Аминь. Давайте образуем цепь и споем, потому что духи любят музыку, — произносит мужчина с длинными волосами скороговоркой.
Мы берем друг друга за руки на поверхности стола, и мужчина и женщина тихо начинают хорал.
Оба они поют фальшиво, но такое неподдельное смирение и умиление звучит в их голосах, что это меня невольно захватывает.
Мутшелькнаус сидит неподвижно; глаза его сияют в радостном ожидании. Благочестивое пение умолкает. Швея засыпает; я слышу ее хриплое дыхание. Она положила голову на руки на столе.
На стенке тикают часы; кругом мертвая тишина.
— Здесь недостаточно силы, — говорит мужчина и смотрит на меня укоризненно, как будто я виноват в этом.
В шкафу что-то потрескивает, будто ломается дерево.
— Она идет! — шепчет взволнованно старик.
— Нет, это — Пифагор, — поучает нас мужчина с длинными волосами. Толстая женщина икает. На этот раз трещит и хрустит в столе, руки швеи начинают ритмически подергиваться в такт ее пульсу.
На мгновение она поднимает голову — ее зрачки закатились под веки и видны только белки… Затем она снова роняет голову.
Однажды я видел, как умирала маленькая собачонка; это было очень похоже. Она перешагнула порог смерти, чувствую я.
Ритмическое постукивание ее руки по столу продолжается. Кажется, что сама ее жизнь перешла в этот стук.
Под моими пальцами я ощущаю тихое шуршание в дереве, как будто бы надуваются и лопаются мозоли. Когда они разрываются, из них как бы исходит леденящий холод, расширяясь и паря над поверхностью стола.
— Это Пифагор, — грудным голосом уверенно говорит мужчина с длинными волосами.
Холодный воздух над столом оживает и начинает вибрировать; я вспоминаю о «мертвящем северном ветре», о котором тогда, в полночь, говорили капеллан и мой отец.
Вдруг в комнате раздается громкий стук: стул, ев котром сидит швея отброшен, сама она распростерлась на полу.
Женщина и мужчина поднимают ее на скамейку, стоящую у камина. Они отрицательно качают головой, когда я спрашиваю их, не поранилась ли она, и снова садятся к столу.
С моего места видно только тело швеи; лицо скрыто в тени, падающей от шкафа. Внизу перед домом проезжает груженая повозка, так что стены дрожат; стук колес давно затих, но дрожание стен странным образом продолжается.
Может, я обманываюсь? Или, может быть, мои чувства настолько обострены, что я могу улавливать то, что уже совершилось давно: тонкую вибрацию вещей, которая угасает гораздо позже, чем принято обычно считать?
Иногда я вынужден закрывать глаза: так возбуждающе дейс— твует красный свет ночника. Там, куда он падает, формы предметов разбухают и их очертания растворяются друг в друге. Тело швеи напомирает рыхлую массу, теперь она уже соскользнула со скамейки на пол.
Я твердо решил не поднимать взгляда, пока не произойдет нечто значительное. Я хочу остаться господином над своими чувствами.
Я ощущаю внутреннее предупреждение: будь настороже! Какоето глубокое недоверие возникает во мне, как будто нечто дь— явольскиковарное, какое-то зловещее существо, как яд, просочилось в комнату.
Слова из письма Офелии: «Я буду с тобой и уберегу тебя от всякой опсности», всплывают так отчетливо, что я почти слышу их.
Внезапно одновременно из трех уст раздается крик: «Офелия!« Я открываю глаза и вижу: над телом швеи парит синеватый направленный вершиной вверх конус, сотканный из кольцеобразного тумана. Второй конус, похожий на первый, спускается с потолка. Его вершина направлена вниз: она тянется к вершине первого, пока они не сливаются друг с другом, образуя некое подобие огромных, в человеческий рост, песочных часов.
Затем внезапно эта форма, как изображение в магическом фонаре, наведенном чьей-то рукой на резкость, стала четко очерченной — и перед нами возникла Офелия, живая и реальная.
Она появляется так отчетливо и телесно, что я громко вскрикиваю и порываюсь броситься к ней.
Но крик ужаса во мне — в моей собственной груди — крик ужаса, в котором различимы два разных голоса, в последнее мгновение сдерживает меня:
«Скрепи свое сердце, Христофор! « «Скрепи свое сердце!« — отдается эхом во мне, как будто одновременно кричат мой первопредок и Офелия.
