По крайности в матросах все-таки на воле жил… А тут, сами знаете, паныч, какая есть арестантская доля… хоть пропадай с тоски… И всякий может тобой помыкать… Известно — арестант, — прибавил с грустною усмешкой Максим.
Вася, слушавший Максима с глубоким участием, после нескольких секунд раздумья, проговорил с самым решительным видом:
— Так отчего ты, Максим, не убежишь, если тебе так нехорошо?
Радостный огонек блеснул в глазах арестанта при этих словах, и он ответил:
— А вы как думаете?.. Давно убег бы, коли б можно было, паныч… Пошел бы до своей стороны.
— А где твоя сторона?
— В Каменец-Подольской губернии… Может, слыхали — город Проскуров… Так от него верстов десять наша деревня. Поглядел бы на мать да на батьку и пошел бы за австрийскую границу шукать доли! — продолжал Максим взволнованным шепотом, весь оживившийся и словно бы невольно высказывая свою давно лелеянную заветную мечту о побеге. — Только вы смотрите, паныч, никому не сказывайте насчет того, что я вам говорю, а то меня до смерти засекут! — прибавил Максим и словно бы испугался, что поверил свою тайну барчуку. Долго ли ему разболтать?
Вася торжественно перекрестился и со слезами на глазах объявил, что ни одна душа не узнает о том, что говорил Максим. Он может быть спокоен, что за него Максима не высекут. Хоть он и маленький, а держать слово умеет.
И когда Максим, по-видимому, успокоился этим уверением, Вася, и сам внезапно увлеченный мыслью о побеге Максима за австрийскую границу, о которой, впрочем, имел очень смутное понятие, продолжал таинственно, серьезным тоном заговорщика:
— Ты говоришь, что нельзя убежать, а я думаю, что очень даже легко.
— А как же, паныч? — с ласковою улыбкой спросил Максим.
— А ты разбей здесь у нас в саду кандалы… Я тебе молоток принесу, а потом перелезь через стену да и беги за австрийскую границу.
Максим печально усмехнулся.
— В арестантской-то одеже? Да меня зараз поймают.
— А ты ночью.
— Ночью с блокшивы не убечь… Мы за железными запорами, да и часовые пристрелят…
Возбужденное лицо Васи омрачилось… И он печально произнес:
— Значит, так и нельзя убежать?
Арестант не отвечал и как-то напряженно молчал. Казалось, будто какая-то мысль озарила его, и его худое бледное лицо вдруг стало необыкновенно возбужденным, а глаза загорелись огоньком. Он как-то пытливо и тревожно глядел на мальчика, точно хотел проникнуть в его душу, точно хотел что-то сказать и не решался.
— Что ж ты молчишь, Максим? Или боишься, что я тебя выдам? — обиженно промолвил Вася.
— Нет, паныч… Вы не обидите арестанта… В вас душа добрая! — сказал уверенно и серьезно Максим и, словно решившись на что-то очень для него важное, прибавил почти шепотом: — А насчет того, чтобы убечь, так оно можно, только не так, как вы говорите, паныч.
— А как?
— Коли б, примерно, достать платье.
— Какое?
— Женское, скажем, такое, как ваша нянька носит.
— Женское? — повторил мальчик.
— Да, и, примерно, платок бабий на голову… Тогда можно бы убечь!
Вася на секунду задумался и вслед за тем решительно проговорил:
— Я тебе принесу нянино платье и платок.
— Вы принесете… паныч?
От волнения он не мог продолжать и, вдруг схватив руку Васи, прижал ее к губам и покрыл поцелуями.
В ответ Вася крепко поцеловал арестанта.
— Как же вы это сделаете?.. А как поймают…
— Не бойся, Максим… Никто не поймает… Я ловко это сделаю, когда все будут спать. Только куда его положить?
— А сюда… под виноградник. Да накройте его листом, чтобы не видно было.
— А то не прикрыть ли землей? Как ты думаешь, Максим? — с серьезным, деловым видом спрашивал Вася.
— Нет, что уж вам трудиться, паныч; довольно и листом. Сюда никто и не заглянет.
— Ну, ладно. А я завтра рано-рано утром все сюда принесу. А то еще лучше ночью… Я не побоюсь ночью в сад идти. Чего бояться?
— Благослови вас боже, милый паныч. Я буду век за вас молиться.
— Эй! На работу! — донесся издали голос конвойного.
— Я еще к тебе прибегу, Максим. Мы ведь больше не увидимся. Завтра тебя не будет! — с грустью в голосе произнес Вася.
С этими словами он пошел в дом.
V
Целый день Вася находился в возбужденном состоянии, озабоченный предстоящим предприятием. Увлеченный этими мыслями, он даже ни разу не подумал о том, что грозит ему, если отец как-нибудь узнает об его поступке. План похищения нянина платья и молотка, который он вчера видел в комнате, поглотил его всего, и он уже сделал днем рекогносцировку в нянину комнату и увидел, где лежит молоток, и наметил платье, висевшее на гвозде. День этот тянулся для него невыносимо долго. Он то и дело выбегал в сад, озабоченно ходил по аллеям и часто подбегал к Максиму, когда видел его одного. Подбегал и перекидывался таинственными словами.
