кто ни поп, тот и батька».
Слова солдата художественно выразительны; народный взгляд на царя и царей, Павел, который для них лучше Александра (несмотря на то что конногвардейцы были не в чести у покойного императора): «А впрочем, все одно…»
Колебание войска … Пока оно длится, переворот не обеспечен. Проносятся слухи, будто гусары уж разбили в городе кабаки. Немецкий историк записывает слова Беннигсена, что «он боялся, как бы солдаты по своей привязанности к покойному императору не были бы использованы для какого-нибудь безумного предприятия».
Власть не закреплена. «Tout le monde ordonnel (Все приказывают!)» – так представлялась эта ночь молодой императрице Елизавете Алексеевне. Часть откровенных рассказов молодой императрицы об этой ночи сохранилась в изложения близкой к ней особы: «Великого князя Александра разбудили между 12 и часом ночи. Елизавета, которая и легла всего за полчаса перед этим, встала вскоре после него. Она накинула на себя капот, подошла к окну и подняла штору. ( … ) Она различила ряды солдат, выстроенных вокруг дворца. Вскоре она услыхала многократно повторенные крики „ура“, наполнившие ее душу непонятным для нее ужасом.
Она не представляла себе ясно, что происходило, и, упав на колени, она обратилась к богу с молитвой, чтоб, что бы ни случилось, это было бы направлено к счастью России».
Перед нами, конечно, смягченная, приукрашенная версия: может быть и «не представляя ясно» все происходящее, Елизавета, без сомнения, знает о заговоре, о плане замены монарха (так же как была в курсе «конспирации 1797 года»). В ночь с 11-го на 12-е ее видят во дворце в разных ситуациях спокойной, деятельной, внутренне, конечно, ничуть не скорбящей о вчерашнем императоре, но опасающейся разгульной стихии убийства и к тому же соблюдающей необходимый траурный декорум… В уже цитированном письме к матери от 13 марта она сообщает: «То, чего боялись давно, произошло» – и, «содрогаясь, как все души, обладающие хоть минимумом деликатности», добавляет, что «Россия, конечно, вздохнет после четырехлетнего угнетения».
В неустойчивой, тревожной ночи Пален, несомненно, действует на растерянного Александра с помощью Елизаветы. По рассказу Головиной, «великий князь возвращается с самыми сильными проявлениями отчаяния», передает своей супруге известие о гибели Павла и, очевидно повторяя рекомендации Палена и Беннигсена, говорит: «Я не чувствую ни себя, ни что я делаю – я не могу собраться с мыслями; мне надо уйти из этого дворца. Пойдите к матери и пригласите ее как можно скорее приехать в Зимний дворец».
Как видим, растерянный и подавленный Александр все же успевает сказать жене о двух главных делах, которые надо сделать. Первое – покинуть опасный Михайловский замок, по которому бродят пьяные офицеры, где не на всех солдат можно положиться, и переехать в Зимний дворец, гарнизон которого будет, конечно, обеспечен верными частями…
Вторая опасность – императрица-мать, от которой к Александру уже дошли первые известия. Сын не желает объясняться с матерью и, поощряемый решительными вождями заговора, спускается вниз, к карете, вместе с Константином (отъезд второго сына Павла – «мера безопасности» и для его жизни, и на случай возможного использования его против брата!). «Раздалось несколько голосов еще в темноте, – вспоминает семеновский свидетель. – „Государеву карету!“ И теперь я не могу понять, откуда явилась сия карета! Приготовлена ли она была с вечера революционерами или подвезена тихо в то время, когда мы заняты были суматохою, в замке бывшею, сего никак не могу решить, но, как бы то ни было, подана двухместная запряженная четверней, а не придворная, ибо тогда придворные экипажи запрягались всегда парадными цугами, а когда и четверней, то все с шарами и парадно»; эта же, «с ямскими лошадьми», скорее всего была «собственностью частного человека»».
Карета, как отмечалось, вероятно, ожидала пленного Павла, чтобы отвезти в Шлиссельбург.
«Александр Павлович, – записало в камер-фурьерском журнале, – изволил отбыть в 2 часа ночи с великим князем Константином Павловичем из Михайловского замка в Зимний дворец, в прежние свои комнаты». Отъезд, похожий на бегство: без жены, без матери, без сестер и малолетних братьев…
16-летний семеновский подпоручик Роже де Дама (французский эмигрант, будущий русский генерал и французский министр в период реставрации) тоже заметил, что, «когда карета отъехала, ей преградили путь, но один из лакеев сказал: „Это великий князь!“ Другой лакей возразил: „Это император Александр!“ После чего семеновский батальон бегом сопровождал карету до Зимнего дворца».