Призрак с бледным лицом подходит ко мне. Каждая складка одежды такая же, как и была при жизни. То же выражение лица, те же прекрасные мечтательные глаза, черные длинные ресницы, красиво очерченные брови, тонкие белые руки. Даже губы алые и дышат свежестью. Только на ее волосы накинуто покрывало. Она ласково склоняется надо мной, я чувствую биение ее сердца; она целует меня в лоб и обвивает руки вокруг моей шеи. Тепло ее тела проникает в меня. «Она ожила! — говорю я себе, — не может быть никакого сомнения! « Кровь моя закипает и недоверие начинает таять от сладкого ощущения счатья, но все тревожнее кричит во мне голос Офелии, как будто в бессилии и отчаянии она ломает себе руки:
«Не оставляй меня! Помоги мне!… Ведь он просто надел мою маску! « — разбираю я наконец слова. Затем голос исчезает, как будто рот зажат платком.
«Не оставляй меня! « Ведь это был зов о помощи! Он пронзил меня до глубины души!
Нет, нет, моя Офелия, ты, которая живешь во мне, я не оставлю тебя! Я стискиваю зубы — и холодею… холодею от недоверия. «Кто этот „Он“, кто надел маску Офелии?« — спрашиваю я в своем Духе и пристально вглядываюсь в лицо призрака. Вдруг в лице фантома появляется выражение каменной безжизненной статуи, зрачки сужаются, как если бы в них хлынул поток света.
Как будто молниеносно какое-то существо сжимается от страха, что его узнают; это происходит очень быстро, но в промежутке одного единственного удара моего сердца я вижу, что в глазах призрака вместо меня самого отражается крошечный образ чьей-то чужой головы.
В следующий момент призрак отстраняется от меня и сколь— зит с распростертыми объятиями к точильщику, который, громко плача от любви и счастья, обнимает его, покрывая его щеки поцелуями.
Неописуемый ужас охватывает меня. Я чувствую, как волосы встают дыбом от страха. Воздух, который я вдыхаю, парализует мои легкие, как ледяной ветер.
Образ чужой головы, крошечный, как булавочная головка, но при этом более ясный и отчетливый, чем все, что может различить глаз, стоит передо мной.
Я смыкаю веки и пытаюсь удержать этот образ перед собой. Лик призрака, постоянно обращенный ко мне, все время пытается ускользнуть — он блуждает вокруг, как искра в зеркале. Затем я заставляю его остановиться, и мы смотрим друг на друга.
Это — лицо существа, одновременно похожего и на девушку, и на юношу, полной непостижимой, нездешней красоты.
Глаза без зрачков пусты, как у мраморной статуи, и сияют как опал. Легкое, едва различимое, но еще более пугающее от своей скрытности выражение всеразрушающей безжалостности играет на узких, бескровных, тонко очерченных губах, с чуть-чуть поднятыми вверх уголками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Мы берем друг друга за руки на поверхности стола, и мужчина и женщина тихо начинают хорал.
Оба они поют фальшиво, но такое неподдельное смирение и умиление звучит в их голосах, что это меня невольно захватывает.
Мутшелькнаус сидит неподвижно; глаза его сияют в радостном ожидании. Благочестивое пение умолкает. Швея засыпает; я слышу ее хриплое дыхание. Она положила голову на руки на столе.
На стенке тикают часы; кругом мертвая тишина.
— Здесь недостаточно силы, — говорит мужчина и смотрит на меня укоризненно, как будто я виноват в этом.
В шкафу что-то потрескивает, будто ломается дерево.
— Она идет! — шепчет взволнованно старик.
— Нет, это — Пифагор, — поучает нас мужчина с длинными волосами. Толстая женщина икает. На этот раз трещит и хрустит в столе, руки швеи начинают ритмически подергиваться в такт ее пульсу.
На мгновение она поднимает голову — ее зрачки закатились под веки и видны только белки… Затем она снова роняет голову.
Однажды я видел, как умирала маленькая собачонка; это было очень похоже. Она перешагнула порог смерти, чувствую я.
Ритмическое постукивание ее руки по столу продолжается. Кажется, что сама ее жизнь перешла в этот стук.
Под моими пальцами я ощущаю тихое шуршание в дереве, как будто бы надуваются и лопаются мозоли. Когда они разрываются, из них как бы исходит леденящий холод, расширяясь и паря над поверхностью стола.
— Это Пифагор, — грудным голосом уверенно говорит мужчина с длинными волосами.
Холодный воздух над столом оживает и начинает вибрировать; я вспоминаю о «мертвящем северном ветре», о котором тогда, в полночь, говорили капеллан и мой отец.
Вдруг в комнате раздается громкий стук: стул, ев котром сидит швея отброшен, сама она распростерлась на полу.
Женщина и мужчина поднимают ее на скамейку, стоящую у камина. Они отрицательно качают головой, когда я спрашиваю их, не поранилась ли она, и снова садятся к столу.
С моего места видно только тело швеи; лицо скрыто в тени, падающей от шкафа. Внизу перед домом проезжает груженая повозка, так что стены дрожат; стук колес давно затих, но дрожание стен странным образом продолжается.
