А кругом – господи боже ты мой! – словно в котле вода кипит, только пена белая… Волны так и вздымаются и бьют друг о дружку. У меня, признаться, от страху мураши по спине забегали. Держусь это я за леер на наветренной стороне, у шкафута, гляжу, как волны по баку перекатываются, и думаю: «сейчас сгибнем», и шепчу молитву. Однако вижу: «Голубчик» приподнялся, держится, только двух шлюпок нет, сорвало… А у штурвала, около рулевых, капитан в рупор кричит: «Держись крепче, ребята. Не робей, молодцы!» И от евойного голоса быдто страх немного отошел. А тут еще слышу: боцман наш ругается; ну, думаю, живы еще, значит… Мотало нас, трепало во все стороны – держится «Голубчик», только жалостно так скрипит, быдто ему больно… И как же не больно, когда его волны изничтожить хотят?.. Капитан только рулевых подбодряет да нет-нет и на мачты взглянет… Гнутся, бедные, однако стоят… Так, братцы вы мои, крутило нас примерно с час времени… Ад кромешный да и только… Ветер так и воет, и вода вокруг шумит… Крестимся только… Как вдруг что-то треснуло быдто… Гляжу, а фок-мачта закачалась и с треском упала… Пошли мы ее освобождать, чтобы скорей за борт… ползем с опаской, чтобы не смыло волной, ноги в воде… Тут и старший офицер: «Живо, ребята, поторапливайся!» Ну, мачту спихнули, а марсовой Маркутин зазевался, и смыло его, – только и видели беднягу. Перекрестились и еще крепче держимся, кто за что попало… А вихорь сильнее закрутил, и стало, братцы вы мои, кидать клипер во все стороны, руля не стал слушать, а волны так и перекатываются по палубе; баркас, как перышко, унесло, рубка, что наверху, в щепки… Посмотрел я на нашего Алексея Алексеевича… Вижу, – как смерть бледный, только глаза огнем горят… И все офицеры бледные, и все смотрят на капитана… У всех, видно, на уме одна дума: «смерть, мол, надо принять в окияне!» И у меня та же дума. И так, братцы, жутко и тошно на душе, что и не сказать! Вспомнилась, этто, своя деревня, батюшка с матушкой, а господь умирать велит… А смерти не хочется! «Господи, говорю, помоги! Не дай нам погибнуть!» А около меня шканечный унтерцер Иванов, степенный и благочестивый такой старик, – он и вина не пил никогда, – перекрестился и говорит: «Надо вниз спуститься, чистые рубахи одеть, исполнить, говорит, христианскую матросскую правилу, чтобы на тот свет в чистом виде. А ты, говорит, матросик, – это он мне, – не плачь. Бог зовет, надо покориться». И так это он спокойно говорит, что пуще сердце мое надрывается.
– Господи, страсти какие! – вырвалось восклицание из груди молодого матросика, который – весь напряженное внимание – слушал Егорыча и, казалось, сам переживал перипетии морской драмы.
– Тут, братцы, налетела волна и подхватила меня. Господь помиловал – откинула меня на другую сторону и у пушки, на шканцах, задержала, и ребята помогли. «Молодцом, Егоров, держись!» – крикнул капитан. Держусь, мокрый весь, без шапки. А «Голубчика» опять валит на бок, больше да больше… Не встает… Подветренный бок совсем в воде… Вот-вот опрокинемся… Волос дыбом встал. «Право на борт!» не своим голосом крикнул капитан. «Руби грот-мачту!» Но тую ж минуту застукала машина… Клипер поднялся, и мачту не тронули… «Голубчик» послушливый стал. Привели в бейдевинд. Таким манером трепало нас до вечера, и томились мы, каждый секунд ждавши гибели. К вечеру вихорь этот анафемский стих, ураган самый понесся далее… Все вздохнули и благодарили господа… После офицеры сказывали, что ураган краешком захватил клипер – это, мол, так рассчитал командир, а попади мы, мол, к нему в середку, быть бы всем на дне. Наутро истрепанный, искалеченный «Голубчик», без фок-мачты, – заместо ее фальшивую поставили, – без шлюпок, без рубки, без бортов, шел под парами и парусами на ближний от нас Маврикий остров … По бедняге Маркутину отслужили честь-честью панихиду, – капитан и все до единого офицеры были, а после панихиды капитан велел собрать наверху всю команду и благодарил нас, матросов, и приказал выдать по лишней чарке. Всякому доброе слово сказал, похвалил, а спасибо-то надо было бы сказать ему, голубчику-то нашему… Он-то не оробел и управился…
– И долго вы чинились на этом самом Маврике? – спросил кто-то.
