Засел с самого утра, благо Веремуда оставили в Бравлинсхове мечи точить. Бусины – дело тонкое, твердой руки требует, а после обеда у Олега по расписанию тренировка по иайдо, где он так умотается, что руки трястись начинут…
От маленьких тиглей с разного цвета стеклом припекало бок и спину. Олег осторожно наматывал на синюю стеклянную палочку желтый слой, окунал ее в красное варево, макал в зеленый расплав. Потом щипцами отделял от палочки кусочки и прокалывал их иглою по слоям или поперек. Вплавлял в эти бусины «глазки» – отрезочки других стекляшек, у коих цвета шли концентрическими кружками, – и получалась красивая «карамелька».
– Здорово! – сказал Пончик с завистью. – А что ты будешь с ними делать? Бусы? Раде подаришь?
– Не-е… – протянул Олег. – На торгу продам. Тут бусины ценятся, каждая за дирхем уйдет. Стоит и попотеть!
– Дирхем – это монета арабская?
– Арабская… Тутошняя конвертируемая валюта. За один дирхем можно двадцать пять кур купить или нож. Хорошую корову за тридцать возьмешь, коня – за пятьдесят…
– А раба? – тихо спросил Пончик.
– За сто – сто пятьдесят… Недешевы рабы, ох, недешевы… Ничего, Пончик, выкупимся!
С улицы донеслось лошадиное ржание и деревянный скрип.
– Ну что? – влетел в кузню Валит. – Грузимся?
– Все? – спросил Олег, не отрываясь от стекольных дел. – Пончик, у тиуна отпросился?
– Ага!
– Грузи потихоньку. Сейчас я подойду… Валит, остаешься за старшего!
– А можно я попробую, со стеклом? – сказал Валит, просительным тоном.
– Дерзай.
Олег аккуратно собрал в мешочек цокающие бусины и вышел – из сухого жара кузни во влажную духоту лета. Июнь!
У самой кузни стояла телега, запряженная чалым мерином, возовитым и доброезжим. Имени ему не придумали, так и звали – Чалко. Увидев Олега, Чалко тряхнул головой и потянулся теплыми губами к рукам кузнеца, вынюхивая угощение. Олег сунул лакомке сухарик, обмакнутый в мед, и Чалый схрумкал вкусняшку.
Товару сегодня было вдосталь – серпы, косы, насошники, топоры, тесла, ножи. Впору сельпо открывать! Вышел Пончик, волоча мешок с бронзовыми ступками.
– Поехали? – спросил он, уложив мешок и берясь за вожжи.
Олег дал отмашку.
– Но-о! – крикнул Пончик.
Телега тронулась, и Олег возмечтал о рессорах. Невозможно ехать на этом костотрясе: от каждого бугорочка организм екает, а на камнях просто разжижается.
Телега выехала на берег Ила-дьоги, в кусты тальника. Чалко, мерно качая головой, перетащил возок через бугор и вкатил во двор Бравлинсхова. Где-то он все это уже видел, мелькнуло у Олега. То ли на картинах Васнецова, то ли еще где… Девки прядут, ткут, зорят… Олег их уже немного различает – у вендских красавишен коса имеется, а их русские подружки ходят с распущенными волосами. Но все как одна в поневах. Перекрестное опыление культур…
Телега объехала терем, где на крыльце скучала пара гридней в полном боевом облачении, и выкатилась на дорогу. Справа полого стелился травянистый берег, далее блестела-переливалась Олкога, а за нею вставал непролазный лес. На его фоне красиво смотрелась лодья-коча, шедшая с Ильменя. Слева, на лугу, за прясельной изгородью, паслись коровы. Босоногие пастушата сидели под одиноким дубом. Позвякивали колокольца, простенькую мелодийку выводила свирель. Пастораль. Буколика.
И тут же, как назло, диссонансом прозвучала тревожная нота – топот коня, пущенного в галоп. Со стороны дворища проскакал бородач в кафтане-безрукавке поверх кольчуги, в шапке кульком с оторочкой из меха. Кафтан стягивался поясом с золоченой урманской пряжкой и с бляшками от булгар, сведущих в серебре. Накатила волна запахов – лошадиного пота, какой-то кислятины и прели.
– С дороги! – прорычал голос, и свистнула плеть. Олег едва увернулся от жалящего хвоста.
– Чтоб ты сдох! – пожелал Олег вослед кавалеристу.
– К ромею своему поскакал, – подключился Пончик. – Угу… Арпил это, из ильменских.
– К этому… к Ставру? – поинтересовался Олег.
– Да не! К Агапиту. Помнишь?
– К Агапиту? Так он еще осенью уплыл!
– Уже приплыл! – охотно делился информацией Пончик. – Угу… Ему Вадим ярл избу подарил. Быстро же они спелись. Хотя… Ярл-то крещеный! Угу… Совсем рассказать забыл! – оживился Пончик. – Ты слыхал, как Агапит местных крестить пытался?
Олег помотал головой.
