Было предложено два наказания: смертная казнь и вечное изгнание на необитаемый остров.
Первым, кто потребовал слова, был Гитоти, старший начальник Папекти. Вся его речь, точно так же как и последующие, взяты из летописи этой страны. Он встал, поклонился председателю и произнес:
«Без сомнения, вечное изгнание на необитаемый остров — отличное предложение, но у меня уже несколько дней тому назад зародилась мысль, которую вы свободно поймете, если выслушаете мою речь. Скажите мне, разве законы Европы, этой стороны, от которой мы получили столько добра, не должны быть хороши? А по законам Европы всякий убийца наказывается смертью. Вот мысль, которая мне не дает покоя: быть может, мы поступим хорошо, если будем делать так же, как делают народы Европы? Вот и все, что я имел сказать по поводу вопроса о наказаниях за убийство».
После речи Папекти наступило молчание, прежде чем принять решение, каждый соображал о том, что услышал.
Надо заметить, что за все время существования этого парламента никогда не было случая, чтобы говорили сразу два оратора, чтобы они обменялись колкостями, и чтобы кто-нибудь хотел выставить свои знания на счет другого. Никто не опровергал и не разбирал мнения предшествовавших ему ораторов, не обратив внимания на то, что в них было дельного.
Оглянувшись вокруг, чтобы видеть, не встал ли кто-нибудь другой, Утами, главный начальник Пунавиа, поклонился председателю и заговорил:
«Начальник Папекти говорил отлично, сказал он. Мы получили из Европы действительно много хорошего, и никто не станет спорить, что в обычаях ее народов есть много достойного подражания, но мне кажется, что Гитоти заходит немного далеко, и следование его словам может нас привести к полнейшему изменению наших нравов и обычаев. Если мы примем смертную казнь только из подражания Европе, то нам, пожалуй, придется по той же причине наложить очень строгое наказание на того, кто разрушит дом, возьмет животных, плоды, или на тех, кто принимает чужое имя. Между тем мы знаем, что сломать нашу бамбуковую хижину небольшая беда, и что при нашей общественной жизни взять мясо и плоды, когда человек голоден, есть не преступление, а право. Найдете ли вы на Таити такого человека, который заявил бы, что за это следует наказывать? Нет, это было бы крайне несправедливо, и так как то, что может быть дурно в Европе, не считается таким у нас, то мы и не должны вообще руководиться тем, как в Европе говорят законы. Я нахожу, что изгнание как мера наказания за убийство более отвечает условиям нашей жизни… Я окончил свою речь».
Затем, после непродолжительного молчания, поднялся начальник Упуару, человек благородный и умный.
Он прежде всего обратился к предшествовавшим ораторам с несколькими лестными словами, а потом прибавил, что, по его мнению, как первый оратор, так и второй были отчасти правы и неправы.
«Мой брат Гитоти, — произнес он, — предложивший в . виде наказания за убийство смертную казнь только потому, что так водится в Европе, глубоко ошибался, как это уже доказал Утами: действительно, мы должны руководствоваться не законами Европы, а Ареа (на туземном наречии это слово означает Библия). Вам знакомо это место:
«Кровь человека, пролившего кровь другого человека, будет пролита человеком».
Весьма возможно, что эти слова и послужили основанием для закона в Европе, этого я утверждать не могу, но во всяком случае, я согласен с Гитоти и не согласен с Утами, и не потому, что таков закон Европы, но потому, что так говорит Ареа, вот по этой причине мы и должны наказывать убийцу смертью, а не простым изгнанием».
Присутствующие переглянулись. Казалось, что речь оратора произвела сильное впечатление, в особенности, когда он подтвердил свое мнение не примером Европы, а авторитетом священного писания. Тогда поднялся новый начальник, Тати, один из столпов государства, его внушительный вид и богатое одеяние заставили присутствующих забыть предшествовавшего оратора.
Когда он начал говорить, все взгляды обратились на него.
«Быть может, многие из вас удивляются, что я так долго молчал, я, первый начальник и самый близкий человек к королевскому семейству, но я хотел выслушать, что скажут мои братья, чтобы собрать все мысли, накопившиеся в их сердцах, по поводу этого важного вопроса».
«Я от души рад, что поступил подобным образом, так как теперь у меня появилось много мыслей, которых не было раньше».
