Он боялся ответственности перед совестью за людей и перед начальством, и не скрывал от себя, что он – не моряк и не такой капитан, какой должен быть. И Алексей Иванович без горделивости смотрел, как дерзко несется, убегая от волн, трехмачтовый крейсер. Он не привязан к нему и не верит ему, как часто привязываются к своим судам и верят им страстные моряки. Напротив! «Воин» кажется Алексею Ивановичу каким-то маленьким, затерянным и жалким среди бушующих водяных гор. И Алексей Иванович слышит, что ветер крепчает, океан грохочет грознее, и понимает, что «Воину» предстоит жесточайший шторм.
«Разумеется, он не покажет перед людьми ни малодушия, ни страха!»
Так бодрит себя Алексей Иванович и часа по четыре не сходит с мостика, считая долгом честного человека показывать подчиненным пример неустрашимости, спокойствия и решительности, которых не имел.
Зазябший на ледяном ветре, уставший, с измотавшимися нервами, взглядывает Алексей Иванович на беснующийся океан, на черный горизонт, на зловещие облака, и в голову его чаще и чаще особенно ярко-тоскливо закрадываются мысли о далеком родном «береге».
Алексей Иванович не вспомнил теперь, как ласково и упорно точила его горделиво-верная и назойливо-добросовестная жена «Нюнюша», особенно после пятнадцати лет супружества. Она зудила за «все», а главное – за то, что они живут совсем не так хорошо, как другие, и бедные дети лишены всего, – нельзя даже иногда купить новые башмаки. О себе она уж не говорят. Пусть себе ходит почти оборванная. Надо подумать о семье. Надо же избавиться от долгов и попроситься командиром в дальнее плавание, если начальство забыло. Тогда можно было бы всем вздохнуть.
Хотя Алексей Иванович нередко вздыхал в дальнем плавании, но, разумеется, забыл супружеские шипы. И ему кажется в эти минуты, что его жена, моложавая и, по обыкновению не оборванная, необыкновенно любящая, заботливая, добрая и деликатная Нюнюша, тоскующая в одиночестве, – идеал чудной жены, да еще моряка! Пятеро прелестных детей – и все в крепких башмаках – кажутся ему еще любимее и милее. Квартира в Кронштадте уютнее, теплее и больше. Одним словом, «дом» представляется раем.
К капитану подошел вплотную старший офицер на смену и, схватываясь за поручень, сказал:
– Идите скорее греться, Алексей Иванович.
– А ведь пахнет штормягой и тому подобное! – проговорил капитан таким искусственно бодрым и даже развязным тоном, как будто бы штормяга доставил Алексею Ивановичу лишь одно удовольствие.
– По-видимому… к тому идет! – ответил серьезно Артемьев.
– Готовы к шторму и тому подобное, Александр Петрович?
– Все готово. Везде осмотрел. Штормовые паруса вынесены.
– Пожалуй, сейчас же поставить штормовые…
– Не прикажете ли подождать, Алексей Иваныч?
– Вы думаете, подождать?..
– Ветер еще позволяет нести зарифленные марсели… «Воин» отлично убегает от волны.
– Ладно. Подождем! – согласился Алексей Иванович и прибавил в виде вопроса: – Пожалуй, к вечеру норд-ост и тому подобное… отойдет?
В голосе звучало нетерпение и что-то заискивающее, точно он просил, чтобы и старший офицер надеялся, что шторма не будет.
– Едва ли. Иван Семеныч говорит, что здесь штормы ревут по неделям… Что же, приведем и будем штормовать!.. «Воин» – крепкое судно… Ни малейшей течи…
– И отлично… хорошее судно, да-с. А все-таки наградил Берендеев нас плаванием и тому подобное! – раздраженно сказал Алексей Иванович. – Ну, пойду погреться и попробую соснуть, а уж вы, голубчик… штормовые пораньше… Все спокойнее…
– Не беспокойтесь, Алексей Иваныч… Отдохните хорошенько! – участливо сказал Артемьев.
– Какой тут отдых с этой пакостной погодой!
И, обращаясь к вахтенному офицеру, Алексей Иванович приказал разбудить его, если что случится.
– Да чтобы часовые хорошенько вперед смотрели! – неожиданно строго крикнул он.
– Есть! – уверенно-спокойно ответил Ариаднин. – Будьте спокойны, Алексей Иваныч! – заботливо прибавил «мичманенок», нисколько не обижаясь на свирепый окрик всегда мягкого и деликатного капитана.
Молодой мичман понял, что Алексею Ивановичу хотелось отдать какое-нибудь приказание и показать, что и он может быть строгим капитаном.
