается, не говоря уже об воду пить.
Выпустив пар, Анна Эразмовна сбежала по лестнице и направилась в переплетную. Если совсем честно, то возмущалась она больше для проформы, редкие посещения переплетной ей были всегда приятны. Там было прохладно, стояли интересные, старинные, немного страшные машины, а главное, в переплетной работал очень ей симпатичный человек – старый переплетчик Константин Константинович, которого она считала единственным в библиотеке интеллигентом. Это был специалист высочайшей квалификации, который мог вернуть к жизни любую, даже очень старую и ценную книгу.
– Здравствуй, Аннушка, – поднял голову старый мастер, один из немногих в библиотеке, кто называл ее просто по имени. Он был ветераном войны и главным действующим лицом мероприятий, которые Анна Эразмовна организовывала ко Дню Победы. Она старалась найти самые добрые, самые сердечные слова благодарности, и, видимо, ей это удавалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25