Я заявил, что отнюдь не потерял надежду проложить в Бресте дорогу к общему миру. Если же Антанта не даст своего согласия, то дорога к сепаратному миру все же окажется очищенной. Затем, почти весь день ушел на длинные совещания с начальником отделения Гратцом и послом фон-Визнером.
20 декабря 1917 г.
В пять часов с минутами мы прибыли в Брест. На вокзале нас встретил начальник генерального штаба командующего Восточным фронтом, генерал Гофман, и около десяти человек его свиты, затем посол фон-Розенберг и Мерей со своим штатом. Я поздоровался с ними на перроне, а затем, когда мы все обменялись несколькими словами, Мерей вошел со мной в вагон, чтобы рассказать о событиях последних дней. В общем, Мерей считает положение довольно благоприятным и думает, что если не произойдет непредвиденных обстоятельств, то нам, может быть, удастся довольно скоро уехать отсюда с пальмовыми ветвями мира.
В шесть часов я поехал с визитом к генералу Гофману и узнал от него интересные подробности относительно психологии русских уполномоченных и существа перемирия, столь счастливо заключенного ими. Я вынес впечатление, что у генерала много знания дела, энергии, ловкости и спокойствия, а также и чисто прусской грубости и, что все эти свойства, взятые вместе, дали ему возможность склонить русских к очень благоприятному для нас перемирию, несмотря на все оказанное ими вначале сопротивление. Затем, как это и было условлено, через некоторое время пришел принц Леопольд Баварский, и у меня с ним был короткий незначительный разговор.
После этого мы пошли обедать. За столом присутствовало около сотни офицеров штаба командующего Восточным фронтом. Обед этот являл собой зрелище весьма достопримечательное. Председательствовал принц Баварский. Рядом с принцем сидел глава русской делегации - еврей, недавно возвращенный из Сибири, по имени Иоффе, а за ним генералы и остальные делегаты. Помимо вышеупомянутого Иоффе, самой любопытной фигурой делегации является зять русского министра иностранных дел Троцкого - Каменев. Он также выпущен из тюрьмы благодаря революции и теперь играет выдающуюся роль. Третьим лицом является госпожа Биценко, женщина, имеющая за собой богатое прошлое. Она жена мелкого чиновника, сама она смолоду примкнула к революционному движению. Двенадцать лет тому назад она убила генерала Сахарова, губернатора какой-то русской губернии, приговоренного социалистами к смерти за его энергичную деятельность. Она подошла к генералу с прошением, а под передником спрятала револьвер. Когда генерал стал читать прошение, она выпустила ему в живот четыре пули и убила его на месте. За это она попала в Сибирь, где и провела двенадцать лет, отчасти в одиночном заключении, а отчасти отбывая более мягкое наказание. Ее также освободила лишь революция. Эта замечательная женщина, научившаяся в Сибири французскому и немецкому настолько, что может читать, хотя и не говорить на этих языках, потому что не знает, как произносятся слова, является типичной представительницей русского более образованного пролетариата. Она необыкновенно тиха и замкнута; около губ у нее какая-то черточка, выражающая необыкновенную решительность; а глаза ее иногда вспыхивают страстным пламенем. Она, по-видимому, совершенно безразлична ко всему происходящему вокруг нее. Лишь когда речь заходит о великих принципах международной революции, она сразу пробуждается, весь облик ее меняется, и она напоминает хищного зверя, внезапно заметившего добычу и устремившегося на нее.