– Вышел на бережок, – продолжал Пончик, – а там девки купаются. Голышом! Угу… Агапит как давай их шугать! Крестом машет, молитвы трубит. Девки терпели-терпели, да и стащили попа в воду! Чуть не утопили особу духовного звания. Угу…
– Ругался поп? – спросил Олег с интересом.
– Аж шипел!
Оба расхохотались, радуясь всему сразу – и тому, что ромею кичливому дали сдачи, и погоде хорошей, и вообще… И снова стук копыт за спиной. На этот раз телегу обогнал княжеский гридень – утконосый какой-то. Он тоже был в кафтане, как и Арпил, но, кажется, без кольчуги и без меча. Зато с громадным ножом-скрамасаксом на поясе, в ножнах с посеребренными накладками. Неприятный тип. Неприятный и опасный.
– Еще один… – проворчал Пончик, провожая утконосого хмурым взглядом. – Тоже небось к попу. Ишь, повадились… Хуфин это, из датчан, – объяснил он Олегу, – в прошлом годе с сотней Асмуда в Миклагарде служил, там и крестился. Щас ото всей братии наособицу, язычниками прозывает…
– Интересно… – задумчиво протянул Олег.
Беспокойство не беспокойство, но тревожность некая протрезвила его, заставила поежиться разомлевшую душу.
Телега выехала к берегу, заставленному наустами – корабельными сараями для лодий и снекк. Здоровенные, как соляные амбары, наусты тянулись вдоль берега, загораживая реку, до самого города. Но те, что стояли с краю, поднимали свои крыши совсем уж высоко. Стен на эти наусты еще не приколотили – одни столбы да кровля, – и потому не глушились звонкие удары топоров и колкий скрип тесел, озвучивавших строительство новых лодий.
Сноровистые мужички-корабельщики работали плотницкими дружинами – слово «артель» еще не было в ходу. Пончик попридержал Чалко:
– Тпрру, запыхлятина!
«А ладные лодейки выходят, ничего не скажешь, – подумал Олег. – Как гульнут по Европам, как втешутся в чужие берега… Любо-дорого!»
– Поехали, – вздохнул он.
– Слушай, Олег, – сказал Пончик задумчиво. – Ты что-нибудь помнишь из истории? Ну, что в этом году произойдет?
У Олега сразу испортилось настроение.
– Да ничего хорошего… – пробурчал он. – Кто-то должен напасть, то ли Рагнар Лодброк, то ли еще кто… Всю Альдейгу на хрен пожжет… И вроде как Рюрика должны призвать.
Пончик заволновался.
– А потом? – спросил он.
– Потом?.. – Олег нахмурил лоб. – В восемьсот шестидесятом Аскольд пустится в поход на Миклагард и по дороге, так, мимоходом, Киев захватит. Пока он еще Самба-том зовется…
– Кто?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
От маленьких тиглей с разного цвета стеклом припекало бок и спину. Олег осторожно наматывал на синюю стеклянную палочку желтый слой, окунал ее в красное варево, макал в зеленый расплав. Потом щипцами отделял от палочки кусочки и прокалывал их иглою по слоям или поперек. Вплавлял в эти бусины «глазки» – отрезочки других стекляшек, у коих цвета шли концентрическими кружками, – и получалась красивая «карамелька».
– Здорово! – сказал Пончик с завистью. – А что ты будешь с ними делать? Бусы? Раде подаришь?
– Не-е… – протянул Олег. – На торгу продам. Тут бусины ценятся, каждая за дирхем уйдет. Стоит и попотеть!
– Дирхем – это монета арабская?
– Арабская… Тутошняя конвертируемая валюта. За один дирхем можно двадцать пять кур купить или нож. Хорошую корову за тридцать возьмешь, коня – за пятьдесят…
– А раба? – тихо спросил Пончик.
– За сто – сто пятьдесят… Недешевы рабы, ох, недешевы… Ничего, Пончик, выкупимся!
С улицы донеслось лошадиное ржание и деревянный скрип.
– Ну что? – влетел в кузню Валит. – Грузимся?
– Все? – спросил Олег, не отрываясь от стекольных дел. – Пончик, у тиуна отпросился?
– Ага!
– Грузи потихоньку. Сейчас я подойду… Валит, остаешься за старшего!
– А можно я попробую, со стеклом? – сказал Валит, просительным тоном.
– Дерзай.
Олег аккуратно собрал в мешочек цокающие бусины и вышел – из сухого жара кузни во влажную духоту лета. Июнь!
У самой кузни стояла телега, запряженная чалым мерином, возовитым и доброезжим. Имени ему не придумали, так и звали – Чалко. Увидев Олега, Чалко тряхнул головой и потянулся теплыми губами к рукам кузнеца, вынюхивая угощение. Олег сунул лакомке сухарик, обмакнутый в мед, и Чалый схрумкал вкусняшку.
Товару сегодня было вдосталь – серпы, косы, насошники, топоры, тесла, ножи. Впору сельпо открывать! Вышел Пончик, волоча мешок с бронзовыми ступками.
– Поехали? – спросил он, уложив мешок и берясь за вожжи.
Олег дал отмашку.
– Но-о! – крикнул Пончик.