— Прощай, голубчик Максим… Может быть, завтра уж ты будешь далеко! — проговорил он со слезами на глазах перед тем, как арестанты собирались уходить из сада.
— Прощайте, паныч! — шепнул арестант, взглядывая на мальчика взглядом, полным неописуемой благодарности.
Арестанты выстроились и ушли, позвякивая кандалами. Вася долго еще провожал их глазами.
По счастью, никто из домашних не обратил внимания на взволнованный вид мальчика. Правда, за обедом отец два раза бросил на него взгляд, от которого Вася замер от страха. Ему показалось, что отец прочел в душе его намерения и вот сейчас крикнет ему: «Я все знаю, негодный мальчишка!»
Но вместо этого отец только спросил:
— Отчего не ешь?
— Я ем, папенька.
— Мало. Надо есть за обедом! — крикнул он.
И Вася, не чувствовавший ни малейшего аппетита, усердно набивал себе рот, втайне обрадованный, что отец ни о чем не догадывается.
К вечеру молоток уже лежал под кроватью Васи. Пошел он в этот день спать ранее обыкновенного, хотя за чайным столом и сидели гости и рассказывали интересные вещи.
Когда он подошел к матери, она взглянула на него и озабоченно спросила, ощупывая его голову:
— Ты, кажется, болен, Вася?.. У тебя все Лицо горит.
— Я здоров, мама… Устал, верно.
Он поцеловал ее нежную белую руку, простился с сестрами и гостями и, довольный, что отца не было дома и что не нужно было с ним прощаться, побежал в детскую.
— Няня, спать! — крикнул он.
— Что сегодня рано? Или набегался?
— Набегался… устал, няня! — говорил он, стараясь не глядеть ей в глаза и чувствуя некоторое угрызение совести перед человеком, которого собирался ограбить.
Няня раздела его и предложила ему рассказать сказку, но он отказался. Ему спать хочется. Он сейчас заснет.
— Ну, так спи, родной!
Она поцеловала Васю, перекрестила его и хотела было уходить, как Вася вдруг проговорил:
— А знаешь, няня, после моих именин я подарю тебе новое платье.
— Спасибо, голубчик. Что это тебе взбрело на ум, к чему мне платье… У меня и так много платьев.
1 2 3 4 5 6 7
Вася, слушавший Максима с глубоким участием, после нескольких секунд раздумья, проговорил с самым решительным видом:
— Так отчего ты, Максим, не убежишь, если тебе так нехорошо?
Радостный огонек блеснул в глазах арестанта при этих словах, и он ответил:
— А вы как думаете?.. Давно убег бы, коли б можно было, паныч… Пошел бы до своей стороны.
— А где твоя сторона?
— В Каменец-Подольской губернии… Может, слыхали — город Проскуров… Так от него верстов десять наша деревня. Поглядел бы на мать да на батьку и пошел бы за австрийскую границу шукать доли! — продолжал Максим взволнованным шепотом, весь оживившийся и словно бы невольно высказывая свою давно лелеянную заветную мечту о побеге. — Только вы смотрите, паныч, никому не сказывайте насчет того, что я вам говорю, а то меня до смерти засекут! — прибавил Максим и словно бы испугался, что поверил свою тайну барчуку. Долго ли ему разболтать?
Вася торжественно перекрестился и со слезами на глазах объявил, что ни одна душа не узнает о том, что говорил Максим. Он может быть спокоен, что за него Максима не высекут. Хоть он и маленький, а держать слово умеет.
И когда Максим, по-видимому, успокоился этим уверением, Вася, и сам внезапно увлеченный мыслью о побеге Максима за австрийскую границу, о которой, впрочем, имел очень смутное понятие, продолжал таинственно, серьезным тоном заговорщика:
— Ты говоришь, что нельзя убежать, а я думаю, что очень даже легко.
— А как же, паныч? — с ласковою улыбкой спросил Максим.
— А ты разбей здесь у нас в саду кандалы… Я тебе молоток принесу, а потом перелезь через стену да и беги за австрийскую границу.
Максим печально усмехнулся.
— В арестантской-то одеже? Да меня зараз поймают.
— А ты ночью.
— Ночью с блокшивы не убечь… Мы за железными запорами, да и часовые пристрелят…
Возбужденное лицо Васи омрачилось… И он печально произнес:
— Значит, так и нельзя убежать?
Арестант не отвечал и как-то напряженно молчал. Казалось, будто какая-то мысль озарила его, и его худое бледное лицо вдруг стало необыкновенно возбужденным, а глаза загорелись огоньком. Он как-то пытливо и тревожно глядел на мальчика, точно хотел проникнуть в его душу, точно хотел что-то сказать и не решался.
