Вскоре Дона в сопровождении Лала Бульбира Сингха отправился в окрестности Праги, чтобы лично познакомиться с пророком.
Встреча произошла в поместье некоего князя.
В замок допускались только члены секты или те, кого привели посвящённые.
Долешаль производил ещё более сильное впечатление, чем брамин, с которым его, между прочим, связывала тесная дружба.
Горячий пристальный взгляд его чёрных глаз был невыносим, он раскалённым лучом проникал в самый центр мозга.
Попав под столь сильное влияние этих двоих, Дона окончательно лишился покоя.
Жизнь его с тех пор продолжалась как в угаре, вместе с остальными членами их небольшой общины он выстаивал обязательные многочасовые молитвы. Словно издалека долетали до его сознания загадочные, страстные речи пророка, он их даже не понимал, но они молотками колотили по сердцу, вызывая во всём теле мучительную дрожь, не прекращавшуюся даже в глубоком сне.
Каждое утро он вместе со всеми взбирался на холм в центре парка, где рабочие под руководством индуса завершали строительство похожего на храм восьмиугольного здания, стены которого были целиком из толстого стекла.
В пол храма были вмонтированы огромные металлические трубы, ведущие к расположенному неподалёку машинному отделению.
Спустя несколько месяцев Дона в сопровождении знакомого врача появился в одной из рыбацких деревень Нормандии, нервы его были расстроены, он превратился в того странного, не в меру впечатлительного человека, с которым природа беспрерывно разговаривает на своём таинственном языке.
Его последняя встреча с пророком чуть было не стоила ему жизни, воспоминания о ней мучили его до самой смерти.
Его вместе с другими членами секты, мужчинами и женщинами, заперли в стеклянном храме.
Посередине на красном постаменте, скрестив ноги, восседает пророк. Его фигура отражается в восьмиугольных стёклах, храм словно наполнен сотнями его воплощений.
Отвратительный, едкий дым тлеющей белены поднимается над жаровней и одурманивает сознание тяжёлым, как руки палача, туманом.
В полу слышится какой-то мерный, чавкающий звук: они выкачивают воздух из храма.
По толстым шлангам на потолке в храм поступает удушающий газ азот.
Удавами смерти страх сжимает горло и голову.
Дыхание превращается в хрип, сердце колотится, едва не разрываясь.
Люди хватаются за грудь.
Пророк сидит неподвижный, как изваяние, и каждый чувствует на себе грозный пристальный взгляд его чёрных глаз, которыми со всех сторон смотрят его отражения.
— Прекратите! Ради Бога, воздуха… воздуха! Я задыхаюсь…
Всё слилось в единый клубок — извивающиеся тела, пальцы, вцепившиеся в горло.
Ноющей болью смерть отдирает плоть от скелета.
Женщины падают на пол и бьются в агонии.
Одна окровавленными ногтями разрывает себе грудь.
Отражений чёрных глаз всё больше, они заполняют все стены.
Душе открываются сцены давно забытой жизни, сменяют друг друга отрывочные воспоминания: озеро Кальдонаццо бушует, как пожар, земля испаряется, вместо озера — море расплавленной меди, над кратером пляшут зелёные языки пламени.
В сдавленной груди грохочут удары сердца, Лала Бульбир Сингх коршуном парит над огненной лавой…
Всё кончено, разрушено, убито, изуродовано.
Последняя вспышка сознания: стеклянные грани отражают окаменевшую фигуру Долешаля, его глаза мертвы, зловещая улыбка маской застыла на лице.
Risus sardonius — ухмылка мертвеца — так называли её древние.
Тёмная ночь, холодный ветер обжигает тело. Его ледяные волны наполняют лёгкие, гул мотора стихает.
Издалека доносится мелодичный голос Лала Бульбира Сингха:
— Долешаль не умер, он впал в самадхи — особое состояние пророков!
Это неизгладимое впечатление потрясло Дону, взломав ворота его души.
Да, это не для слабых…
Его раненая душа так и не излечилась. Да будет земля ему пухом!

1 2