Слезы ликования омыли ее щеки после вечерни. Пели «Magnificat» , когда чела ее коснулся ангел изменчивых зеркал и снизошло откровение. Пот мелким жемчугом усеял виски. Отдать глаза лишь на время. Колокол нарекут Кларой Индейской, и, подобно тебе, он станет новообращенным в этих краях. О, счастье! О, благодать! Не знаешь, на чем остановить взор,. – глаза ее прощались со всем живым, со всем сущим, застывали то на золоченых райских алтарях, то на лучах радужной пыли, проникавших через огромные окна и рассекавших тишину храма, то на перекрытиях, то на сваленных в беспорядке кружевных, льняных, бархатных, камчатых, парчовых тканях, то на… все кругом померкло, радость излилась в слезах ее, промывших извилистые канавки печали, и она упала на колени в ближней исповедальне, дабы криком возвестить духовнику о своей сатанинской гордыне.
Но священник отказывался принять ее покаяние. Вырвать себе глаза? Соперничать с монахинями из знатных семей, предлагая золотинки своих глаз, злато, намытое в слезах, дабы облагородить колокол, который нарекут не просто Кларой, а Кларой Индейской?
Он не принимал ее покаяния. Не поднимал руки. Не произносил священных слов.
Она все ждала, сокрушенная непомерной тяжестью своей вины, открывшейся в молчании исповедника, ждала, не и силах оторвать от пола застывшие в холоде бренной земли колени, не в силах подняться и уйти непрошеной.
Голова ее поникла, тело онемело; подавленная, заплаканная, она отстранилась от решетки исповедальни, готовая предстать перед духовником и молить его об отпущении прегрешения, пусть даже ценой самой ужасной кары. Если в наказание прикажет выколоть глаза. – выколет беспрекословно. Недостало времени молвить эти слова, и она рухнула бы наземь, не поддержи ее резная рама оконца, за которым под треугольной шапочкой скрывалось сморщенное, безглазое. – одни впадины, безносое лицо, ощерившееся улыбкой скелета. В обители поговаривали, что монахинь ходит исповедовать мертвец, и в тот вечер она увидела его…
И услышала:
«Усопшие не воскреснут, воскреснет жизнь! Во сне ты пожертвовала глаза твои (все ли это было сном, падре?..) и, проснувшись, получила их обратно. Теперь, в час бдения (все ли это наяву, падре?..) вновь соверши благое дело, отдай глаза в дар, и ты обретешь их в день воскрешения. Настанет конец мира, и тогда засияют погасшие на века древние светила, и ты восстанешь ото сна зрячая, как сегодня утром. Но спеши, беги, отдай глаза прежде, чем кончат отливать колокол: если одолеет тебя сомнение. – опоздаешь, и не нарекут его Кларой Индейской оттого, что пожалела ты, ты… злато очей твоих, а ведь просили их у тебя лишь в долг, лишь на время, ибо в Судный день колокол расплавится от жара и твои глаза устремятся на поиски пустых глазниц твоего юного лица, мы все воскреснем молодыми, и какое тогда будет счастье взирать на мир очами, познавшими славу, праздничный благовест, познавшими тревогу набата, скорбь, любовь, траур, какое счастье взирать на священное бытие времени. Обретя глаза, ты воскреснешь не в суете людской, но в благодати божией…»
Спасаясь от мертвеца, она миновала ряды монахинь, а те все потирали веки по наущению Темночи, напоминая, что колокол следует наречь Кларой и что недостает лишь золота ее глаз… Ее глаз… Ее глаз… Пусть никто не видит, пусть никто не знает… Выколоть их над тиглем… Вспыхнут они бенгальскими огнями в сонном, обжигающем, пузырчатом вареве… Одни, без лица, без нее… Плоть от плоти ее… Трубы… Ангелы… Лавры великомученицы… Бездумно слышать возгласы ликования, суматоху, гвалт толпы, вышедшей с петардами, светящимися змеями и огненными куклами праздновать окончание отливки колокола… Она нащупала и принялась вытаскивать гвоздь, крепко прижимавший к дереву страждущие ноги Христа в ризнице. За вратами монастыря близился шум толпы. Это шли за ее глазами, спешили за ее глазами, устремлялись по нескончаемым коридорам, все ближе… шаги… голоса… руки, ее руки перебирали дароносицы и священные сосуды, кадильницы и реликвии из массивного золота, искали среди кропильниц, облаточниц, позументов, украшений то, что могло бы избавить ее от жертвы, но кругом было лишь церковное золото, бессильное рядом с золотинками ее очей, намытыми в слезах несметных ручьев. Она вынула платок, чтобы утереть лицо, и повернулась к полураскрытому окну, за которым виднелся двор, озаренный потешными огнями, зябкими факелами, разноцветным дымом и взбесившимися шутихами. Немало шутих проскользнуло внутрь, и они заметались, засновали по ризнице, извиваясь пороховыми молниями. Толпа, алчущая ее глаз, приближалась. Шаги. Голоса. Руки, руки ее множились в безудержном порыве сбросить наземь чаши, распятия, дарохранительницы, блюда, графинчики, кувшины, ленты, золотом шитые веера, шнуры с кистями,. – что стоило все это рядом с ее глазами!. – смести все наземь, на ковры, на скамьи, на столы, на плевательницы… святые облачения, молитвенники, крылья ангелов, венцы великомучеников, подсвечники, ларцы, жезлы, агнцы божий, чаши Иисусовы. – все погибло в огне шутих, растоптано в сатанинской пляске, а глаза ее изранены ледяным острием ночи, гвоздем, прижимавшим к дереву окровавленные ноги Господа и вбитым ею на место поцелуями гаснущих очей…
Людские догадки о богомерзком разгуле и злодеянии, учиненном в святой обители, подкреплялись немым свидетельством вещей, раскиданных по земле и на обгоревших коврах.
Посланник святейшей инквизиции велел предварительно взять под стражу торговцев селитрой и ремесленников, мастеривших петарды, шутихи и потешные огни. Настоятельница Кларисе едва держалась на ногах. Слезы текли по ее мертвенно-бледным щекам, словно вода по мрамору. Сквозь пелену различила она чистый ледяной взор главы епархии. Опершись на жезл. – у падре временами тоже подкашивались ноги,. – он глазами вопрошал мать аббатису, подобает ли им в присутствии грозного посланца молчать о добрых христианах, сведущих в пороховом деле и потому заподозренных в дьявольских кознях.
Но инквизитор упредил их. Одного заточения будет недостаточно, многих надлежит отлучить от церкви, многих. – сжечь на костре заживо и едва ль не на всех. – нацепить колпак еретика, ведь каждый, кто орудует хлопушками и огнищами, не иначе как состоит в сговоре с Повелителем геенны огненной.
А что же литейные мастера-астурийцы?. – одновременно спросили взглядом мать настоятельница и глава епархии. Почему не хватают этих пособников сатаны, обуздывающих железо в жару кипящей лавы, ведь их адский грех стократ тяжелее безобидных забав с потешными огнями? Грешны они и тем, что, пока отливался колокол, не покидали стен обители и водили чересчур близкую дружбу с молоденькими послушницами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30