Я имел право обижаться на него, но в то же время всегда помнил, что и в колонии Васька не отличался нежностью. Свое обещание сделаться доктором он выполнял с великим, совершенно героическим напряжением. И в грамотности и в развитии он далеко отстал от сверстников, каждый абзац каждого учебника он брал медленной, непосильной осадой, - в поте лица, в бесконечном повторе, на границе изнеможения. И улица, и бродяжничество, и "воля", и недоверие к людям, рецидив дикого, хмурого одиночества всегда тянули Ваську куда-то назад. Я видел, с каким отчаянным, молчаливым упорством Васька совершал работу преодоления. И за исключением только одного случая, он никогда "не пищал", не просил снисхождения, не склонялся на чей-нибудь жилет. Но очень вероятно, что он ненавидел меня втихомолку, ненавидел за тяжесть собственного обязательства, выданного на мое имя. И, может быть, поэтому он никогда не приближался ко мне душевно, никогда дружески не захотел раскрыться, да и к товарищам относился с хмурой сдержанностью, точно обозначая межу между дисциплиной и дружбой. И только один раз он откровенно упал духом, когда уже был на первом курсе медицинского института. Он пришел ко мне подавленный и смущенный и сказал, не глядя в глаза:
- Не могу. Не хватает силы. Все равно не выдержу. Придется бросить.
Я молча смотрел на него. Он слабо улыбнулся и произнес со стесненным юмором:
- Это... учеба эта... не мед, - кожа болит, так тяжело. Это совсем не мед.
Я долго молчал, раздумывая. А потом ответил ему коротко:
- Нет. Институт ты закончишь.
Он ушел от меня грустный и подавленный, и я не был уверен в том, что не совершил преступления.
А закончив институт, он исчез. Профессора института отзывались о нем горячо: очень талантливый врач, будет хорошим хирургом, человек мыслящий, совсем не ремесленник. И я успокоился. А что забыл меня и товарищей, - тоже бывает, у всякого своя ухватка.
Да я и сам начал о нем забывать, и вдруг, после многолетнего отчуждения, я получил от него письмо:
"Я не писал Вам никогда, не знаю почему, а сейчас душа просит. Это потому, что я - победитель. Вот когда и мне довелось одержать настоящую победу. Ничего, что я врач, трудно у нас разграничить, кто сделал больше, кто меньше. Я участвовал в защите Хасана как хирург, но все равно - я участвовал в этой великолепной организации, и я сейчас торжествую, - я победитель. Когда они полезли на нас, - япошки, - я, понимаете, как-то так оглянулся и увидел, что это они лезут на весь наш двадцатилетний путь, на мой тяжелый путь освобождения. Признаюсь Вам, одному Вам: мне показалось, если они нас побьют, они отнимут у меня мое человеческое достоинство. Они лезли на нас пьяные, и у них неплохая артиллерия. Но что мы с ними сделали! С каким прахом мы их смешали! И так это прекрасно: у нас был не только энтузиазм, у нас был хороший расчет. В общем, - это далеко не мед, встретиться с нашей Красной Армией на боевом поле!
Я торжествую, дорогой, и я должен Вам об этом написать. И, конечно, я так благодарен Вам за то, что Вы дали первый толчок. А теперь я победитель, и мне очень весело, хочется много жить, хорошо жить. И говорят, знаете что? Говорят, что я хороший хирург. Крепко жму Вашу руку и поздравляю с победой.
Ваш Василий".
ПРИМЕЧАНИЯ
ДОКТОР
Впервые - в газете "Медицинский работник" № 87, 29 ноября 1938 года.

1 2