– Недели две стояли – поправлялись. Фок-мачту новую справили, шлюпки купили, такелаж вытянули, одно слово, все как следовает, а затем айда на Яву-остров… Ну, погода свежая была, почитай всю дорогу зарифившись шли, но от урагана бог помиловал! – закончил Егорыч при общем молчании.
– Однако сейчас флагу подъем! – проговорил он и вышел из круга.
III
Минут за пять до восьми часов из своей каюты вышел командир корвета «Сокол», невысокого роста, плотный брюнет лет сорока, с мужественным и добрым лицом, весь в белом, с безукоризненно свежими отложными воротничками, открывавшими слегка загоревшую шею. С обычной приветливостью пожимая руки офицерам, собравшимся на шканцах к подъему флага, он поднялся на мостик, поздоровался с старшим офицером и вахтенным начальником, оглянул паруса, бросил взгляд на сиявшую во всем блеске палубу и, видимо довольный образцовым порядком своего корвета, осмотрел в бинокль горизонт и проговорил, обращаясь к старшему офицеру:
– Экая прелесть какая в тропиках, Степан Степаныч…
– Жарко только, Василий Федорович…
– Под тентом еще ничего… Кстати, какое сегодня у нас учение по расписанию?
– Артиллерийское, а после обеда стрельба из ружей в цель…
– Артиллерийское сделайте покороче… Так, четверть часа или двадцать минут – не более, чтоб не утомлялись люди… А когда последнего быка думаете бить?
– Завтра, Василий Федорович. Уж пять дней команда на консервах да на солонине, а завтра воскресенье.
– Как съедят быка, придется матросам на одних консервах сидеть, да и нам тоже, этак недельки две… Живность-то скоро съедим… А в Рио я, кажется, не зайду. Команда, слава богу, здорова – ни одного больного. Чего нам заходить, не правда ли?
Старший офицер, вообще редко съезжавший на берег, согласился, что не стоит заходить.
– Не беда и на консервах посидеть. В старину подолгу и на одной солонине сидели. Помню, я молодым офицером был, когда эскадра крейсировала в Балтийском море, так целый месяц кроме солонины – ничего… И сам адмирал нарочно ничего другого не ел… А придем на Мыс , опять возьмем быков и оттуда в Зондский пролив.
– На флаг! – скомандовал вахтенный офицер.
Разговоры смолкли. На корвете воцарилась тишина.
Сигнальщик держал в руках минутную склянку. И лишь только песок пересыпался из одной половины в другую, как раздалась команда вахтенного начальника:
– Флаг поднять!
Все обнажили головы. На военном судне начинался день. Пробило восемь ударов, и новый вахтенный офицер взбежал на смену стоявшего с четырех часов утра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
– Господи, страсти какие! – вырвалось восклицание из груди молодого матросика, который – весь напряженное внимание – слушал Егорыча и, казалось, сам переживал перипетии морской драмы.