— Что ж ты молчишь, Максим? Или боишься, что я тебя выдам? — обиженно промолвил Вася.
— Нет, паныч… Вы не обидите арестанта… В вас душа добрая! — сказал уверенно и серьезно Максим и, словно решившись на что-то очень для него важное, прибавил почти шепотом: — А насчет того, чтобы убечь, так оно можно, только не так, как вы говорите, паныч.
— А как?
— Коли б, примерно, достать платье.
— Какое?
— Женское, скажем, такое, как ваша нянька носит.
— Женское? — повторил мальчик.
— Да, и, примерно, платок бабий на голову… Тогда можно бы убечь!
Вася на секунду задумался и вслед за тем решительно проговорил:
— Я тебе принесу нянино платье и платок.
— Вы принесете… паныч?
От волнения он не мог продолжать и, вдруг схватив руку Васи, прижал ее к губам и покрыл поцелуями.
В ответ Вася крепко поцеловал арестанта.
— Как же вы это сделаете?.. А как поймают…
— Не бойся, Максим… Никто не поймает… Я ловко это сделаю, когда все будут спать. Только куда его положить?
— А сюда… под виноградник. Да накройте его листом, чтобы не видно было.
— А то не прикрыть ли землей? Как ты думаешь, Максим? — с серьезным, деловым видом спрашивал Вася.
— Нет, что уж вам трудиться, паныч; довольно и листом. Сюда никто и не заглянет.
— Ну, ладно. А я завтра рано-рано утром все сюда принесу. А то еще лучше ночью… Я не побоюсь ночью в сад идти. Чего бояться?
— Благослови вас боже, милый паныч. Я буду век за вас молиться.
— Эй! На работу! — донесся издали голос конвойного.
— Я еще к тебе прибегу, Максим. Мы ведь больше не увидимся. Завтра тебя не будет! — с грустью в голосе произнес Вася.
С этими словами он пошел в дом.
V
Целый день Вася находился в возбужденном состоянии, озабоченный предстоящим предприятием. Увлеченный этими мыслями, он даже ни разу не подумал о том, что грозит ему, если отец как-нибудь узнает об его поступке. План похищения нянина платья и молотка, который он вчера видел в комнате, поглотил его всего, и он уже сделал днем рекогносцировку в нянину комнату и увидел, где лежит молоток, и наметил платье, висевшее на гвозде. День этот тянулся для него невыносимо долго. Он то и дело выбегал в сад, озабоченно ходил по аллеям и часто подбегал к Максиму, когда видел его одного. Подбегал и перекидывался таинственными словами.
— Прощай, голубчик Максим… Может быть, завтра уж ты будешь далеко! — проговорил он со слезами на глазах перед тем, как арестанты собирались уходить из сада.
— Прощайте, паныч! — шепнул арестант, взглядывая на мальчика взглядом, полным неописуемой благодарности.
Арестанты выстроились и ушли, позвякивая кандалами. Вася долго еще провожал их глазами.
По счастью, никто из домашних не обратил внимания на взволнованный вид мальчика. Правда, за обедом отец два раза бросил на него взгляд, от которого Вася замер от страха. Ему показалось, что отец прочел в душе его намерения и вот сейчас крикнет ему: «Я все знаю, негодный мальчишка!»
Но вместо этого отец только спросил:
— Отчего не ешь?
— Я ем, папенька.
— Мало. Надо есть за обедом! — крикнул он.
И Вася, не чувствовавший ни малейшего аппетита, усердно набивал себе рот, втайне обрадованный, что отец ни о чем не догадывается.
К вечеру молоток уже лежал под кроватью Васи. Пошел он в этот день спать ранее обыкновенного, хотя за чайным столом и сидели гости и рассказывали интересные вещи.
Когда он подошел к матери, она взглянула на него и озабоченно спросила, ощупывая его голову:
— Ты, кажется, болен, Вася?.. У тебя все Лицо горит.
— Я здоров, мама… Устал, верно.
Он поцеловал ее нежную белую руку, простился с сестрами и гостями и, довольный, что отца не было дома и что не нужно было с ним прощаться, побежал в детскую.
— Няня, спать! — крикнул он.
— Что сегодня рано? Или набегался?
— Набегался… устал, няня! — говорил он, стараясь не глядеть ей в глаза и чувствуя некоторое угрызение совести перед человеком, которого собирался ограбить.
Няня раздела его и предложила ему рассказать сказку, но он отказался. Ему спать хочется. Он сейчас заснет.
— Ну, так спи, родной!
Она поцеловала Васю, перекрестила его и хотела было уходить, как Вася вдруг проговорил:
— А знаешь, няня, после моих именин я подарю тебе новое платье.
— Спасибо, голубчик. Что это тебе взбрело на ум, к чему мне платье… У меня и так много платьев.
1 2 3 4 5 6 7