Минут через пять вошла в гостиную молодая женщина, одетая просто, но с большим вкусом.
– Вот жена моя! – сказал Днепровский.
Я хотел подойти и поцеловать ее руку (не смейтесь, это было лет сорок тому назад), но Днепровский предупредил меня: он бросился с испуганным видом к своей жене и вскричал:
– Что ты, Надина, что с тобой? Сядь, мой друг, сядь!
– Ничего! – прошептала Днепровская, стараясь улыбаться.
– Ты совсем в лице переменилась. Тебе дурно? В самом деле, она была бледна как смерть.
– Ничего! – повторила Днепровская, садясь на кресло, которое подал ей муж. – Это пройдет… Вчерашний бал… Я так устала!.. Не беспокойтесь! – продолжала она, обращаясь ко мне. – Вот уж мне и лучше.
– Да, да! – вскричал хозяин. – У тебя опять показался румянец… Как ты меня испугала, Надина!
– Знаете ли. Надежда Васильевна, – сказал барон, взглянув на меня с улыбкою, – если б мой приятель был так же дурен, как я, то можно было бы подумать, что вы его испугались.
– О нет! – прервал шутя хозяин. – Александр Михайлович страшен, да только не для жен. Не правда ли, ma ch?re?
Надежда Васильевна, не отвечая на вопрос мужа, пригласила меня сесть возле себя. Разговоры людей, которые в первый раз видят друг друга, почти всегда бывают одинаковы: две, три фразы о том, что погода дурна или хороша, несколько слов о городских новостях, о балах, а иногда, если один из разговаривающих бывал в чужих краях, речь пойдет о том, что в России отменно скучно, а за границей очень весело, что у нас холодно зимою, а в Италии жарко летом, или о том, как живописны берега Рейна, как высоки горы Швейцарии и как много в Париже театров. Все это очень ново, занимательно и отменно забавно, а особливо для того, кто учился не у приходского дьячка и получил какое-нибудь образование. Мой первый разговор с Надеждой Васильевной был именно в этом роде, но она говорила так мило, голос ее был так приятен, улыбка так очаровательна, что мне показалось, будто я слышу в первый раз от роду, что в Париже есть театры, а в Швейцарии высокие горы и обширные озера. Впрочем, надобно сказать правду, я гораздо внимательнее смотрел на мою прелестную собеседницу, чем слушал ее рассказы о прекрасной Франции и благословенных берегах Женевского озера; мне все казалось, что мы не в первый раз в жизни встретились друг с другом: я где-то видел эти великолепные черные глаза, эти длинные ресницы, этот унылый, но полный жизни взгляд был точно мне знаком… Вдруг что-то прошедшее оживилось в моей памяти, и я совсем некстати, даже очень невежливо, прервал ее речь вопросом, который не имел ничего общего с нашим разговором.
– У вас, кажется, есть подмосковная? – спросил я.
– Да, – отвечала Днепровская, – на двенадцатой версте от Москвы, по Владимирской дороге.
– И вы любите ездить верхом?
Этот второй вопрос, который также довольно плохо клеился к первому, заставил покраснеть Надежду Васильевну. Я повторил его.
– Третьего года я очень часто ездила верхом, – прошептала она тихим голосом.
– Итак, это были вы!
Днепровская не отвечала, но покраснела еще более, томные глаза ее заблистали радостью, и если бы я был хотя несколько неопытнее, то прочел бы в них: как я счастлива – он узнал меня!
– Mach?re amie! – закричал Днепровский. – Графиня Марья Сергеевна!
Надежда Васильевна вскочила с своего места и побежала навстречу к даме лет сорока, которая входила в гостиную. Эта барыня была видного роста, но так желта и худа, так пряма, плоска и опутана золотыми цепочками, что, глядя на нее, я невольно вспомнил эти прянишные, размалеванные сусальным золотом человеческие фигурки, до которых был в старину большой охотник. Я узнал после, что графиня великая музыкантша, то есть она говорила с восторгом об итальянской музыке, знала все технические музыкальные названия и сама, как рассказывали ее приятели, пела бы прекрасно, если б у нее был голос.
– Поздравь меня, Надина! – вскричала она, расцеловав хозяйку. – Я слышала сегодня Манжолети и на этой неделе буду петь с нею тот самый дуэт, который пела в начале года с Марою… Ах, мой друг! Какой голос! Какая метода!.. В жизнь мою я не слыхала ничего подобного!.. Она пела… ты знаешь эту арию Чимарозы… эту прелесть… Ах, вспомнить не могу!..
Я объявил уже моим читателям, со всем простодушием музыкального невежды, что не люблю итальянской музыки; следовательно, неохотно слушаю, когда о ней говорят, а особливо с этим беспредельным восторгом, который допускает одни только восклицания, мне все кажется, что передо мною играют комедию и сговорились меня дурачить. Чтоб не слышать возгласов этой музыкальной графини, я подошел к барону.