«Все начальники, выступавшие до меня, говорили отлично. Но скажите, разве речь Упуару не клонится к тому же результату, что и речь брата Гитоти? »
«Действительно, если мы не можем следовать во всем законам Европы, как этого хотел Гитоти, потому что они идут слишком далеко, то не должны ли мы также избегать мнения Упуару, потому что он тоже заходит слишком далеко».
«Нет лучше советника, чем Библия, говорит он, и я с этим согласен. Но что значат слова: кровь человека, пролившего кровь другого человека, будет пролита человеком? »
«Не заходит ли это правило так далеко, что мы не можем следовать ему, так же, как не можем вполне следовать законам Европы? »
«Все присутствующие здесь отлично знают, что я, Тати, — великий судья. Ко мне приводят человека, пролившего кровь, которого я велю умертвить, т. е. проливаю его кровь. Кто же прольет мою? »
«Тут я останавливаюсь, не будучи в состоянии продолжать далее. Смысл этих слов не может быть таков, но я замечаю, что множество обычаев Ветхого Завета, как многоженство, рабство должников и т. д. , были уничтожены Новым Заветом, может быть, закон о смертной казни был также уничтожен, как многие другие? Во всяком случае я не нахожу в Новом Завете его подтверждения, что должно бы было быть, чтобы служить нам путеводного звездою».
«Но и помимо этого, разве на земле так мало злых людей, проливающих кровь близких, что закон должен следовать им? Неужели это справедливо — делать человека во имя закона убийцей своего ближнего? Поэтому я полагаю, что мы должны ограничиться изгнанием убийцы… Вот и все, что я хотел сказать».
Речь эта заслужила всеобщее одобрение, а ссылка Тати на Новый Завет уничтожила главное препятствие.
Затем поднялся Пати, начальник и верховный судья Мора, бывший некогда верховным жрецом Оро и последовавший первым за Помаре в его отступничестве от веры предков. Он сказал следующее:
«Мое сердце полно мыслей, и я исполнен радости и удивления, когда гляжу на это место, где мы собрались, и думаю о причине нашего собрания. Когда я думаю о том, кто мы такие, то это меня наполняет восхищением».
«Безусловно, Тати отлично поставил вопрос, так как. Новый Завет должен быть нашим руководителем, а где же в нем вы найдете указание на смертную казнь? Я знаю много мест, в которых говорится о запрещении убивать, и ни одного, которое одобряло бы убийство».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Первым, кто потребовал слова, был Гитоти, старший начальник Папекти. Вся его речь, точно так же как и последующие, взяты из летописи этой страны. Он встал, поклонился председателю и произнес:
«Без сомнения, вечное изгнание на необитаемый остров — отличное предложение, но у меня уже несколько дней тому назад зародилась мысль, которую вы свободно поймете, если выслушаете мою речь. Скажите мне, разве законы Европы, этой стороны, от которой мы получили столько добра, не должны быть хороши? А по законам Европы всякий убийца наказывается смертью. Вот мысль, которая мне не дает покоя: быть может, мы поступим хорошо, если будем делать так же, как делают народы Европы? Вот и все, что я имел сказать по поводу вопроса о наказаниях за убийство».
После речи Папекти наступило молчание, прежде чем принять решение, каждый соображал о том, что услышал.
Надо заметить, что за все время существования этого парламента никогда не было случая, чтобы говорили сразу два оратора, чтобы они обменялись колкостями, и чтобы кто-нибудь хотел выставить свои знания на счет другого. Никто не опровергал и не разбирал мнения предшествовавших ему ораторов, не обратив внимания на то, что в них было дельного.
Оглянувшись вокруг, чтобы видеть, не встал ли кто-нибудь другой, Утами, главный начальник Пунавиа, поклонился председателю и заговорил:
«Начальник Папекти говорил отлично, сказал он. Мы получили из Европы действительно много хорошего, и никто не станет спорить, что в обычаях ее народов есть много достойного подражания, но мне кажется, что Гитоти заходит немного далеко, и следование его словам может нас привести к полнейшему изменению наших нравов и обычаев. Если мы примем смертную казнь только из подражания Европе, то нам, пожалуй, придется по той же причине наложить очень строгое наказание на того, кто разрушит дом, возьмет животных, плоды, или на тех, кто принимает чужое имя. Между тем мы знаем, что сломать нашу бамбуковую хижину небольшая беда, и что при нашей общественной жизни взять мясо и плоды, когда человек голоден, есть не преступление, а право. Найдете ли вы на Таити такого человека, который заявил бы, что за это следует наказывать? Нет, это было бы крайне несправедливо, и так как то, что может быть дурно в Европе, не считается таким у нас, то мы и не должны вообще руководиться тем, как в Европе говорят законы. Я нахожу, что изгнание как мера наказания за убийство более отвечает условиям нашей жизни… Я окончил свою речь».