Вместе с двумя членами царской фамилии в карете находится Платон Зубов; на запятках камер-гусар и Николай Зубов. Другие помнят на запятках верного Александру Уварова, третьи – самого Палена.
Пален, как и прежде, вездесущ. Он исчезает из Михайловского замка, полновластным комендантом которого назначен Беннигсен, успевает заехать домой и предупредить жену, «что отныне она может спать спокойно», появляется в Зимнем, снова в Михайловском, опять в Зимнем. Из Зимнего Александр и Константин отправляются – несомненно ведомые рукой Палена – к гвардейским полкам. Там уже поверили, что Павла нет, и наконец отвечают громким «ура!». В половине пятого утра присягнули преображенцы. С восьми утра присяжный лист в кавалергардском полку, где вслед за генерал-лейтенантом Уваровым расписываются 22 офицера. П. В. Кутузов приведет к присяге лейб-гусаров.
Не замедлило и гражданское обеспечение переворота: во дворец доставлен Трощинский, он пишет второй, тут же отсылаемый в типографию манифест о правлении Александра по заветам бабки…
За калейдоскопом событий той ночи плохо различимы другие действия по гражданской части. Между тем ведь еще накануне, в 10 часов вечера, когда Трощинский писал первый манифест, планировалось, как мы знаем, собрание Сената, которое утвердит и придаст законную форму всему, что случится…
16-летний Леонтьев, конечно, не слишком сильный авторитет насчет того, что происходило не у него на глазах, но он позже интересовался, расспрашивал и вот на чем настаивает со слов дяди-сенатора: «Александр в ту ночь отправился не только к полкам, но в Казанский собор, где уже собрались Сенат и Синод; быть может, заговорщики, собрав сии сословия, намерены были привести Павла I, дабы законно лишить престола». Далее мемуарист размышляет, как удалось собрать столь большое число важных особ, и отвечает: «Теми же средствами, как и мы, т. е. обманом», так как специальные офицеры еще прежде будто бы развезли сенаторам и архиереям «повестки» явиться к полуночи в Казанский собор, не сообщая, для чего это нужно: «Так, по крайней мере, рассказывал дядя мой, сенатор, действительный тайный советник Николай Васильевич Леонтьев, бывший там в соборе, но не знавший, зачем их собрали, до тех пор, пока не явился Александр I и прочтен был им манифест о смерти Павла I, в котором причиной оной выставлен был апоплексический удар».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Слова солдата художественно выразительны; народный взгляд на царя и царей, Павел, который для них лучше Александра (несмотря на то что конногвардейцы были не в чести у покойного императора): «А впрочем, все одно…»
Колебание войска … Пока оно длится, переворот не обеспечен. Проносятся слухи, будто гусары уж разбили в городе кабаки. Немецкий историк записывает слова Беннигсена, что «он боялся, как бы солдаты по своей привязанности к покойному императору не были бы использованы для какого-нибудь безумного предприятия».
Власть не закреплена. «Tout le monde ordonnel (Все приказывают!)» – так представлялась эта ночь молодой императрице Елизавете Алексеевне. Часть откровенных рассказов молодой императрицы об этой ночи сохранилась в изложения близкой к ней особы: «Великого князя Александра разбудили между 12 и часом ночи. Елизавета, которая и легла всего за полчаса перед этим, встала вскоре после него. Она накинула на себя капот, подошла к окну и подняла штору. ( … ) Она различила ряды солдат, выстроенных вокруг дворца. Вскоре она услыхала многократно повторенные крики „ура“, наполнившие ее душу непонятным для нее ужасом.
Она не представляла себе ясно, что происходило, и, упав на колени, она обратилась к богу с молитвой, чтоб, что бы ни случилось, это было бы направлено к счастью России».
Перед нами, конечно, смягченная, приукрашенная версия: может быть и «не представляя ясно» все происходящее, Елизавета, без сомнения, знает о заговоре, о плане замены монарха (так же как была в курсе «конспирации 1797 года»). В ночь с 11-го на 12-е ее видят во дворце в разных ситуациях спокойной, деятельной, внутренне, конечно, ничуть не скорбящей о вчерашнем императоре, но опасающейся разгульной стихии убийства и к тому же соблюдающей необходимый траурный декорум… В уже цитированном письме к матери от 13 марта она сообщает: «То, чего боялись давно, произошло» – и, «содрогаясь, как все души, обладающие хоть минимумом деликатности», добавляет, что «Россия, конечно, вздохнет после четырехлетнего угнетения».
