«Да ведь там трое сюбео. На тропе войны индеец не знает пощады. А еще там китаец By Мень… В тихом омуте черти водятся».
Томек с облегчением вздохнул.
– Я пройдусь немного по кочевью.
Он свистнул Динго и вышел из шалаша.
Ленгуа принадлежали к самым многочисленным племенам Чако. Вожди отдельных родов, кочующих по просторам степей, саванн и пальмовых лесов, подчинялись единому главному вождю всех ленгуа. В род Тарумы входило больше десяти семей, которые из-за продолжительной засухи уже несколько недель кочевали по реке, здесь хватало воды, легче было охотиться.
Томек шел вместе с Динго по толдо, с любопытством оглядывался вокруг. Примитивные шалаши, кое-как сплетенные из веток и пальмовых листьев, конечно, не могли защитить от дождей и бурь, но те редко нападали на Чако, а вот от палящего солнца укрыться в них было можно. Неподалеку от кочевья располагались делянки маниоки и кукурузы.
Женщины-ленгуа, казалось, уже забыли об утреннем налете. Одетые лишь в короткие юбочки из домотканного материала либо из страусиных шкур, они занимались хозяйством. Охотники принесли туши тапира, броненосца, троих пекари, оленя и нескольких попугаев, мальчишки наловили рыбы, теперь женщины варили и жарили мясо, рыбу, толкли в деревянных ступах кукурузные зерна, чистили корни маниоки, вечером должно было состояться большое пиршество. Из леса неподалеку доносились крики детей, собирающих плоды диких деревьев.
Шалаши строили мужчины, но все остальные работы выполнялись женщинами, во время переходов они даже таскали на себе все добро. Особое внимание Томека привлек примитивный способ тканья узорчатых, разноцветных пончо, десятки лет они служили одновременно и плащом и покрывалом.
Все, что требовалось женщине-ленгуа для тканья этой прекрасной накидки, было несколько прутьев и собственный большой палец на левой ноге, за него зацеплялись нитки.
Томек присел рядом с отцом, тот вместе с Тарумой пил мате в окружении темнокожих молодых воинов. Шрамы у них на коже рассказывали о межплеменных схватках, об опасной охоте на хищников. Все имели на теле татуировку и были разрисованы краской. Шеи их были украшены ожерельями из зубов разных зверей, волосы – перьями цапель и попугаев, уши – большими деревянными кольцами. Наряд их состоял из широких кожаных или цветных тканых поясов с бахромой.
Еще до наступления вечера запылали большие костры. По приглашению Тарумы все участники экспедиции уселись перед его самым большим в лагере, шалашом. Пиршество началось. Гостеприимные ленгуа потчевали своих белых гостей, подносили им чичу, просили оставаться в толдо, сколько захотят.
Вскоре после наступления ночи, когда на звездном небе появилась круглая луна, по знаку старого шамана на утоптанную площадку вышли мужчины, выстроились рядами, обняв друг друга за плечи. Между ними встали и женщины. Под монотонное хоровое пение начались обрядные пляски.
То было пленительное, романтическое зрелище. Обернувшись лицами друг к другу, мужчины и женщины ритмично подпрыгивали, переставляли ноги, ряды обхвативших друг друга за плечи танцоров то сближались, то расходились. В таинственном, как будто чуть затянутом дымкой лунном свете огни костров бросали на обнаженные тела плясунов мерцающие, кровавые отблески.
– Смотри, отец! – шептал Томек.
– Зов детей природы… – тихо отозвался Вильмовский.
Габоку и Мара, Гурува и Педиква с забинтованной головой в каком-то мистическом порыве тоже включились в обрядный танец.
* * *
Тарума предоставил Вильмовским носильщиков и проводников, те на бескрайних просторах саванны, степей и пальмовых рощ, подчиняясь ведшему их вековечному чутью кочевников, находили правильное направление. Все, кроме Габоку, Мары и Гурувы, ехали верхом и после трехдневного, прошедшего без всяких происшествий, путешествия, добрались до Пуэрто-Суарес.
Это пограничное боливийское местечко при ближайшем рассмотрении оказалось всего навсего поселком. В двадцати километрах на восток от него находилась боли-вийско-бразильская граница, а от нее оставалось лишь пятнадцать километров до Корумбы, расположенной на вершине известковой скалы неподалеку от реки Парагвай.