Телега тронулась, и Олег возмечтал о рессорах. Невозможно ехать на этом костотрясе: от каждого бугорочка организм екает, а на камнях просто разжижается.
Телега выехала на берег Ила-дьоги, в кусты тальника. Чалко, мерно качая головой, перетащил возок через бугор и вкатил во двор Бравлинсхова. Где-то он все это уже видел, мелькнуло у Олега. То ли на картинах Васнецова, то ли еще где… Девки прядут, ткут, зорят… Олег их уже немного различает – у вендских красавишен коса имеется, а их русские подружки ходят с распущенными волосами. Но все как одна в поневах. Перекрестное опыление культур…
Телега объехала терем, где на крыльце скучала пара гридней в полном боевом облачении, и выкатилась на дорогу. Справа полого стелился травянистый берег, далее блестела-переливалась Олкога, а за нею вставал непролазный лес. На его фоне красиво смотрелась лодья-коча, шедшая с Ильменя. Слева, на лугу, за прясельной изгородью, паслись коровы. Босоногие пастушата сидели под одиноким дубом. Позвякивали колокольца, простенькую мелодийку выводила свирель. Пастораль. Буколика.
И тут же, как назло, диссонансом прозвучала тревожная нота – топот коня, пущенного в галоп. Со стороны дворища проскакал бородач в кафтане-безрукавке поверх кольчуги, в шапке кульком с оторочкой из меха. Кафтан стягивался поясом с золоченой урманской пряжкой и с бляшками от булгар, сведущих в серебре. Накатила волна запахов – лошадиного пота, какой-то кислятины и прели.
– С дороги! – прорычал голос, и свистнула плеть. Олег едва увернулся от жалящего хвоста.
– Чтоб ты сдох! – пожелал Олег вослед кавалеристу.
– К ромею своему поскакал, – подключился Пончик. – Угу… Арпил это, из ильменских.
– К этому… к Ставру? – поинтересовался Олег.
– Да не! К Агапиту. Помнишь?
– К Агапиту? Так он еще осенью уплыл!
– Уже приплыл! – охотно делился информацией Пончик. – Угу… Ему Вадим ярл избу подарил. Быстро же они спелись. Хотя… Ярл-то крещеный! Угу… Совсем рассказать забыл! – оживился Пончик. – Ты слыхал, как Агапит местных крестить пытался?
Олег помотал головой.
– Вышел на бережок, – продолжал Пончик, – а там девки купаются. Голышом! Угу… Агапит как давай их шугать! Крестом машет, молитвы трубит. Девки терпели-терпели, да и стащили попа в воду! Чуть не утопили особу духовного звания. Угу…
– Ругался поп? – спросил Олег с интересом.
– Аж шипел!
Оба расхохотались, радуясь всему сразу – и тому, что ромею кичливому дали сдачи, и погоде хорошей, и вообще… И снова стук копыт за спиной. На этот раз телегу обогнал княжеский гридень – утконосый какой-то. Он тоже был в кафтане, как и Арпил, но, кажется, без кольчуги и без меча. Зато с громадным ножом-скрамасаксом на поясе, в ножнах с посеребренными накладками. Неприятный тип. Неприятный и опасный.
– Еще один… – проворчал Пончик, провожая утконосого хмурым взглядом. – Тоже небось к попу. Ишь, повадились… Хуфин это, из датчан, – объяснил он Олегу, – в прошлом годе с сотней Асмуда в Миклагарде служил, там и крестился. Щас ото всей братии наособицу, язычниками прозывает…
– Интересно… – задумчиво протянул Олег.
Беспокойство не беспокойство, но тревожность некая протрезвила его, заставила поежиться разомлевшую душу.
Телега выехала к берегу, заставленному наустами – корабельными сараями для лодий и снекк. Здоровенные, как соляные амбары, наусты тянулись вдоль берега, загораживая реку, до самого города. Но те, что стояли с краю, поднимали свои крыши совсем уж высоко. Стен на эти наусты еще не приколотили – одни столбы да кровля, – и потому не глушились звонкие удары топоров и колкий скрип тесел, озвучивавших строительство новых лодий.
Сноровистые мужички-корабельщики работали плотницкими дружинами – слово «артель» еще не было в ходу. Пончик попридержал Чалко:
– Тпрру, запыхлятина!
«А ладные лодейки выходят, ничего не скажешь, – подумал Олег. – Как гульнут по Европам, как втешутся в чужие берега… Любо-дорого!»
– Поехали, – вздохнул он.
– Слушай, Олег, – сказал Пончик задумчиво. – Ты что-нибудь помнишь из истории? Ну, что в этом году произойдет?
У Олега сразу испортилось настроение.
– Да ничего хорошего… – пробурчал он. – Кто-то должен напасть, то ли Рагнар Лодброк, то ли еще кто… Всю Альдейгу на хрен пожжет… И вроде как Рюрика должны призвать.
Пончик заволновался.
– А потом? – спросил он.
– Потом?.. – Олег нахмурил лоб. – В восемьсот шестидесятом Аскольд пустится в поход на Миклагард и по дороге, так, мимоходом, Киев захватит. Пока он еще Самба-том зовется…
– Кто?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90