В неустойчивой, тревожной ночи Пален, несомненно, действует на растерянного Александра с помощью Елизаветы. По рассказу Головиной, «великий князь возвращается с самыми сильными проявлениями отчаяния», передает своей супруге известие о гибели Павла и, очевидно повторяя рекомендации Палена и Беннигсена, говорит: «Я не чувствую ни себя, ни что я делаю – я не могу собраться с мыслями; мне надо уйти из этого дворца. Пойдите к матери и пригласите ее как можно скорее приехать в Зимний дворец».
Как видим, растерянный и подавленный Александр все же успевает сказать жене о двух главных делах, которые надо сделать. Первое – покинуть опасный Михайловский замок, по которому бродят пьяные офицеры, где не на всех солдат можно положиться, и переехать в Зимний дворец, гарнизон которого будет, конечно, обеспечен верными частями…
Вторая опасность – императрица-мать, от которой к Александру уже дошли первые известия. Сын не желает объясняться с матерью и, поощряемый решительными вождями заговора, спускается вниз, к карете, вместе с Константином (отъезд второго сына Павла – «мера безопасности» и для его жизни, и на случай возможного использования его против брата!). «Раздалось несколько голосов еще в темноте, – вспоминает семеновский свидетель. – „Государеву карету!“ И теперь я не могу понять, откуда явилась сия карета! Приготовлена ли она была с вечера революционерами или подвезена тихо в то время, когда мы заняты были суматохою, в замке бывшею, сего никак не могу решить, но, как бы то ни было, подана двухместная запряженная четверней, а не придворная, ибо тогда придворные экипажи запрягались всегда парадными цугами, а когда и четверней, то все с шарами и парадно»; эта же, «с ямскими лошадьми», скорее всего была «собственностью частного человека»».
Карета, как отмечалось, вероятно, ожидала пленного Павла, чтобы отвезти в Шлиссельбург.
«Александр Павлович, – записало в камер-фурьерском журнале, – изволил отбыть в 2 часа ночи с великим князем Константином Павловичем из Михайловского замка в Зимний дворец, в прежние свои комнаты». Отъезд, похожий на бегство: без жены, без матери, без сестер и малолетних братьев…
16-летний семеновский подпоручик Роже де Дама (французский эмигрант, будущий русский генерал и французский министр в период реставрации) тоже заметил, что, «когда карета отъехала, ей преградили путь, но один из лакеев сказал: „Это великий князь!“ Другой лакей возразил: „Это император Александр!“ После чего семеновский батальон бегом сопровождал карету до Зимнего дворца».
Вместе с двумя членами царской фамилии в карете находится Платон Зубов; на запятках камер-гусар и Николай Зубов. Другие помнят на запятках верного Александру Уварова, третьи – самого Палена.
Пален, как и прежде, вездесущ. Он исчезает из Михайловского замка, полновластным комендантом которого назначен Беннигсен, успевает заехать домой и предупредить жену, «что отныне она может спать спокойно», появляется в Зимнем, снова в Михайловском, опять в Зимнем. Из Зимнего Александр и Константин отправляются – несомненно ведомые рукой Палена – к гвардейским полкам. Там уже поверили, что Павла нет, и наконец отвечают громким «ура!». В половине пятого утра присягнули преображенцы. С восьми утра присяжный лист в кавалергардском полку, где вслед за генерал-лейтенантом Уваровым расписываются 22 офицера. П. В. Кутузов приведет к присяге лейб-гусаров.
Не замедлило и гражданское обеспечение переворота: во дворец доставлен Трощинский, он пишет второй, тут же отсылаемый в типографию манифест о правлении Александра по заветам бабки…
За калейдоскопом событий той ночи плохо различимы другие действия по гражданской части. Между тем ведь еще накануне, в 10 часов вечера, когда Трощинский писал первый манифест, планировалось, как мы знаем, собрание Сената, которое утвердит и придаст законную форму всему, что случится…
16-летний Леонтьев, конечно, не слишком сильный авторитет насчет того, что происходило не у него на глазах, но он позже интересовался, расспрашивал и вот на чем настаивает со слов дяди-сенатора: «Александр в ту ночь отправился не только к полкам, но в Казанский собор, где уже собрались Сенат и Синод; быть может, заговорщики, собрав сии сословия, намерены были привести Павла I, дабы законно лишить престола». Далее мемуарист размышляет, как удалось собрать столь большое число важных особ, и отвечает: «Теми же средствами, как и мы, т. е. обманом», так как специальные офицеры еще прежде будто бы развезли сенаторам и архиереям «повестки» явиться к полуночи в Казанский собор, не сообщая, для чего это нужно: «Так, по крайней мере, рассказывал дядя мой, сенатор, действительный тайный советник Николай Васильевич Леонтьев, бывший там в соборе, но не знавший, зачем их собрали, до тех пор, пока не явился Александр I и прочтен был им манифест о смерти Павла I, в котором причиной оной выставлен был апоплексический удар».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95