В Пуэрто-Суарес, на окраинах которого нередко можно было повстречаться со страусами, удавами боа и пумами, всего-то насчитывалось чуть более тысячи жителей, почти без исключения метисов. Единственная лавка, принадлежавшая немецкому эмигранту, женатому на индианке из племени бороро, снабжала всем, что только могло понадобиться людям в этой бескрайней пустыне. Сюда же приходили индейцы ленгуа, бороро, тобо и другие, чтобы поменять свою земледельческую продукцию и охотничьи трофеи на ружья, порох и на всякий контрабандный товар из Бразилии. Пуэрто-Суарес существовало за счет контрабанды и славилось ею. Боливийские власти абсолютно не волновала какая-либо нелегальная деятельность на далеких, безлюдных рубежах страны, а бразильского таможенника контрабандисты с легкостью обходили.
Вильмовский разбил лагерь неподалеку от Пуэрто-Суарес, в одноэтажных домиках которого царили влажность, духота и неисчислимые полчища клопов.
Вильмовский и Уилсон немедля отправились верхом в Корумбу, чтобы узнать, плавают ли пароходы по реке Парагвай. Выяснилось, что только через две недели должен появиться пароход, плывущий на север в Куябу, главный город штата Мату Гроссу.
В сезон дождей путешествие на пароходе от Корумбы до Куябы заняло бы восемь дней, но сейчас, в сухую пору года, могло растянуться и до трех недель. Ждать пароход было бы пустой тратой времени, тем более, что Вильмовский планировал плыть в другом направлении, в Касерес, соединенный железной веткой с Мату Гроссу на реке Гуапоре.
Уилсон и Вильмовский вернулись озабоченные, все тут же собрались на совет.
– Что за неудачная экспедиция! Опять мы уперлись в тупик, – начал Уилсон. – Только через две недели приплывет какой-то пароход, и тот до Куябы, а нам нужно в Касерес. Не поплывешь же на лодке, да еще против течения!
– А другого парохода не ожидается? – спросил Томек.
– Есть один, привязан у пристани, такой маленький, древний колесный пароходик с гордым именем «Пирей», – вмешался Вильмовский. – Торчит там уже с месяц, у него поврежден паровой котел.
– Разговаривали мы с капитаном этой коробки, Популосом, он по происхождению грек, – добавил Уилсон. – Сидит, потягивает из бутылки, говорит: «Почините котелок, так и поплывем».
– А не говорил он вам, что именно сломалось? – полюбопытствовал By Мень.
– Да откуда, ни он сам, ни его четверо лбов ничего в этом не понимают, – ответил Уилсон. – Пьют с расстройства и ждут, может, найдется кто и починит их лоханку.
– Сеньор Вильмовский, я бы хотел посмотреть на их котел, – произнес By Мень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Томек с облегчением вздохнул.
– Я пройдусь немного по кочевью.
Он свистнул Динго и вышел из шалаша.
Ленгуа принадлежали к самым многочисленным племенам Чако. Вожди отдельных родов, кочующих по просторам степей, саванн и пальмовых лесов, подчинялись единому главному вождю всех ленгуа. В род Тарумы входило больше десяти семей, которые из-за продолжительной засухи уже несколько недель кочевали по реке, здесь хватало воды, легче было охотиться.
Томек шел вместе с Динго по толдо, с любопытством оглядывался вокруг. Примитивные шалаши, кое-как сплетенные из веток и пальмовых листьев, конечно, не могли защитить от дождей и бурь, но те редко нападали на Чако, а вот от палящего солнца укрыться в них было можно. Неподалеку от кочевья располагались делянки маниоки и кукурузы.
Женщины-ленгуа, казалось, уже забыли об утреннем налете. Одетые лишь в короткие юбочки из домотканного материала либо из страусиных шкур, они занимались хозяйством. Охотники принесли туши тапира, броненосца, троих пекари, оленя и нескольких попугаев, мальчишки наловили рыбы, теперь женщины варили и жарили мясо, рыбу, толкли в деревянных ступах кукурузные зерна, чистили корни маниоки, вечером должно было состояться большое пиршество. Из леса неподалеку доносились крики детей, собирающих плоды диких деревьев.
Шалаши строили мужчины, но все остальные работы выполнялись женщинами, во время переходов они даже таскали на себе все добро. Особое внимание Томека привлек примитивный способ тканья узорчатых, разноцветных пончо, десятки лет они служили одновременно и плащом и покрывалом.
Все, что требовалось женщине-ленгуа для тканья этой прекрасной накидки, было несколько прутьев и собственный большой палец на левой ноге, за него зацеплялись нитки.
Томек присел рядом с отцом, тот вместе с Тарумой пил мате в окружении темнокожих молодых воинов. Шрамы у них на коже рассказывали о межплеменных схватках, об опасной охоте на хищников. Все имели на теле татуировку и были разрисованы краской. Шеи их были украшены ожерельями из зубов разных зверей, волосы – перьями цапель и попугаев, уши – большими деревянными кольцами. Наряд их состоял из широких кожаных или цветных тканых поясов с бахромой.