– Тут, братцы, налетела волна и подхватила меня. Господь помиловал – откинула меня на другую сторону и у пушки, на шканцах, задержала, и ребята помогли. «Молодцом, Егоров, держись!» – крикнул капитан. Держусь, мокрый весь, без шапки. А «Голубчика» опять валит на бок, больше да больше… Не встает… Подветренный бок совсем в воде… Вот-вот опрокинемся… Волос дыбом встал. «Право на борт!» не своим голосом крикнул капитан. «Руби грот-мачту!» Но тую ж минуту застукала машина… Клипер поднялся, и мачту не тронули… «Голубчик» послушливый стал. Привели в бейдевинд. Таким манером трепало нас до вечера, и томились мы, каждый секунд ждавши гибели. К вечеру вихорь этот анафемский стих, ураган самый понесся далее… Все вздохнули и благодарили господа… После офицеры сказывали, что ураган краешком захватил клипер – это, мол, так рассчитал командир, а попади мы, мол, к нему в середку, быть бы всем на дне. Наутро истрепанный, искалеченный «Голубчик», без фок-мачты, – заместо ее фальшивую поставили, – без шлюпок, без рубки, без бортов, шел под парами и парусами на ближний от нас Маврикий остров … По бедняге Маркутину отслужили честь-честью панихиду, – капитан и все до единого офицеры были, а после панихиды капитан велел собрать наверху всю команду и благодарил нас, матросов, и приказал выдать по лишней чарке. Всякому доброе слово сказал, похвалил, а спасибо-то надо было бы сказать ему, голубчику-то нашему… Он-то не оробел и управился…
– И долго вы чинились на этом самом Маврике? – спросил кто-то.
– Недели две стояли – поправлялись. Фок-мачту новую справили, шлюпки купили, такелаж вытянули, одно слово, все как следовает, а затем айда на Яву-остров… Ну, погода свежая была, почитай всю дорогу зарифившись шли, но от урагана бог помиловал! – закончил Егорыч при общем молчании.
– Однако сейчас флагу подъем! – проговорил он и вышел из круга.
III
Минут за пять до восьми часов из своей каюты вышел командир корвета «Сокол», невысокого роста, плотный брюнет лет сорока, с мужественным и добрым лицом, весь в белом, с безукоризненно свежими отложными воротничками, открывавшими слегка загоревшую шею. С обычной приветливостью пожимая руки офицерам, собравшимся на шканцах к подъему флага, он поднялся на мостик, поздоровался с старшим офицером и вахтенным начальником, оглянул паруса, бросил взгляд на сиявшую во всем блеске палубу и, видимо довольный образцовым порядком своего корвета, осмотрел в бинокль горизонт и проговорил, обращаясь к старшему офицеру:
– Экая прелесть какая в тропиках, Степан Степаныч…
– Жарко только, Василий Федорович…
– Под тентом еще ничего… Кстати, какое сегодня у нас учение по расписанию?
– Артиллерийское, а после обеда стрельба из ружей в цель…
– Артиллерийское сделайте покороче… Так, четверть часа или двадцать минут – не более, чтоб не утомлялись люди… А когда последнего быка думаете бить?
– Завтра, Василий Федорович. Уж пять дней команда на консервах да на солонине, а завтра воскресенье.
– Как съедят быка, придется матросам на одних консервах сидеть, да и нам тоже, этак недельки две… Живность-то скоро съедим… А в Рио я, кажется, не зайду. Команда, слава богу, здорова – ни одного больного. Чего нам заходить, не правда ли?
Старший офицер, вообще редко съезжавший на берег, согласился, что не стоит заходить.
– Не беда и на консервах посидеть. В старину подолгу и на одной солонине сидели. Помню, я молодым офицером был, когда эскадра крейсировала в Балтийском море, так целый месяц кроме солонины – ничего… И сам адмирал нарочно ничего другого не ел… А придем на Мыс , опять возьмем быков и оттуда в Зондский пролив.
– На флаг! – скомандовал вахтенный офицер.
Разговоры смолкли. На корвете воцарилась тишина.
Сигнальщик держал в руках минутную склянку. И лишь только песок пересыпался из одной половины в другую, как раздалась команда вахтенного начальника:
– Флаг поднять!
Все обнажили головы. На военном судне начинался день. Пробило восемь ударов, и новый вахтенный офицер взбежал на смену стоявшего с четырех часов утра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9