Здравствуй, Оля! Как-то ты просила меня, чтобы я выслал тебе свои рассказы.
Вот я и посылаю тебе один рассказ, обещаю и впредь высылать все, что будет написано мною...
Не осуди за краткость письма - мне очень тяжело стало писать письма, и я больше молчу, потому что так легче...
От тебя больше не получаю писем. Очевидно, ты решила не писать. Не собираюсь порицать: ты больше чем вправе поступить так.
Будь здорова и счастлива!
Твой Михаил.
* * *
Дорогая Оля!
Вчера послал тебе препаршивенькое письмецо, поддавшись минутному настроению. А сегодня, 15.08.44 г., получил твое большое, хорошее и, как всегда, умное письмо и теперь ругаю себя. Да что я, в самом деле, принялся читать панихиду над собой?! К черту!
Я теперь понял, что не имел права так вредительски, безжалостно-хищнически относиться к своему здоровью. А раз уж поступил так, то к чему же теперь выть? Надо брать себя в руки и продолжать борьбу, пока еще вся энергия не истрачена.
На днях я только что вернулся из Дома отдыха. Как видишь, меня заметили и послали отдохнуть. Пятнадцать дней я отдавал себя в полное распоряжение лени. Считаю, что она этого заслужила своим терпением за три с лишним года войны... И я убедился, что еще не совсем конченый человек. Сейчас чувствую себя значительно лучше и могу даже на бумаге логически, последовательно мыслить, чего за последнее время не наблюдалось. По этой причине я напишу тебе большое письмо, будешь читать его, пока не надоест. Сначала отвечу на некоторые твои вопросы.
Конечно, я еще не седой, хотя волосы мои по неизвестным для меня законам совершенно посветлели; но знатоки это явление не называют сединой. Некоторые приятели мне это объясняют тем, что "на дурной голове все может случиться"... Я, понятно, с ними не совсем согласен...
Что касается моей поэмы, то я ее пока отложил в сторону. Писал-писал и вдруг понял, что пишу не то, что нужно. Пусть немножко полежит, а я тем временем наберусь побольше ума.
Понимаешь, Оля, проходит время, копаюсь в книгах, присматриваюсь к людям, событиям, и вдруг передо мною открываются новые горизонты. И все, что было написано мною ранее, кажется настолько ничтожным и наивным, что просто стыдно за себя. Как, мол, это я мог нагородить такую несуразицу.
Я все больше убеждаюсь в том, что надо писать о жизни так, какая она есть, о людях так, какие они есть. Иными словами, надо писать об обыкновенных вещах, писать просто, но так, чтобы из обыкновенной истории читатель мог увидеть обобщенное явление действительной жизни, так, чтобы обыкновенные, смертные люди были в своей простоте необыкновенно красивыми и возбуждали бы стремление к жизни, утверждали жизнь.
Я же все время выдумывал необыкновенные истории и необыкновенных людей, отсюда - фальшь, выспренние выражения, неубедительность.
К этому убеждению я пришел еще и потому, что как-то написал небольшой рассказ - это было в 1940 году, назывался он "Жулик". (Помнишь, я просил у тебя выслать его, полагая, что оригинал у тебя.)
Писал я его от души, забыв о всякой идее. Я описал обыкновенную историю одной обыкновенной собаки. Послал рассказ в Саратов, в областное издательство художественной литературы. Послал - и забыл про это. И вот уже на фронте получил как-то от одного друга, учителя, письмо, что моим "Жуликом" зачитываются дети и что учителя пользуются этим рассказом на уроках чтения. В чем дело? Оказывается, вся ценность моего рассказа была в простоте содержания. Уж слишком реальны и жизненны его образы.
Теперь все мое стремление - отойти от трафарета. Обычно пишут о людях фронта, обязательно приукрашивая их. Хотя в этом приукрашивании они нисколько не нуждаются.
...О нас с тобой. Мне кажется, что мы будем друзьями всегда, потому что советы наши друг другу в жизни очень нужны...
Не знаю, как ты, а я очень нуждаюсь в твоих письмах. Они всегда поддерживают меня.
Думаю, ты и впредь будешь присылать мне свои хорошие письма. Постараемся быть необходимыми друг другу. А о старом, так и быть, забудем. Я еще обвиняю себя в том, что я очень стал невнимательным к своим друзьям. Это не хорошо. Постараюсь не быть таким.
P.S. На днях закончил, между дел, начатую еще под Сталинградом небольшую вещь: не то повесть, не то рассказ. Сама потом разберешься. Со следующего письма я буду тебе высылать ее по частям.
А сейчас - пока. В блиндаже темно, ночь, приходится свертываться.
Привет всем.
С приветом - Мих. Алексеев.
13.08.44.
Румыния.
Вот когда только вновь появился этот "Мих"! Лишь на очень дальних подступах к собственно литературе, да и то лишь в размышлениях моих о ней. Но и это уже неслучайно.
* * *
Моя дорогая Ольга!
Сегодня у меня большая радость: получил твое письмо с фото. если бы ты знала, как далеко я сейчас забрался. И вдруг письмо, да еще с фотографией. Сердце переполняется потоками чувств, которых не выразить в простых словах, и вот - стихотворение:
Над фотокарточкой любимой
Я узнал глаза твои, родная,
Этих губ знакомых очертанье,
Эта встреча на переднем крае
самое чудесное свиданье.
Я на миг забылся, вспоминая
То, что позабыть не в состоянье...
Ты же знаешь, на переднем крае
Очень редки нежные свиданья.
Я забылся, взор твой синеокий
И твою улыбку вспоминая.
Где-то далеко ты на востоке,
Я ж иду на запад, наступая.
Я вхожу в сожженные селенья...
Все длинней меж нами расстоянье.
Я иду дорогой наступленья
К нашему грядущему свиданью...
Как мне отблагодарить тебя, Оля!
Какое хорошее, чудесное у тебя сердце. Я тебе причинил столько горя, а ты забыла все обиды. Нет, я недостоин твоей любви! Ты лучше прокляни меня. Я это приму как должное.
Как с вашей поездкой в Сумы? Не нужна ли тут моя помощь? Напиши, не стесняясь.
О себе - коротко. Жив, здоров и даже бодр...
...На десять минут прерывал письмо. Началась сильная бомбежка, и пришлось лезть в щель (фронтовики тоже боятся смерти).
Сочинять я сейчас почти ничего не сочиняю. Не до этого. Прошу тебя, пиши почаще.
А главное - выздоравливай. Что ты придумала болеть! Будь счастлива.
С приветом - Михаил.
29 августа 1944 г.
Трансильвания.
* * *
Милая Оля!
Получил твое письмо от 26 августа, посвященное трехлетию нашего с тобою знакомства. Оно, это твое письмо, нашло меня в Северной Трансильвании, в глубине Карпатских гор. Черт возьми, как часто бьется сердце!.. Почему? Не знаю, я ничего не знаю...
Перед глазами бегут строчки: "Здравствуй, жизнерадостный, веселый - с вечною улыбкой на устах..."
Про кого это? Неужели про меня?.. Боже мой, тогда я - это не я, я не узнаю себя. Где она, эта вечная улыбка?.. Не ее ли унесла смерть брата?.. (Брат мой, Алексей, погиб под Ельней в конце сентября 43-го года, а я узнал об атом уже за Днепром, уже на подходе к Румынии. - М.А.)
Или она испугалась страшного, исковерканного лица друга, которому я, кровяня пальцы, мертвые очи смежал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26