Еще до наступления вечера запылали большие костры. По приглашению Тарумы все участники экспедиции уселись перед его самым большим в лагере, шалашом. Пиршество началось. Гостеприимные ленгуа потчевали своих белых гостей, подносили им чичу, просили оставаться в толдо, сколько захотят.
Вскоре после наступления ночи, когда на звездном небе появилась круглая луна, по знаку старого шамана на утоптанную площадку вышли мужчины, выстроились рядами, обняв друг друга за плечи. Между ними встали и женщины. Под монотонное хоровое пение начались обрядные пляски.
То было пленительное, романтическое зрелище. Обернувшись лицами друг к другу, мужчины и женщины ритмично подпрыгивали, переставляли ноги, ряды обхвативших друг друга за плечи танцоров то сближались, то расходились. В таинственном, как будто чуть затянутом дымкой лунном свете огни костров бросали на обнаженные тела плясунов мерцающие, кровавые отблески.
– Смотри, отец! – шептал Томек.
– Зов детей природы… – тихо отозвался Вильмовский.
Габоку и Мара, Гурува и Педиква с забинтованной головой в каком-то мистическом порыве тоже включились в обрядный танец.
* * *
Тарума предоставил Вильмовским носильщиков и проводников, те на бескрайних просторах саванны, степей и пальмовых рощ, подчиняясь ведшему их вековечному чутью кочевников, находили правильное направление. Все, кроме Габоку, Мары и Гурувы, ехали верхом и после трехдневного, прошедшего без всяких происшествий, путешествия, добрались до Пуэрто-Суарес.
Это пограничное боливийское местечко при ближайшем рассмотрении оказалось всего навсего поселком. В двадцати километрах на восток от него находилась боли-вийско-бразильская граница, а от нее оставалось лишь пятнадцать километров до Корумбы, расположенной на вершине известковой скалы неподалеку от реки Парагвай.
В Пуэрто-Суарес, на окраинах которого нередко можно было повстречаться со страусами, удавами боа и пумами, всего-то насчитывалось чуть более тысячи жителей, почти без исключения метисов. Единственная лавка, принадлежавшая немецкому эмигранту, женатому на индианке из племени бороро, снабжала всем, что только могло понадобиться людям в этой бескрайней пустыне. Сюда же приходили индейцы ленгуа, бороро, тобо и другие, чтобы поменять свою земледельческую продукцию и охотничьи трофеи на ружья, порох и на всякий контрабандный товар из Бразилии. Пуэрто-Суарес существовало за счет контрабанды и славилось ею. Боливийские власти абсолютно не волновала какая-либо нелегальная деятельность на далеких, безлюдных рубежах страны, а бразильского таможенника контрабандисты с легкостью обходили.
Вильмовский разбил лагерь неподалеку от Пуэрто-Суарес, в одноэтажных домиках которого царили влажность, духота и неисчислимые полчища клопов.
Вильмовский и Уилсон немедля отправились верхом в Корумбу, чтобы узнать, плавают ли пароходы по реке Парагвай. Выяснилось, что только через две недели должен появиться пароход, плывущий на север в Куябу, главный город штата Мату Гроссу.
В сезон дождей путешествие на пароходе от Корумбы до Куябы заняло бы восемь дней, но сейчас, в сухую пору года, могло растянуться и до трех недель. Ждать пароход было бы пустой тратой времени, тем более, что Вильмовский планировал плыть в другом направлении, в Касерес, соединенный железной веткой с Мату Гроссу на реке Гуапоре.
Уилсон и Вильмовский вернулись озабоченные, все тут же собрались на совет.
– Что за неудачная экспедиция! Опять мы уперлись в тупик, – начал Уилсон. – Только через две недели приплывет какой-то пароход, и тот до Куябы, а нам нужно в Касерес. Не поплывешь же на лодке, да еще против течения!
– А другого парохода не ожидается? – спросил Томек.
– Есть один, привязан у пристани, такой маленький, древний колесный пароходик с гордым именем «Пирей», – вмешался Вильмовский. – Торчит там уже с месяц, у него поврежден паровой котел.
– Разговаривали мы с капитаном этой коробки, Популосом, он по происхождению грек, – добавил Уилсон. – Сидит, потягивает из бутылки, говорит: «Почините котелок, так и поплывем».
– А не говорил он вам, что именно сломалось? – полюбопытствовал By Мень.
– Да откуда, ни он сам, ни его четверо лбов ничего в этом не понимают, – ответил Уилсон. – Пьют с расстройства и ждут, может, найдется кто и починит их лоханку.
– Сеньор Вильмовский, я бы хотел посмотреть на их котел, – произнес By Мень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63