«Наверное, замечательно вести свой род из такой длинной и узкой страны, как ваша».
Вы думаете, что древние римляне были умные? Посмотрите, сколько их было. По одной теории, они все вымерли из-за того, что их водопроводы были из свинца. От отравления свинцом человек становится глупым и ленивым.
Какие у вас оправдания на этот счет?
Некоторое время назад я получил письмо от одной глупой женщины. Она знала, что я тоже глупый, то есть северянин и демократ. Она была беременна и хотела знать, хорошо ли, что невинное маленькое дитя попадет в такой отвратительный мир.
Я ответил ей, что смысл и ценность в мою жизнь приносили только святые, которых я встречал. Святые — это люди, которые приносят пользу и поступают бескорыстно. Я встречал их и самых неожиданных местах. Возможно, вы, дорогой читатель, являетесь или окажетесь тем святым, который встретится ее ребенку.
Я верю в первородный грех. А еще я верю в первородную добродетель.
Оглядитесь вокруг себя!
Ксантиппа думала, что ее муж — Сократ — дурак. Тетя Рей думала, что дядя Алекс — дурак. Мать думала, что отец — дурак. Моя жена думает, что я — дурак.
Я снова дикий, обманутый, плачущий, улыбающийся ребенок. Я заворожен, устал и удивлен — вот каков я.
На пикнике Килгор Траут сказал, сидя в лодке имеете с Лорелом и Харли всего в пятидесяти ярдах от берега, что молодежь любит фильмы со стрельбой, потому что в них смерть никому не причиняет боли, потому что в них люди с ружьями просто «свободные анестезиологи».
Он был так счастлив! Он был в центре внимания! Он был всем интересен!
На нем был смокинг, накрахмаленная рубашка, малиновый пояс и галстук, принадлежавший когда-то Золтану Пепперу. В его комнате я встал у него за спиной и завязал ему галстук, точь-в-точь, как мой брат завязывал его мне, пока я не научился делать это сам.
Там, на берегу, было так: что бы Траут ни говорил, все смеялись и хлопали. Он не мог в это поверить. Он говорил, что пирамиды и Стоунхендж были построены во времена очень слабой гравитации, когда булыжниками можно было драться, словно диванными подушками, и слушателям это понравилось. Они попросили, чтобы он рассказал что-нибудь еще. Он процитировал им «Поцелуй меня еще раз»: «Красивая женщина и пары секунд не может пробыть такой, какой должна бы при такой красоте. Дин-дин-дон?» Люди сказали, что он остроумен, как Оскар Уайльд!
Поймите, что самой большой аудиторией, перед которой прежде говорил этот человек, был личный состав артиллерийской батареи, где он во время Второй мировой войны служил корректировщиком огня.
«Дин-дин-дон! Если это не прекрасно, то что же?» — спрашивал он у всех нас.
Я обратился к нему из задних рядов: «Вы были больны, мистер Траут, но теперь вы снова в порядке, и надо столько сделать».
Там был и другой мой агент, Джанет Косби.
В десять часов вечера старый и забытый писатель-фантаст объявил, что ему пора спать. Но он еще хотел кое-что сказать нам, своей семье. Словно иллюзионист, ищущий добровольца среди зрителей, он попросил кого-нибудь встать рядом с ним и сделать то, что он скажет. «Можно я, пожалуйста», — сказал я.
Толпа затихла, когда я занял свое место справа от него.
"Вселенная очень сильно расширилась. — сказал он. — То, через что она заставила нас недавно, пройти, ничего для нее не значит, она продолжает расширяться. Поэтому свет теперь недостаточно быстр, чтобы проделывать путешествия, которые надо проделать. Ему теперь не хватит и бесконечно долгого времени. Когда-то свет был самой быстрой штукой на свете, а теперь его место на свалке истории вместе с дилижансами.
И теперь я прошу этого храбреца, осмелившегося стать рядом со мной, выбрать две мерцающие светящиеся точки в небе над нами. Не имеет значения, что это будет, важно то, что они должны мерцать. Если они не мерцают, значит, это — планеты или спутники. Сегодня они нас не интересуют".
Я показал на две светящиеся точки примерно в десяти футах друг от друга. Одна точка была Полярной звездой. Про вторую я ничего не знал. Это легко могла оказаться звезда Пьюк, белый гигант Килгора Траута.
— Они мерцают? — спросил он.
— Да, — ответил я.
— Точно? — спросил он.
— Клянусь, — ответил я.
— Отлично! Дин-дин-дон! — сказал он. — Теперь вот что. Какие бы небесные тела ни скрывались за этими двумя точками, можно быть уверенным, что Вселенная стала настолько разреженной, что свету от одной точки до другой нужно добираться тысячи или миллионы лет. Дин-дин-дон? А теперь я попрошу вас посмотреть, со всем возможным безразличием, сначала на одну, а затем на другую.
