Человек, который держит палец на спусковом крючке, идет на крайность. Если это даже профессиональный убийца, нервы его напряжены, палец может дрогнуть от твоего резкого движения, истеричного крика, посторонней суматохи. И потом, вещал старый детектив, если тебя держат под дулом пистолета и ведут разговоры, то это значит; что в принципе убивать не собираются. Потому что преднамеренные убийства в наше время совершаются с максимальной простотой и рационализмом, без разговоров и сентенций: стреляют с проезжающей машины, из окна, с крыши или чердака. Впрочем, стрелять вовсе не обязательно, есть масса других эффективных способов устранения неугодных. В общем, если на тебя направлен пистолет, будь тих и послушен, как пай-мальчик, за исключением особых случаев, разумеется. Конечно же, Рене не преминул поинтересоваться, что это за особые случаи и как определить, что именно такой случай имеет место. Сначала Майкл Смит сердито буркнул, что он искренне надеется на то, что у Рене такого случая не будет. Потом подумал и добавил, что Рене легко поймет, когда наступит эта особая ситуация, а если не поймет, так ему вряд ли представится возможность подумать еще раз, разве что на больничной койке.
Как бы то ни было, журналист не стал артачиться, не потерял самообладания и, когда «старый приятель» стал усаживать его в машину, дружески похлопывая по спине, Рене тоже похлопал его и сказал, что очень рад такой нечаянной встрече. В машине Хойл осмотрелся. Слева от него, закрывая собой дверцу автомобиля, сидел дюжий парень с плоским равнодушным лицом, его природная животная сила выражалась не шириной плеч или рельефом мускулов, а общим объемом и массивностью тела. Впереди маячила крепкая шея и круглый коротко остриженный затылок шофера, а справа, закрывая другую дверцу, расположился «старый приятель», который выразил такую радость по поводу встречи с Хойлом. Парень бесцеремонно, насмешливо, но, пожалуй, и с некоторым одобрением разглядывал Рене.

Когда машина без всякой спешки плавно тронулась с места, журналист вежливо осведомился:
— С кем имею честь?
— А ты парень-гвоздь, — «старый приятель» фамильярно похлопал Хойла по колену и уведомил: — Можешь называть меня Робером. Представляться не нужно, мы тебя знаем.
— Я и не подозревал о своей популярности!
— Знаем мы и то, что ты действительно сотрудничаешь в этой паршивой лондонской газетенке, — продолжал Робер, не обращая внимания на реплику. А вот какого дьявола ты целую неделю болтаешься в Париже и всюду суешь нос, нам пока неизвестно.
— Почему неделю? — обиделся Рене. — Я здесь всего шесть дней!
— Остряк! — качнул головой Робер. — Не рано ли ты начал веселиться? Как думаешь, Беб?
— Да вроде рановато, — неожиданно тонким голосом пропищал здоровяк и захихикал.
— В общем, если ты хочешь, чтобы эта прогулка кончилась для тебя благополучно, советую быть откровенным, Рене, — холодно заключил Робер.
У него был тяжелый взгляд: именно с такой холодной усмешкой уверенный в себе бандит разглядывает беззащитную жертву, прежде чем шмякнуть ее по физиономии или пустить пулю в живот. И весь облик его был странным, противоречивым. Коротко остриженная, хорошей формы голова, умные, неожиданные для брюнета синие глаза, тонкий с горбинкой нос, твердый подбородок — все это было хорошо лишь по отдельности, а вкупе, накладываясь друг на друга, составляло нечто хищное и порочное. Под стать лицу была и одежда: модная, броская, но не только Небрежная, а даже какая-то неряшливая. Выбрит Робер был кое-как, но руки у него были чистые, ухоженные, с отполированными ногтями.
— Зачем ты приходил к Пьеру?
— К какому Пьеру? — удивился Рене.
— Не строй из себя дурачка!
— Может, дать ему раз? — обиженно пропищал Беб.
— Подожди, успеется. Не строй из себя дурачка, я говорю о гарсоне, который обслуживал тебя час тому назад.
— Я не имею обыкновения знакомиться с гарсонами, а тем более запоминать их имена.
— В Париже десять тысяч гарсонов, а ты ухитрился попасть к такому, который работал в полиции по крупным делам и всего лишь полгода как вышел на пенсию. Что тебе было от него нужно?
— Две кружки светлого, устрицы, сыр и картофельный салат, обстоятельно перечислил журналист.
Здоровяк положил на шею Рене свою лапищу и слегка сжал пальцы.
— Пощекотать ему гланды. Роб?
— Да подожди ты! — Робер поиграл желваками на скулах и после паузы уже спокойно сказал: — Ладно, оставим пока Пьера. Что тебе нужно было от Шербье и Лонгвиля?
Рене мысленно глубоко и облегченно вздохнул: первый раунд схватки он, может быть, и не очень убедительно, но все-таки выиграл. Если влипнешь в скверную историю, поучал его дядя Майкл, не теряй надежды и сохраняй кураж. Умному противнику ты этим внушишь определенное уважение и заставишь задуматься, ну а если нарвешься на дурака, то от характера твоего поведения мало что изменится. Рене почувствовал облегчение еще и потому, что ответ на последний вопрос Робера был давно продуман и встроен в соответствующую легенду.
— Я брал у них интервью. Я же репортер, вам это известно!
— В Париже десятки тысяч ученых. Они расплодились как тараканы, теперь их, Наверное, не меньше, чем официантов. Почему ты из этого сборища выбрал именно Шербье и Лонгвиля?
— Слушайте, какого черта вы суете нос в мои дела? — рассердился Хойл.
Робер холодно усмехнулся.
— Надо, мой дорогой, надо. Так надо, — Робер провел ладонью по горлу, что если ты окажешься неразговорчивым, мне придется от слов перейти к делу и попросить содействия у Беба. Беб, ты не откажешься мне помочь?
— Да уж не откажусь! — пропищал здоровяк, любовно оглядывая журналиста, словно тот был сочным бифштексом или куропаткой на вертеле.
Кураж — не самоцель, а лишь одна из тактических линий поведения. Надо уметь и отступить вовремя, но, конечно, ни в коем случае не говорить правду. Правда — для простаков, надо ограничиться полуправдой, которая дает противнику минимум информации, а тебе предоставляет максимум выгод и возможностей.
— Раз уж так надо, войду в ваше положение. Я интервьюировал Шербье и Лонгвиля по делу одного ученого-атомщика, Вильяма Грейвса. Вам о чем-нибудь говорит это имя?
— Сейчас вопросы задаю я, Рене, запомни это. Почему по делу этого атомщика ты обратился именно к Шербье и Лонгвилю?
— Потому что это не ординарные люди, у них есть искра Божья, если не в душе, то в мозгах. Я предпочитаю интервьюировать людей талантливых.
У Робера задрожали уголки рта.
— Я тоже люблю людей талантливых. Если хотите, только их можно называть настоящими людьми, все остальное — мразь и копоть. Вот и у Беба есть своя искра Божья и свой талант, а?
— Тебе виднее, — пропищал здоровяк, нахохлившись.
То, что он обиделся, не очень удивило журналиста:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59