– Сегодня поутру, – сказал он вполголоса, – я говорил вам, что, может быть, вы тот счастливец, на груди которого бедное сердце Надины забьется новой жизнью, это было одно предположение, а теперь!.. О! Да вы человек ужасный!.. При первом свидании, с первого взгляда… Ну!!!
– Что вы, барон!.. Перестаньте!
– Виноват! Я стоял позади вас и слышал все: это не первое, а второе свидание. Теперь я не скажу: «Ну, Днепровский, держись!» – а подумаю про себя: «Бедный Днепровский – терпи!»
– Да полноте! Как вам не стыдно!
– Впрочем, оно так и быть должно: мужья прекрасных жен созданы для этого.
– Вы, верно, забыли, барон… – сказал я шутя.
– Что вы помолвлены?.. О, нет! Но прежде, чем вы сделаетесь похожим на Днепровского, ваша будущая супруга успеет постареть, а это совсем дурное дело. Конечно, и тут есть монополия, – прибавил барон с улыбкою, – по всей справедливости, все прекрасное, – а что может быть прекраснее милой женщины? – не должно принадлежать исключительно одному, но, по крайней мере, тут будут счастливы двое, так это еще сносно, а здесь, посмотрите: ну, не грустно ли видеть такое уродливое сочетание весны с глубокой осенью? Через десять лет Надина все еще будет прекрасна, а этот Днепровский… Представьте себе, что он будет через десять лет? Старый изношенный колпак, нестерпимый брюзга, храпотун, в подагре, в хирагре и в разных других лихих болестях!.. Когда в супружестве тысячи молодых людей пьют горькую чашу, вы думаете, что этот старый вампир, который заел век прекрасной девушки, останется без наказания?.. Не бойтесь!.. Найдется утешитель – не вы, так другой… А право, будет жаль!.. Посмотрите, как она мила!
С Днепровской говорили в эту минуту приятели мои, князь Двинский и Закамский, они только что вошли в комнату. Надежда Васильевна очень холодно отвечала на вежливые фразы князя, но, казалось, весьма обрадовалась, увидя Закамского.
– Я сейчас от моей кузины, – сказал князь. – Знаете ли что, Надежда Васильевна, ведь я уговорил ее будущей весною ехать на воды. Она никак не хотела послушаться своего доктора; но я уверил ее, что Карлсбадские воды делают чудеса, и в доказательство привел вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
– Вот жена моя! – сказал Днепровский.
Я хотел подойти и поцеловать ее руку (не смейтесь, это было лет сорок тому назад), но Днепровский предупредил меня: он бросился с испуганным видом к своей жене и вскричал:
– Что ты, Надина, что с тобой? Сядь, мой друг, сядь!
– Ничего! – прошептала Днепровская, стараясь улыбаться.
– Ты совсем в лице переменилась. Тебе дурно? В самом деле, она была бледна как смерть.
– Ничего! – повторила Днепровская, садясь на кресло, которое подал ей муж. – Это пройдет… Вчерашний бал… Я так устала!.. Не беспокойтесь! – продолжала она, обращаясь ко мне. – Вот уж мне и лучше.
– Да, да! – вскричал хозяин. – У тебя опять показался румянец… Как ты меня испугала, Надина!
– Знаете ли. Надежда Васильевна, – сказал барон, взглянув на меня с улыбкою, – если б мой приятель был так же дурен, как я, то можно было бы подумать, что вы его испугались.
– О нет! – прервал шутя хозяин. – Александр Михайлович страшен, да только не для жен. Не правда ли, ma ch?re?
Надежда Васильевна, не отвечая на вопрос мужа, пригласила меня сесть возле себя. Разговоры людей, которые в первый раз видят друг друга, почти всегда бывают одинаковы: две, три фразы о том, что погода дурна или хороша, несколько слов о городских новостях, о балах, а иногда, если один из разговаривающих бывал в чужих краях, речь пойдет о том, что в России отменно скучно, а за границей очень весело, что у нас холодно зимою, а в Италии жарко летом, или о том, как живописны берега Рейна, как высоки горы Швейцарии и как много в Париже театров. Все это очень ново, занимательно и отменно забавно, а особливо для того, кто учился не у приходского дьячка и получил какое-нибудь образование. Мой первый разговор с Надеждой Васильевной был именно в этом роде, но она говорила так мило, голос ее был так приятен, улыбка так очаровательна, что мне показалось, будто я слышу в первый раз от роду, что в Париже есть театры, а в Швейцарии высокие горы и обширные озера. Впрочем, надобно сказать правду, я гораздо внимательнее смотрел на мою прелестную собеседницу, чем слушал ее рассказы о прекрасной Франции и благословенных берегах Женевского озера; мне все казалось, что мы не в первый раз в жизни встретились друг с другом: я где-то видел эти великолепные черные глаза, эти длинные ресницы, этот унылый, но полный жизни взгляд был точно мне знаком… Вдруг что-то прошедшее оживилось в моей памяти, и я совсем некстати, даже очень невежливо, прервал ее речь вопросом, который не имел ничего общего с нашим разговором.