— Хорошо, — сказал я. — Я это сделал.
— Это заняло одну секунду, не так ли? — спросил Траут.
— Не больше, — сказал я.
— Даже если бы это заняло час, — сказал он, — существует нечто, что, говоря консервативным языком, преодолело расстояние между этими небесными телами в миллион раз быстрее света.
— Что же это было? — спросил я.
— Твое сознание, — ответил он. — Это — новое свойство Вселенной, оно существует только потому, что существуют люди. Отныне физики, исследующие тайны Космоса, должны принимать во внимание не только энергию, материю и время, но нечто новое и прекрасное — человеческое сознание.
Траут сделал паузу, проверяя большим пальцем левой руки, не шатается ли его верхняя вставная челюсть, не помешает ли она ему сказать нам свои последние слова в этот волшебный вечер.
С его челюстью было все в порядке. И вот — финал: «Я придумал слово получше слова „сознание“, — сказал он. — Это слово — „душа“». — Он сделал паузу.
«Дин-дин-дон?» — спросил он.
Эпилог
Мой старший брат Берни, мой единственный брат, вдовец с двадцатипятилетним стажем, после продолжительной борьбы с раком умер утром 25 апреля 1997 года, четыре дня назад, в возрасте восьмидесяти двух лет. Он не испытывал сильной боли. Он был старшим научным сотрудником в Научном центре по исследованию атмосферы в Университете штата Нью-Йорк в Олбани. У него было пять замечательных сыновей.
Мне было в этот момент семьдесят четыре. Нашей сестре Элли было бы семьдесят девять. После того, как она умерла в свои сорок один, я сказал:
«Какой чудесной старой леди могла бы быть Элли». Не случилось.
Нам с Бернардом повезло. Он умер любимым, добрым, интеллигентным стариком со странностями, каким и должен был стать. В самом конце жизни он с особым восхищением перечитывал подборку цитат из Альберта Эйнштейна. Вот одна из них: «Самое прекрасное, что нам доводится испытывать, — эго таинственное. Таинственное — источник всего искусства и науки». Вот еще одна: «Понятия теоретической физики — это исключительно создания человеческого разума. Однако из фактов окружающего мира можно вывести и другие, столь же обоснованные, понятия, так что не стоит абсолютизировать те, которыми мы пользуемся».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Вы думаете, что древние римляне были умные? Посмотрите, сколько их было. По одной теории, они все вымерли из-за того, что их водопроводы были из свинца. От отравления свинцом человек становится глупым и ленивым.
Какие у вас оправдания на этот счет?
Некоторое время назад я получил письмо от одной глупой женщины. Она знала, что я тоже глупый, то есть северянин и демократ. Она была беременна и хотела знать, хорошо ли, что невинное маленькое дитя попадет в такой отвратительный мир.
Я ответил ей, что смысл и ценность в мою жизнь приносили только святые, которых я встречал. Святые — это люди, которые приносят пользу и поступают бескорыстно. Я встречал их и самых неожиданных местах. Возможно, вы, дорогой читатель, являетесь или окажетесь тем святым, который встретится ее ребенку.
Я верю в первородный грех. А еще я верю в первородную добродетель.
Оглядитесь вокруг себя!
Ксантиппа думала, что ее муж — Сократ — дурак. Тетя Рей думала, что дядя Алекс — дурак. Мать думала, что отец — дурак. Моя жена думает, что я — дурак.
Я снова дикий, обманутый, плачущий, улыбающийся ребенок. Я заворожен, устал и удивлен — вот каков я.
На пикнике Килгор Траут сказал, сидя в лодке имеете с Лорелом и Харли всего в пятидесяти ярдах от берега, что молодежь любит фильмы со стрельбой, потому что в них смерть никому не причиняет боли, потому что в них люди с ружьями просто «свободные анестезиологи».
Он был так счастлив! Он был в центре внимания! Он был всем интересен!
На нем был смокинг, накрахмаленная рубашка, малиновый пояс и галстук, принадлежавший когда-то Золтану Пепперу. В его комнате я встал у него за спиной и завязал ему галстук, точь-в-точь, как мой брат завязывал его мне, пока я не научился делать это сам.
Там, на берегу, было так: что бы Траут ни говорил, все смеялись и хлопали. Он не мог в это поверить. Он говорил, что пирамиды и Стоунхендж были построены во времена очень слабой гравитации, когда булыжниками можно было драться, словно диванными подушками, и слушателям это понравилось. Они попросили, чтобы он рассказал что-нибудь еще. Он процитировал им «Поцелуй меня еще раз»: «Красивая женщина и пары секунд не может пробыть такой, какой должна бы при такой красоте. Дин-дин-дон?» Люди сказали, что он остроумен, как Оскар Уайльд!
