– Очень приятно, – сказал Иванов. Поставил чайник на плиту и пошёл к себе.
В коридоре его догнала Лизавета:
– Пётр Иваныч! Дорогой. Ты нам, как сын родной. Займи десятку до пенсии. Сам видишь – племянница с мужем приехали. Как не угостить? А тут как раз в аптеку дешёвый лосьон выбросили. Затаримся, и на пляж пойдём. Отдохнём культурно, как люди.
Иванов молча вынес требуемую купюру.
– Ишь, какой ты неразговорчивый, Пётр Иваныч! – посетовала старуха. – Прямо, как сыч. То-то не идёт за тебя никто. Молчун ты – поэтому никто на тебя и не зарится.
Иванов только усмехнулся и пожал плечами.
Весь день Иванов просидел в читальном зале городской библиотеки. Он листал альбомы с репродукциями художников Возрождения и думал о том истинном возрождении духа, которое сделает человека человеком, и которое, несомненно, придёт через высокое искусство.
– Всё очень просто, – вдруг сообразил Иванов. – Нужно только, чтобы однажды люди раскаялись в содеянном и поняли бы, что они прекрасны и неповторимы. И вот это осознание красоты не позволит впредь погрязнуть в скверне и пороке, не позволит уронить своё человеческое достоинство. Действительно – красота спасёт мир.
К вечеру Иванов устал думать и пошёл домой. Нет! Не пошёл, а полетел, окрылённый тем, что внезапно ему открылось.
– Завтра же, – бормотал Иванов на ходу. – Да. Непременно завтра – рассказать всё это людям. Открыть им глаза. Они поймут. Они оценят. И жизнь будет легка и чудесна!
В коридоре остро пахло дешёвой парфюмерией. Иванов подошёл к своей двери, но войти не успел – его остановил Фёдор Миронович:
– Пётр Иванович! Уважь! Зайди – посидим, как люди. По-соседски.
Иванов замялся было, но старик схватил его за руку и затащил к себе.
На столе посреди комнаты стояла незамысловатая закуска. Мутная жидкость покоилась в графине. И стоял всё тот же отвратительный запах парфюмерного магазина.
Иванов присел за стол:
– Хорошо. Я посижу с вами, конечно. Только пить не буду. Я не умею и не хочу.
– Пейте, братцы, лучше тут:
На том свете на дадут... – заорала Лизавета Антоновна, вращая в такт песне кистями рук.
Фёдор Миронович налил и сказал тост:
– Ну, значит, земля ему пухом.
А Лизавета продолжила:
– Все там будем. Только в разное время.
Иванов растерялся:
– Простите... Я не понял... Так что? Кто-то умер?
– Утонул, короче, – объяснил Фёдор, закусывая холодцом.
А разговорчивая Лизавета добавила детали:
– Пошли мы, значит, как люди, на пляж. Сели. Выпили, поговорили. Настя со своим купаться пошли. Молодые они, вот и пошли. Ну, пошли они купаться в реку, а Тимка ейный взял и утонул.
– Как? – вскрикнул от неожиданности Иванов.
– Молча, – сказал Фёдор и начал наливать.
И тут вступила племянница Настя:
– Я его тянула за волосы, тянула, а потом устала... да пошёл ты!..
– А почему же Вы на помощь не позвали? – спросил Иванов шёпотом. – Ведь, люди вокруг.
– Я его тянула, тянула, а потом... да пошёл ты... – как зомби, бормотала Настя, не слыша Иванова.
– Однажды морем я плыла... – завела песню Лизавета Антоновна.
И остальные дружно подхватили:
– ...На пароходе том...
И никто не заметил, что, внезапно осунувшийся лицом, Иванов уже ушёл, чтобы разочарованно курить всю ночь и слушать как чужие шаги за окном живут непонятой и страшной жизнью.