Затем, после непродолжительного молчания, поднялся начальник Упуару, человек благородный и умный.
Он прежде всего обратился к предшествовавшим ораторам с несколькими лестными словами, а потом прибавил, что, по его мнению, как первый оратор, так и второй были отчасти правы и неправы.
«Мой брат Гитоти, — произнес он, — предложивший в . виде наказания за убийство смертную казнь только потому, что так водится в Европе, глубоко ошибался, как это уже доказал Утами: действительно, мы должны руководствоваться не законами Европы, а Ареа (на туземном наречии это слово означает Библия). Вам знакомо это место:
«Кровь человека, пролившего кровь другого человека, будет пролита человеком».
Весьма возможно, что эти слова и послужили основанием для закона в Европе, этого я утверждать не могу, но во всяком случае, я согласен с Гитоти и не согласен с Утами, и не потому, что таков закон Европы, но потому, что так говорит Ареа, вот по этой причине мы и должны наказывать убийцу смертью, а не простым изгнанием».
Присутствующие переглянулись. Казалось, что речь оратора произвела сильное впечатление, в особенности, когда он подтвердил свое мнение не примером Европы, а авторитетом священного писания. Тогда поднялся новый начальник, Тати, один из столпов государства, его внушительный вид и богатое одеяние заставили присутствующих забыть предшествовавшего оратора.
Когда он начал говорить, все взгляды обратились на него.
«Быть может, многие из вас удивляются, что я так долго молчал, я, первый начальник и самый близкий человек к королевскому семейству, но я хотел выслушать, что скажут мои братья, чтобы собрать все мысли, накопившиеся в их сердцах, по поводу этого важного вопроса».
«Я от души рад, что поступил подобным образом, так как теперь у меня появилось много мыслей, которых не было раньше».
«Все начальники, выступавшие до меня, говорили отлично. Но скажите, разве речь Упуару не клонится к тому же результату, что и речь брата Гитоти? »
«Действительно, если мы не можем следовать во всем законам Европы, как этого хотел Гитоти, потому что они идут слишком далеко, то не должны ли мы также избегать мнения Упуару, потому что он тоже заходит слишком далеко».
«Нет лучше советника, чем Библия, говорит он, и я с этим согласен. Но что значат слова: кровь человека, пролившего кровь другого человека, будет пролита человеком? »
«Не заходит ли это правило так далеко, что мы не можем следовать ему, так же, как не можем вполне следовать законам Европы? »
«Все присутствующие здесь отлично знают, что я, Тати, — великий судья. Ко мне приводят человека, пролившего кровь, которого я велю умертвить, т. е. проливаю его кровь. Кто же прольет мою? »
«Тут я останавливаюсь, не будучи в состоянии продолжать далее. Смысл этих слов не может быть таков, но я замечаю, что множество обычаев Ветхого Завета, как многоженство, рабство должников и т. д. , были уничтожены Новым Заветом, может быть, закон о смертной казни был также уничтожен, как многие другие? Во всяком случае я не нахожу в Новом Завете его подтверждения, что должно бы было быть, чтобы служить нам путеводного звездою».
«Но и помимо этого, разве на земле так мало злых людей, проливающих кровь близких, что закон должен следовать им? Неужели это справедливо — делать человека во имя закона убийцей своего ближнего? Поэтому я полагаю, что мы должны ограничиться изгнанием убийцы… Вот и все, что я хотел сказать».
Речь эта заслужила всеобщее одобрение, а ссылка Тати на Новый Завет уничтожила главное препятствие.
Затем поднялся Пати, начальник и верховный судья Мора, бывший некогда верховным жрецом Оро и последовавший первым за Помаре в его отступничестве от веры предков. Он сказал следующее:
«Мое сердце полно мыслей, и я исполнен радости и удивления, когда гляжу на это место, где мы собрались, и думаю о причине нашего собрания. Когда я думаю о том, кто мы такие, то это меня наполняет восхищением».
«Безусловно, Тати отлично поставил вопрос, так как. Новый Завет должен быть нашим руководителем, а где же в нем вы найдете указание на смертную казнь? Я знаю много мест, в которых говорится о запрещении убивать, и ни одного, которое одобряло бы убийство».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26