Поймите, что самой большой аудиторией, перед которой прежде говорил этот человек, был личный состав артиллерийской батареи, где он во время Второй мировой войны служил корректировщиком огня.
«Дин-дин-дон! Если это не прекрасно, то что же?» — спрашивал он у всех нас.
Я обратился к нему из задних рядов: «Вы были больны, мистер Траут, но теперь вы снова в порядке, и надо столько сделать».
Там был и другой мой агент, Джанет Косби.
В десять часов вечера старый и забытый писатель-фантаст объявил, что ему пора спать. Но он еще хотел кое-что сказать нам, своей семье. Словно иллюзионист, ищущий добровольца среди зрителей, он попросил кого-нибудь встать рядом с ним и сделать то, что он скажет. «Можно я, пожалуйста», — сказал я.
Толпа затихла, когда я занял свое место справа от него.
"Вселенная очень сильно расширилась. — сказал он. — То, через что она заставила нас недавно, пройти, ничего для нее не значит, она продолжает расширяться. Поэтому свет теперь недостаточно быстр, чтобы проделывать путешествия, которые надо проделать. Ему теперь не хватит и бесконечно долгого времени. Когда-то свет был самой быстрой штукой на свете, а теперь его место на свалке истории вместе с дилижансами.
И теперь я прошу этого храбреца, осмелившегося стать рядом со мной, выбрать две мерцающие светящиеся точки в небе над нами. Не имеет значения, что это будет, важно то, что они должны мерцать. Если они не мерцают, значит, это — планеты или спутники. Сегодня они нас не интересуют".
Я показал на две светящиеся точки примерно в десяти футах друг от друга. Одна точка была Полярной звездой. Про вторую я ничего не знал. Это легко могла оказаться звезда Пьюк, белый гигант Килгора Траута.
— Они мерцают? — спросил он.
— Да, — ответил я.
— Точно? — спросил он.
— Клянусь, — ответил я.
— Отлично! Дин-дин-дон! — сказал он. — Теперь вот что. Какие бы небесные тела ни скрывались за этими двумя точками, можно быть уверенным, что Вселенная стала настолько разреженной, что свету от одной точки до другой нужно добираться тысячи или миллионы лет. Дин-дин-дон? А теперь я попрошу вас посмотреть, со всем возможным безразличием, сначала на одну, а затем на другую.
— Хорошо, — сказал я. — Я это сделал.
— Это заняло одну секунду, не так ли? — спросил Траут.
— Не больше, — сказал я.
— Даже если бы это заняло час, — сказал он, — существует нечто, что, говоря консервативным языком, преодолело расстояние между этими небесными телами в миллион раз быстрее света.
— Что же это было? — спросил я.
— Твое сознание, — ответил он. — Это — новое свойство Вселенной, оно существует только потому, что существуют люди. Отныне физики, исследующие тайны Космоса, должны принимать во внимание не только энергию, материю и время, но нечто новое и прекрасное — человеческое сознание.
Траут сделал паузу, проверяя большим пальцем левой руки, не шатается ли его верхняя вставная челюсть, не помешает ли она ему сказать нам свои последние слова в этот волшебный вечер.
С его челюстью было все в порядке. И вот — финал: «Я придумал слово получше слова „сознание“, — сказал он. — Это слово — „душа“». — Он сделал паузу.
«Дин-дин-дон?» — спросил он.
Эпилог
Мой старший брат Берни, мой единственный брат, вдовец с двадцатипятилетним стажем, после продолжительной борьбы с раком умер утром 25 апреля 1997 года, четыре дня назад, в возрасте восьмидесяти двух лет. Он не испытывал сильной боли. Он был старшим научным сотрудником в Научном центре по исследованию атмосферы в Университете штата Нью-Йорк в Олбани. У него было пять замечательных сыновей.
Мне было в этот момент семьдесят четыре. Нашей сестре Элли было бы семьдесят девять. После того, как она умерла в свои сорок один, я сказал:
«Какой чудесной старой леди могла бы быть Элли». Не случилось.
Нам с Бернардом повезло. Он умер любимым, добрым, интеллигентным стариком со странностями, каким и должен был стать. В самом конце жизни он с особым восхищением перечитывал подборку цитат из Альберта Эйнштейна. Вот одна из них: «Самое прекрасное, что нам доводится испытывать, — эго таинственное. Таинственное — источник всего искусства и науки». Вот еще одна: «Понятия теоретической физики — это исключительно создания человеческого разума. Однако из фактов окружающего мира можно вывести и другие, столь же обоснованные, понятия, так что не стоит абсолютизировать те, которыми мы пользуемся».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43