— вдруг сонно промолвил Неволин, вдруг открывая глаза…
— О… маме! — отвечала Елена Александровна и густо покраснела.
— Да… Она здорова?..
— Здорова…
— А ты не позволяй мне говорить, Леля…
И снова заснул.
XIV
Елена Александровна притаилась в кресле и часто взглядывала на мужа.
Опять перед ней проносилось недавнее прошлое. И опять замужество ее представлялось ошибкой, ужасной ошибкой…
“Не ошибка… хуже. Поругание чувства… Поругание тела. Ложь… Сознательный обман доверчивого влюбленного человека, чтобы пристроиться!” — говорила возмущенная совесть молодой женщины.
Она не гнала совести. Не старалась скрыть от себя правды. Не обманывала себя оправданиями.
Напротив!
С тех пор, как полюбила, она точно прозрела всю ложь прошлой жизни и, мучительно преувеличивая свою вину, считала себя безмерно виноватой не за то, что любит другого, а за то, что вышла замуж…
Ее не успокаивали примеры. Ведь многие так же выходят замуж и после обманывают… живут и с мужьями и с любовниками.
“Так что же. Чем она была лучше продажной женщины? Она продавалась за обеспеченную жизнь только одному — вот и вся разница”.
Она знала, что делала. Не глупая. В двадцать пять лет понимала, что не любовь диктовала ответ на предложение. Не уважение к чужому чувству влюбленного, а эгоизм заставил ввести человека в заблуждение и продолжать его… Она чувствовала, что не любит по-настоящему, а только терпела и жалела. И женщина в ней тогда не оскорблялась. Муж мог заблуждаться, что жена его любит. Ведь он так влюблен в нее. Так старался, чтоб ей было лучше, и делал все, чтоб только доставить ей удовольствие… Он был добрый, внимательный и счастливый… А она не могла не благодарить за такую привязанность. Она не лгала, когда говорила, что привязана к нему, но лгала, что не прибавляла, что это не любовь… Не говорила, что по временам тосковала, что ей хотелось иной жизни… иного друга с иными запросами. И не было воли. Да и не было сильного желания искать иной жизни… иной среды. Не полюби она, разве давно не была бы она около него?.. Или она должна была приехать и лгать уже позорно…
Все существо протестовало против такой жертвы.
И к чему? К чему?
Но что-то говорило в ней: “должна была!..”
Молодая женщина взглянула на мертвенное лицо Неволина.
И оно, казалось, ей говорило:
“Должна была!”
К вечеру Неволину стало хуже. Он стонал и метался, и по временам впадал в забытье и бредил о том, что завтра встанет и пойдет гулять…
Настала ночь, чудная звездная ночь.
И Неволина и сиделка не отходили от умирающего. Казалось, он уж находился в агонии… Глаза безумно горели… Он громко вскрикивал и весь горел. Никого не узнавал.
И жена и сиделка измучились, удерживая больного и ежеминутно вливая ему в рот воду с ложечки. Обе они желали, чтобы Неволин скорей умер, и обе не смели признаться в этом истинно добром желании.
Ракитин приносил Елене Александровне есть, приносил чай, но она отказывалась. Отказывалась и отдохнуть.
Теперь, когда она была уверена, что муж умрет, казалось, ей нужно было оставаться при нем.
На рассвете Неволин успокоился и дремал…
Задремала и Елена Александровна.
И вдруг ее разбудил голос мужа.
— Леля!
И жена и сиделка вскочили и увидели Неволина сидящим на постели, лицом к окну, из которого врывались снопы света поднимавшегося солнца…
Жена подошла к Неволину.
— А мне совсем хорошо… Поправлюсь… Ты рада? Леля?
— А то как же?..
— Ведь ты меня любишь?.. Не ехала… Нельзя было… Никак нельзя?.. А я был один… один… И, прости, подумал, что ты лгала в письмах. Прости… меня… Прости… Разве ты могла бы… Скажи?
Глаза умирающего впились в лицо молодой женщины. Казалось ей, что в них были и страх и мольба.
— Валерий… Успокойся… Я люблю тебя!
— Я так и знал… О, теперь мне лучше… Гораздо… Дай мне чаю… Душно…
И Неволин тяжело вздохнул, рванулся к воздуху и повалился.
Наутро уж тела Неволина в пансионе не было.
Через день его похоронили на прелестном кларанском кладбище, и в тот же день Елена Александровна уехала.