Может, я обманываюсь? Или, может быть, мои чувства настолько обострены, что я могу улавливать то, что уже совершилось давно: тонкую вибрацию вещей, которая угасает гораздо позже, чем принято обычно считать?
Иногда я вынужден закрывать глаза: так возбуждающе дейс— твует красный свет ночника. Там, куда он падает, формы предметов разбухают и их очертания растворяются друг в друге. Тело швеи напомирает рыхлую массу, теперь она уже соскользнула со скамейки на пол.
Я твердо решил не поднимать взгляда, пока не произойдет нечто значительное. Я хочу остаться господином над своими чувствами.
Я ощущаю внутреннее предупреждение: будь настороже! Какоето глубокое недоверие возникает во мне, как будто нечто дь— явольскиковарное, какое-то зловещее существо, как яд, просочилось в комнату.
Слова из письма Офелии: «Я буду с тобой и уберегу тебя от всякой опсности», всплывают так отчетливо, что я почти слышу их.
Внезапно одновременно из трех уст раздается крик: «Офелия!« Я открываю глаза и вижу: над телом швеи парит синеватый направленный вершиной вверх конус, сотканный из кольцеобразного тумана. Второй конус, похожий на первый, спускается с потолка. Его вершина направлена вниз: она тянется к вершине первого, пока они не сливаются друг с другом, образуя некое подобие огромных, в человеческий рост, песочных часов.
Затем внезапно эта форма, как изображение в магическом фонаре, наведенном чьей-то рукой на резкость, стала четко очерченной — и перед нами возникла Офелия, живая и реальная.
Она появляется так отчетливо и телесно, что я громко вскрикиваю и порываюсь броситься к ней.
Но крик ужаса во мне — в моей собственной груди — крик ужаса, в котором различимы два разных голоса, в последнее мгновение сдерживает меня:
«Скрепи свое сердце, Христофор! « «Скрепи свое сердце!« — отдается эхом во мне, как будто одновременно кричат мой первопредок и Офелия.
Призрак с бледным лицом подходит ко мне. Каждая складка одежды такая же, как и была при жизни. То же выражение лица, те же прекрасные мечтательные глаза, черные длинные ресницы, красиво очерченные брови, тонкие белые руки. Даже губы алые и дышат свежестью. Только на ее волосы накинуто покрывало. Она ласково склоняется надо мной, я чувствую биение ее сердца; она целует меня в лоб и обвивает руки вокруг моей шеи. Тепло ее тела проникает в меня. «Она ожила! — говорю я себе, — не может быть никакого сомнения! « Кровь моя закипает и недоверие начинает таять от сладкого ощущения счатья, но все тревожнее кричит во мне голос Офелии, как будто в бессилии и отчаянии она ломает себе руки:
«Не оставляй меня! Помоги мне!… Ведь он просто надел мою маску! « — разбираю я наконец слова. Затем голос исчезает, как будто рот зажат платком.
«Не оставляй меня! « Ведь это был зов о помощи! Он пронзил меня до глубины души!
Нет, нет, моя Офелия, ты, которая живешь во мне, я не оставлю тебя! Я стискиваю зубы — и холодею… холодею от недоверия. «Кто этот „Он“, кто надел маску Офелии?« — спрашиваю я в своем Духе и пристально вглядываюсь в лицо призрака. Вдруг в лице фантома появляется выражение каменной безжизненной статуи, зрачки сужаются, как если бы в них хлынул поток света.
Как будто молниеносно какое-то существо сжимается от страха, что его узнают; это происходит очень быстро, но в промежутке одного единственного удара моего сердца я вижу, что в глазах призрака вместо меня самого отражается крошечный образ чьей-то чужой головы.
В следующий момент призрак отстраняется от меня и сколь— зит с распростертыми объятиями к точильщику, который, громко плача от любви и счастья, обнимает его, покрывая его щеки поцелуями.
Неописуемый ужас охватывает меня. Я чувствую, как волосы встают дыбом от страха. Воздух, который я вдыхаю, парализует мои легкие, как ледяной ветер.
Образ чужой головы, крошечный, как булавочная головка, но при этом более ясный и отчетливый, чем все, что может различить глаз, стоит передо мной.
Я смыкаю веки и пытаюсь удержать этот образ перед собой. Лик призрака, постоянно обращенный ко мне, все время пытается ускользнуть — он блуждает вокруг, как искра в зеркале. Затем я заставляю его остановиться, и мы смотрим друг на друга.
Это — лицо существа, одновременно похожего и на девушку, и на юношу, полной непостижимой, нездешней красоты.
Глаза без зрачков пусты, как у мраморной статуи, и сияют как опал. Легкое, едва различимое, но еще более пугающее от своей скрытности выражение всеразрушающей безжалостности играет на узких, бескровных, тонко очерченных губах, с чуть-чуть поднятыми вверх уголками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41