После обеда у меня было первое длинное совещание с господином Иоффе. Вся его теория основана на установлении во всем мире самоопределения народов, на самом широком базисе и на внушении этим народам начал любви. Иоффе не отрицает, что это движение, безусловно, вовлечет государства всего мира в гражданскую войну, но считает, что такая война, которая должна привести к осуществлению идеалов всего человечества, справедлива и достойна намеченной цели. Я ограничился тем, что сказал Иоффе, что ему следовало бы доказать на примере России, что большевизм действительно прокладывает путь к новой, счастливой эре, и что, когда ему удастся это сделать, идеи его завоюют мир. Но прежде, чем такое заключение будет подтверждено примером, Ленину едва ли удастся насильственно ввести весь мир в круг своих идей. Я сказал, что мы готовы заключить мир без аннексий и контрибуций и вполне согласны предоставить затем дальнейшее течение русских дел на усмотрение русского правительства. Мы также охотно готовы научиться чему-либо у России, и если русская революция возымеет успех, то она принудит Европу примкнуть к ее миросозерцанию, независимо от того, хотим ли мы этого или нет. Но подойти к таким теориям мы можем не иначе, как с величайшим скептицизмом, и я обращаю его внимание на то, что мы пока воздержимся от подражания русским теориям и категорически отвергаем всяческое вмешательство в наши внутренние дела. Если же он намерен и дальше настаивать на своем утопическом желании насаждения и у нас своих идей, то было бы лучше, если бы он уехал со следующим же поездом, потому что в таком случае мир все равно немыслим. Иоффе удивленно посмотрел на меня своими кроткими глазами и затем сказал мне дружеским, я бы сказал даже, просящим голосом, которого я никогда не забуду: «Я все-таки надеюсь, что нам удастся вызвать у вас революцию».
В этом-то я и сам уверен, и без милостивой поддержки Иоффе - об этом позаботятся все народы за себя, - если Антанта останется непреклонной и будет и впредь отказывать в уравнении в правах.
Удивительные люди - эти большевики. Они говорят о свободе и общем примирении, о мире и согласии, а при этом они, по-видимому, сами жесточайшие тираны, каких не видел мир - буржуазию они попросту вырезывают, а единственными их аргументами являются пулеметы и виселица. Сегодняшний разговор с Иоффе показал мне, что эти люди не честны, и что лицемерие их превышает все, в чем обыкновенно упрекают профессиональных дипломатов, - потому что так угнетать буржуазию и в то же время говорить о свободе, которая должна принести счастье всему человечеству - есть не что иное, как ложь.
21 декабря 1917 г.
В двенадцать часов я со всем своим штатом поехал завтракать к принцу Баварскому. Он живет в небольшом замке, куда мы доехали на автомобиле в полчаса. Он, по-видимому, очень занят военными вопросами и уделяет много времени службе.
Первую ночь я провел в моем поезде, а теперь, пока мы завтракали, наши слуги перенесли багаж в нашу новую квартиру. Мы живем в небольшом домике, вместе со всем австро-венгерским штатом, рядом с офицерским собранием, и окруженные всем комфортом, который только можно пожелать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
20 декабря 1917 г.
В пять часов с минутами мы прибыли в Брест. На вокзале нас встретил начальник генерального штаба командующего Восточным фронтом, генерал Гофман, и около десяти человек его свиты, затем посол фон-Розенберг и Мерей со своим штатом. Я поздоровался с ними на перроне, а затем, когда мы все обменялись несколькими словами, Мерей вошел со мной в вагон, чтобы рассказать о событиях последних дней. В общем, Мерей считает положение довольно благоприятным и думает, что если не произойдет непредвиденных обстоятельств, то нам, может быть, удастся довольно скоро уехать отсюда с пальмовыми ветвями мира.
В шесть часов я поехал с визитом к генералу Гофману и узнал от него интересные подробности относительно психологии русских уполномоченных и существа перемирия, столь счастливо заключенного ими. Я вынес впечатление, что у генерала много знания дела, энергии, ловкости и спокойствия, а также и чисто прусской грубости и, что все эти свойства, взятые вместе, дали ему возможность склонить русских к очень благоприятному для нас перемирию, несмотря на все оказанное ими вначале сопротивление. Затем, как это и было условлено, через некоторое время пришел принц Леопольд Баварский, и у меня с ним был короткий незначительный разговор.