– У вас, кажется, есть подмосковная? – спросил я.
– Да, – отвечала Днепровская, – на двенадцатой версте от Москвы, по Владимирской дороге.
– И вы любите ездить верхом?
Этот второй вопрос, который также довольно плохо клеился к первому, заставил покраснеть Надежду Васильевну. Я повторил его.
– Третьего года я очень часто ездила верхом, – прошептала она тихим голосом.
– Итак, это были вы!
Днепровская не отвечала, но покраснела еще более, томные глаза ее заблистали радостью, и если бы я был хотя несколько неопытнее, то прочел бы в них: как я счастлива – он узнал меня!
– Mach?re amie! – закричал Днепровский. – Графиня Марья Сергеевна!
Надежда Васильевна вскочила с своего места и побежала навстречу к даме лет сорока, которая входила в гостиную. Эта барыня была видного роста, но так желта и худа, так пряма, плоска и опутана золотыми цепочками, что, глядя на нее, я невольно вспомнил эти прянишные, размалеванные сусальным золотом человеческие фигурки, до которых был в старину большой охотник. Я узнал после, что графиня великая музыкантша, то есть она говорила с восторгом об итальянской музыке, знала все технические музыкальные названия и сама, как рассказывали ее приятели, пела бы прекрасно, если б у нее был голос.
– Поздравь меня, Надина! – вскричала она, расцеловав хозяйку. – Я слышала сегодня Манжолети и на этой неделе буду петь с нею тот самый дуэт, который пела в начале года с Марою… Ах, мой друг! Какой голос! Какая метода!.. В жизнь мою я не слыхала ничего подобного!.. Она пела… ты знаешь эту арию Чимарозы… эту прелесть… Ах, вспомнить не могу!..
Я объявил уже моим читателям, со всем простодушием музыкального невежды, что не люблю итальянской музыки; следовательно, неохотно слушаю, когда о ней говорят, а особливо с этим беспредельным восторгом, который допускает одни только восклицания, мне все кажется, что передо мною играют комедию и сговорились меня дурачить. Чтоб не слышать возгласов этой музыкальной графини, я подошел к барону.
– Сегодня поутру, – сказал он вполголоса, – я говорил вам, что, может быть, вы тот счастливец, на груди которого бедное сердце Надины забьется новой жизнью, это было одно предположение, а теперь!.. О! Да вы человек ужасный!.. При первом свидании, с первого взгляда… Ну!!!
– Что вы, барон!.. Перестаньте!
– Виноват! Я стоял позади вас и слышал все: это не первое, а второе свидание. Теперь я не скажу: «Ну, Днепровский, держись!» – а подумаю про себя: «Бедный Днепровский – терпи!»
– Да полноте! Как вам не стыдно!
– Впрочем, оно так и быть должно: мужья прекрасных жен созданы для этого.
– Вы, верно, забыли, барон… – сказал я шутя.
– Что вы помолвлены?.. О, нет! Но прежде, чем вы сделаетесь похожим на Днепровского, ваша будущая супруга успеет постареть, а это совсем дурное дело. Конечно, и тут есть монополия, – прибавил барон с улыбкою, – по всей справедливости, все прекрасное, – а что может быть прекраснее милой женщины? – не должно принадлежать исключительно одному, но, по крайней мере, тут будут счастливы двое, так это еще сносно, а здесь, посмотрите: ну, не грустно ли видеть такое уродливое сочетание весны с глубокой осенью? Через десять лет Надина все еще будет прекрасна, а этот Днепровский… Представьте себе, что он будет через десять лет? Старый изношенный колпак, нестерпимый брюзга, храпотун, в подагре, в хирагре и в разных других лихих болестях!.. Когда в супружестве тысячи молодых людей пьют горькую чашу, вы думаете, что этот старый вампир, который заел век прекрасной девушки, останется без наказания?.. Не бойтесь!.. Найдется утешитель – не вы, так другой… А право, будет жаль!.. Посмотрите, как она мила!
С Днепровской говорили в эту минуту приятели мои, князь Двинский и Закамский, они только что вошли в комнату. Надежда Васильевна очень холодно отвечала на вежливые фразы князя, но, казалось, весьма обрадовалась, увидя Закамского.
– Я сейчас от моей кузины, – сказал князь. – Знаете ли что, Надежда Васильевна, ведь я уговорил ее будущей весною ехать на воды. Она никак не хотела послушаться своего доктора; но я уверил ее, что Карлсбадские воды делают чудеса, и в доказательство привел вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73