Алексей Иванович осторожно двинулся по мостику и приостановился у компаса, где стоял Ариаднин. Словно бы извиняясь за окрик, капитан проговорил совсем ласково:
– А вы, Сергей Васильич, оделись бы теплее, а то замерзнете в своем пальтишке. Пришлю полушубок… Да велите матросам дать по чарке водки за меня… Ишь, дьявольский ветер и тому подобное…
Когда Алексей Иванович спустился в свою натопленную каюту, вестовой Никифоров снял с капитана доху и тотчас подал завернутый в салфетку стакан горячего чая и затем графинчик с коньяком. Алексей Иванович подлил коньяку и велел снести мичману полушубок.
– Да и валенки есть, кажется. Снеси!
После четырех часов наверху Алексей Иванович испытывал необыкновенно приятное ощущение физического удовольствия от тепла и дивана. Он выпил стакан чаю, прилег на диван, но спал несколько минут.
Он вдруг вскочил и присел на диване, прислушиваясь к гулу; он чувствовал, как корма вздрагивает на воздухе и тяжело падает. Одному в каюте уж ему не нужно было «показывать пример», и осунувшееся лицо Алексея Ивановича было встревожено и растерянно.
– Никифоров! Узнай, что наверху!
– В одном положении, вашескобродие! – уныло ответил Никифоров, придерживаясь за косяк двери. И, сам бледный от страха, спросил: – Прикажете уложить какие поценнее вещи, вашескобродие?
– Зачем?
– А на случай, если будем топнуть, вашескобродие.
– С чего ты взял?
– Так я подам чаю, вашескобродие?
– Подай и влей три ложки коньяку.
– Есть!
Подавая стакан, Никифоров проговорил:
– То-то дома-то у нас лучше, вашескобродие…
– Еще бы!
– А кругом вода… Так не укладываться?
– Ты дурак, Никифоров. Где здесь спастись?
– То-то некуда, вашескобродие… Лучше и не думать. Думай не думай, а все от бога. Захочет, так и штурмы не будет, а будет – вызволит.
И Никифоров как будто несколько успокоился.
Но эта философия не успокоила Алексея Ивановича. Он душевно суетился, как человек, не имеющий под собой никакой почвы и потерявший способность обобщать факты. Снова подняться наверх и посмотреть, что там, ему не хотелось. В каюте тепло, а там… пакость. И Артемьев сумеет распорядиться. И дали бы знать, если бы что-нибудь случилось. И то он отстоял почти четыре часа, спустившись только, чтобы наскоро пообедать.
И Алексей Иванович то рассматривал карту Берингова моря, прикрепленную к столу, и особенно впился маленькими, красными от ветра глазами в широкий вход из океана в море, между грядой Алеутских островов и Командорскими островами, около которых, верно, американские шкуны разбойничают, уничтожая котиков, то думал о Кронштадте, Нюнюше и детях, то смотрел на барометр, то вдруг вспоминал, что течение неизвестно, и вдруг «Воин» летит на «Ближние» острова Алеутской гряды… Крейсер – со всего хода на каменья, и всем смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
«Разумеется, он не покажет перед людьми ни малодушия, ни страха!»
Так бодрит себя Алексей Иванович и часа по четыре не сходит с мостика, считая долгом честного человека показывать подчиненным пример неустрашимости, спокойствия и решительности, которых не имел.
Зазябший на ледяном ветре, уставший, с измотавшимися нервами, взглядывает Алексей Иванович на беснующийся океан, на черный горизонт, на зловещие облака, и в голову его чаще и чаще особенно ярко-тоскливо закрадываются мысли о далеком родном «береге».
Алексей Иванович не вспомнил теперь, как ласково и упорно точила его горделиво-верная и назойливо-добросовестная жена «Нюнюша», особенно после пятнадцати лет супружества. Она зудила за «все», а главное – за то, что они живут совсем не так хорошо, как другие, и бедные дети лишены всего, – нельзя даже иногда купить новые башмаки. О себе она уж не говорят. Пусть себе ходит почти оборванная. Надо подумать о семье. Надо же избавиться от долгов и попроситься командиром в дальнее плавание, если начальство забыло. Тогда можно было бы всем вздохнуть.
Хотя Алексей Иванович нередко вздыхал в дальнем плавании, но, разумеется, забыл супружеские шипы. И ему кажется в эти минуты, что его жена, моложавая и, по обыкновению не оборванная, необыкновенно любящая, заботливая, добрая и деликатная Нюнюша, тоскующая в одиночестве, – идеал чудной жены, да еще моряка! Пятеро прелестных детей – и все в крепких башмаках – кажутся ему еще любимее и милее. Квартира в Кронштадте уютнее, теплее и больше. Одним словом, «дом» представляется раем.
К капитану подошел вплотную старший офицер на смену и, схватываясь за поручень, сказал:
– Идите скорее греться, Алексей Иванович.
– А ведь пахнет штормягой и тому подобное! – проговорил капитан таким искусственно бодрым и даже развязным тоном, как будто бы штормяга доставил Алексею Ивановичу лишь одно удовольствие.
– По-видимому… к тому идет! – ответил серьезно Артемьев.
– Готовы к шторму и тому подобное, Александр Петрович?