После этого мы пошли обедать. За столом присутствовало около сотни офицеров штаба командующего Восточным фронтом. Обед этот являл собой зрелище весьма достопримечательное. Председательствовал принц Баварский. Рядом с принцем сидел глава русской делегации - еврей, недавно возвращенный из Сибири, по имени Иоффе, а за ним генералы и остальные делегаты. Помимо вышеупомянутого Иоффе, самой любопытной фигурой делегации является зять русского министра иностранных дел Троцкого - Каменев. Он также выпущен из тюрьмы благодаря революции и теперь играет выдающуюся роль. Третьим лицом является госпожа Биценко, женщина, имеющая за собой богатое прошлое. Она жена мелкого чиновника, сама она смолоду примкнула к революционному движению. Двенадцать лет тому назад она убила генерала Сахарова, губернатора какой-то русской губернии, приговоренного социалистами к смерти за его энергичную деятельность. Она подошла к генералу с прошением, а под передником спрятала револьвер. Когда генерал стал читать прошение, она выпустила ему в живот четыре пули и убила его на месте. За это она попала в Сибирь, где и провела двенадцать лет, отчасти в одиночном заключении, а отчасти отбывая более мягкое наказание. Ее также освободила лишь революция. Эта замечательная женщина, научившаяся в Сибири французскому и немецкому настолько, что может читать, хотя и не говорить на этих языках, потому что не знает, как произносятся слова, является типичной представительницей русского более образованного пролетариата. Она необыкновенно тиха и замкнута; около губ у нее какая-то черточка, выражающая необыкновенную решительность; а глаза ее иногда вспыхивают страстным пламенем. Она, по-видимому, совершенно безразлична ко всему происходящему вокруг нее. Лишь когда речь заходит о великих принципах международной революции, она сразу пробуждается, весь облик ее меняется, и она напоминает хищного зверя, внезапно заметившего добычу и устремившегося на нее.
После обеда у меня было первое длинное совещание с господином Иоффе. Вся его теория основана на установлении во всем мире самоопределения народов, на самом широком базисе и на внушении этим народам начал любви. Иоффе не отрицает, что это движение, безусловно, вовлечет государства всего мира в гражданскую войну, но считает, что такая война, которая должна привести к осуществлению идеалов всего человечества, справедлива и достойна намеченной цели. Я ограничился тем, что сказал Иоффе, что ему следовало бы доказать на примере России, что большевизм действительно прокладывает путь к новой, счастливой эре, и что, когда ему удастся это сделать, идеи его завоюют мир. Но прежде, чем такое заключение будет подтверждено примером, Ленину едва ли удастся насильственно ввести весь мир в круг своих идей. Я сказал, что мы готовы заключить мир без аннексий и контрибуций и вполне согласны предоставить затем дальнейшее течение русских дел на усмотрение русского правительства. Мы также охотно готовы научиться чему-либо у России, и если русская революция возымеет успех, то она принудит Европу примкнуть к ее миросозерцанию, независимо от того, хотим ли мы этого или нет. Но подойти к таким теориям мы можем не иначе, как с величайшим скептицизмом, и я обращаю его внимание на то, что мы пока воздержимся от подражания русским теориям и категорически отвергаем всяческое вмешательство в наши внутренние дела. Если же он намерен и дальше настаивать на своем утопическом желании насаждения и у нас своих идей, то было бы лучше, если бы он уехал со следующим же поездом, потому что в таком случае мир все равно немыслим. Иоффе удивленно посмотрел на меня своими кроткими глазами и затем сказал мне дружеским, я бы сказал даже, просящим голосом, которого я никогда не забуду: «Я все-таки надеюсь, что нам удастся вызвать у вас революцию».
В этом-то я и сам уверен, и без милостивой поддержки Иоффе - об этом позаботятся все народы за себя, - если Антанта останется непреклонной и будет и впредь отказывать в уравнении в правах.
Удивительные люди - эти большевики. Они говорят о свободе и общем примирении, о мире и согласии, а при этом они, по-видимому, сами жесточайшие тираны, каких не видел мир - буржуазию они попросту вырезывают, а единственными их аргументами являются пулеметы и виселица. Сегодняшний разговор с Иоффе показал мне, что эти люди не честны, и что лицемерие их превышает все, в чем обыкновенно упрекают профессиональных дипломатов, - потому что так угнетать буржуазию и в то же время говорить о свободе, которая должна принести счастье всему человечеству - есть не что иное, как ложь.
21 декабря 1917 г.
В двенадцать часов я со всем своим штатом поехал завтракать к принцу Баварскому. Он живет в небольшом замке, куда мы доехали на автомобиле в полчаса. Он, по-видимому, очень занят военными вопросами и уделяет много времени службе.
Первую ночь я провел в моем поезде, а теперь, пока мы завтракали, наши слуги перенесли багаж в нашу новую квартиру. Мы живем в небольшом домике, вместе со всем австро-венгерским штатом, рядом с офицерским собранием, и окруженные всем комфортом, который только можно пожелать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116