Шампунь
Лекарство в рецептурном отделе аптеки обещали приготовить к девяти часам вечера. И уже без четверти девять Светлов стоял у стеклянного заборчика, с вырезанным окошечком. Там, за этим заборчиком шла своя таинственная, непонятная дилетантам жизнь. Там блестели скляночки, там шелестели крылышками продолговатые рецепты, там хранили равновесие лабораторные весы и грозный пест до поры до времени дремал в ступке.
Аптека была пуста. Только возле того отдела, где продавался товар без рецептов совещалась парочка.
– Пойди, спроси у пассажира! – настойчиво советовал худощавый мужик своей подруге.
«Пассажир», вне всяких сомнений, был Светлов. Просто потому, что никого другого в аптеке не было.
Женщина потопталась, собралась с духом и подошла к Светлову.
– Мужчина! – потянула она Светлова за рукав, – добавьте шестнадцать копеек. А то у нас не хватает.
Она по-собачьи снизу вверх и чуть наискось заглянула Светлову в глаза.
– Нет, – сказал Светлов. И сам испугался своей категоричности.
– Мужчина! – она дохнула в лицо Светлову прокисшим. – Ты дашь мне, а я тебе.
Светлов не понял и это было видно.
– Ну что не понял? – наседала женщина. – Мужик ты или нет? Давай шестнадцать копеек. А выйдем я в подъезде дам тебе сунуть.
Помолчали. И она добавила:
– Ты не бойся. Я чистая.
Светлов молчал.
Дама отошла к своему кавалеру. Они шептались некоторое время. Потом мужик подошёл к Светлову:
– Ты чё, мужик? Думаешь кинем? Мы не такие. Давай так – ты даёшь шестнадцать копеек, а она тебе отсосёт прямо здесь. Конкретно. Вот здесь за пальмой встанешь, а я прикрою.
– Я не хочу, – сказал Светлов.
– Зря, – сказал мужик. – Она ещё на ходу. Хорошая баба, конкретно. Горячая. Так что ты это напрасно.
Он вернулся к собутыльнице и они, совещаясь стали перебирать копейки. Гулкое эхо перекатывалось по залу, подчёркивая человеческое одиночество.
Женщина с усталым лицом выдала Светлову пакет с лекарством. Он стал укладывать пакет в сумку, прислушиваясь к происходящему в другом конце зала.
– Валя! Может на огуречный хватит? – слышался голос мужчины. Звенела мелочь, выкладываемая на прилавок.
– Я уже считала вам. Не хватает.
– А на что хватит? – голос мужчины был полон надежды.
– На шампунь хватит.
Пауза. Потом отчаянно:
– Ладно. Давай шампунь!
Светлов подошёл к прилавку. Протянул деньги:
– Дайте им, пожалуйста, два огуречных лосьона.
Продавщица скривилась:
– Им, товарищ, я ничего не дам. Потому что они состоят на учёте в наркологическом диспансере и я не имею права. Вам, если хотите, пожалуйста. Только имейте ввиду, что Вы губите их своей жалостью.
– Тогда дайте мне, если иначе нельзя, – сказал Светлов.
Светлов оглянулся на страждущих и понял, что он сотворил чудо. Такие глаза, наверное, были у евреев в пустыне, когда с небес посыпалась спасительная манна.
Такие глаза могли быть только у казнимого, увидевшего, что сломалось древко секиры в руках палача.
Светлов получил два зеленоватых пузырька, впихнул их в дрожащие руки и выбежал из аптеки.
Дядя Вася
– Дети тоже разные бывают, – сказал Михал Михалыч ни к селу, ни к городу.
Потом достал из кармана несколько орешков и поделил их между тремя бойкими белками, которые крутились возле ног, выклянчивая гостинец.
Помолчали. И Михал Михалыч продолжил:
– Где-то в конце сороковых мамина подруга Шура привела к нам на смотрины своего очередного мужа. Где она их находила мужиков при послевоенном дефиците – это для меня до сих пор загадка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14