– Все готово. Везде осмотрел. Штормовые паруса вынесены.
– Пожалуй, сейчас же поставить штормовые…
– Не прикажете ли подождать, Алексей Иваныч?
– Вы думаете, подождать?..
– Ветер еще позволяет нести зарифленные марсели… «Воин» отлично убегает от волны.
– Ладно. Подождем! – согласился Алексей Иванович и прибавил в виде вопроса: – Пожалуй, к вечеру норд-ост и тому подобное… отойдет?
В голосе звучало нетерпение и что-то заискивающее, точно он просил, чтобы и старший офицер надеялся, что шторма не будет.
– Едва ли. Иван Семеныч говорит, что здесь штормы ревут по неделям… Что же, приведем и будем штормовать!.. «Воин» – крепкое судно… Ни малейшей течи…
– И отлично… хорошее судно, да-с. А все-таки наградил Берендеев нас плаванием и тому подобное! – раздраженно сказал Алексей Иванович. – Ну, пойду погреться и попробую соснуть, а уж вы, голубчик… штормовые пораньше… Все спокойнее…
– Не беспокойтесь, Алексей Иваныч… Отдохните хорошенько! – участливо сказал Артемьев.
– Какой тут отдых с этой пакостной погодой!
И, обращаясь к вахтенному офицеру, Алексей Иванович приказал разбудить его, если что случится.
– Да чтобы часовые хорошенько вперед смотрели! – неожиданно строго крикнул он.
– Есть! – уверенно-спокойно ответил Ариаднин. – Будьте спокойны, Алексей Иваныч! – заботливо прибавил «мичманенок», нисколько не обижаясь на свирепый окрик всегда мягкого и деликатного капитана.
Молодой мичман понял, что Алексею Ивановичу хотелось отдать какое-нибудь приказание и показать, что и он может быть строгим капитаном.
Алексей Иванович осторожно двинулся по мостику и приостановился у компаса, где стоял Ариаднин. Словно бы извиняясь за окрик, капитан проговорил совсем ласково:
– А вы, Сергей Васильич, оделись бы теплее, а то замерзнете в своем пальтишке. Пришлю полушубок… Да велите матросам дать по чарке водки за меня… Ишь, дьявольский ветер и тому подобное…
Когда Алексей Иванович спустился в свою натопленную каюту, вестовой Никифоров снял с капитана доху и тотчас подал завернутый в салфетку стакан горячего чая и затем графинчик с коньяком. Алексей Иванович подлил коньяку и велел снести мичману полушубок.
– Да и валенки есть, кажется. Снеси!
После четырех часов наверху Алексей Иванович испытывал необыкновенно приятное ощущение физического удовольствия от тепла и дивана. Он выпил стакан чаю, прилег на диван, но спал несколько минут.
Он вдруг вскочил и присел на диване, прислушиваясь к гулу; он чувствовал, как корма вздрагивает на воздухе и тяжело падает. Одному в каюте уж ему не нужно было «показывать пример», и осунувшееся лицо Алексея Ивановича было встревожено и растерянно.
– Никифоров! Узнай, что наверху!
– В одном положении, вашескобродие! – уныло ответил Никифоров, придерживаясь за косяк двери. И, сам бледный от страха, спросил: – Прикажете уложить какие поценнее вещи, вашескобродие?
– Зачем?
– А на случай, если будем топнуть, вашескобродие.
– С чего ты взял?
– Так я подам чаю, вашескобродие?
– Подай и влей три ложки коньяку.
– Есть!
Подавая стакан, Никифоров проговорил:
– То-то дома-то у нас лучше, вашескобродие…
– Еще бы!
– А кругом вода… Так не укладываться?
– Ты дурак, Никифоров. Где здесь спастись?
– То-то некуда, вашескобродие… Лучше и не думать. Думай не думай, а все от бога. Захочет, так и штурмы не будет, а будет – вызволит.
И Никифоров как будто несколько успокоился.
Но эта философия не успокоила Алексея Ивановича. Он душевно суетился, как человек, не имеющий под собой никакой почвы и потерявший способность обобщать факты. Снова подняться наверх и посмотреть, что там, ему не хотелось. В каюте тепло, а там… пакость. И Артемьев сумеет распорядиться. И дали бы знать, если бы что-нибудь случилось. И то он отстоял почти четыре часа, спустившись только, чтобы наскоро пообедать.
И Алексей Иванович то рассматривал карту Берингова моря, прикрепленную к столу, и особенно впился маленькими, красными от ветра глазами в широкий вход из океана в море, между грядой Алеутских островов и Командорскими островами, около которых, верно, американские шкуны разбойничают, уничтожая котиков, то думал о Кронштадте, Нюнюше и детях, то смотрел на барометр, то вдруг вспоминал, что течение неизвестно, и вдруг «Воин» летит на «Ближние» острова Алеутской гряды… Крейсер – со всего хода на каменья, и всем смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20