В том же поезде уехал и молодой англичанин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
— О… маме! — отвечала Елена Александровна и густо покраснела.
— Да… Она здорова?..
— Здорова…
— А ты не позволяй мне говорить, Леля…
И снова заснул.
XIV
Елена Александровна притаилась в кресле и часто взглядывала на мужа.
Опять перед ней проносилось недавнее прошлое. И опять замужество ее представлялось ошибкой, ужасной ошибкой…
“Не ошибка… хуже. Поругание чувства… Поругание тела. Ложь… Сознательный обман доверчивого влюбленного человека, чтобы пристроиться!” — говорила возмущенная совесть молодой женщины.
Она не гнала совести. Не старалась скрыть от себя правды. Не обманывала себя оправданиями.
Напротив!
С тех пор, как полюбила, она точно прозрела всю ложь прошлой жизни и, мучительно преувеличивая свою вину, считала себя безмерно виноватой не за то, что любит другого, а за то, что вышла замуж…
Ее не успокаивали примеры. Ведь многие так же выходят замуж и после обманывают… живут и с мужьями и с любовниками.
“Так что же. Чем она была лучше продажной женщины? Она продавалась за обеспеченную жизнь только одному — вот и вся разница”.
Она знала, что делала. Не глупая. В двадцать пять лет понимала, что не любовь диктовала ответ на предложение. Не уважение к чужому чувству влюбленного, а эгоизм заставил ввести человека в заблуждение и продолжать его… Она чувствовала, что не любит по-настоящему, а только терпела и жалела. И женщина в ней тогда не оскорблялась. Муж мог заблуждаться, что жена его любит. Ведь он так влюблен в нее. Так старался, чтоб ей было лучше, и делал все, чтоб только доставить ей удовольствие… Он был добрый, внимательный и счастливый… А она не могла не благодарить за такую привязанность. Она не лгала, когда говорила, что привязана к нему, но лгала, что не прибавляла, что это не любовь… Не говорила, что по временам тосковала, что ей хотелось иной жизни… иного друга с иными запросами. И не было воли. Да и не было сильного желания искать иной жизни… иной среды. Не полюби она, разве давно не была бы она около него?.. Или она должна была приехать и лгать уже позорно…
Все существо протестовало против такой жертвы.
И к чему? К чему?
Но что-то говорило в ней: “должна была!..”
Молодая женщина взглянула на мертвенное лицо Неволина.
И оно, казалось, ей говорило:
“Должна была!”
К вечеру Неволину стало хуже. Он стонал и метался, и по временам впадал в забытье и бредил о том, что завтра встанет и пойдет гулять…
Настала ночь, чудная звездная ночь.
И Неволина и сиделка не отходили от умирающего. Казалось, он уж находился в агонии… Глаза безумно горели… Он громко вскрикивал и весь горел. Никого не узнавал.
И жена и сиделка измучились, удерживая больного и ежеминутно вливая ему в рот воду с ложечки. Обе они желали, чтобы Неволин скорей умер, и обе не смели признаться в этом истинно добром желании.
Ракитин приносил Елене Александровне есть, приносил чай, но она отказывалась. Отказывалась и отдохнуть.
Теперь, когда она была уверена, что муж умрет, казалось, ей нужно было оставаться при нем.
На рассвете Неволин успокоился и дремал…
Задремала и Елена Александровна.
И вдруг ее разбудил голос мужа.
— Леля!
И жена и сиделка вскочили и увидели Неволина сидящим на постели, лицом к окну, из которого врывались снопы света поднимавшегося солнца…
Жена подошла к Неволину.
— А мне совсем хорошо… Поправлюсь… Ты рада? Леля?
— А то как же?..
— Ведь ты меня любишь?.. Не ехала… Нельзя было… Никак нельзя?.. А я был один… один… И, прости, подумал, что ты лгала в письмах. Прости… меня… Прости… Разве ты могла бы… Скажи?
Глаза умирающего впились в лицо молодой женщины. Казалось ей, что в них были и страх и мольба.
— Валерий… Успокойся… Я люблю тебя!
— Я так и знал… О, теперь мне лучше… Гораздо… Дай мне чаю… Душно…
И Неволин тяжело вздохнул, рванулся к воздуху и повалился.
Наутро уж тела Неволина в пансионе не было.
Через день его похоронили на прелестном кларанском кладбище, и в тот же день Елена Александровна уехала.
В том же поезде уехал и молодой англичанин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13