Он на этом завершил свой выход на поколение. Рав Лайтман регулярно был в доме. И то, с чем он столкнулся в моем лице, наверное, его очень удивило.
Для примера такая деталь - война в Персидском заливе. Рабаш ведет себя как обычно. Я же вхожу в жуткое состояние страха. Он ничего не говорит. И вместе с тем как бы подразумевает, что я буду вести себя обычно. Он не понимает моего уровня тревоги! Он не понимает, как может быть, что у человека, который верит в Творца, утверждает свой контакт с Творцом, может быть такой уровень тревоги. Но, как оказалось, находясь непосредственно рядом с каббалистом, как с человеком, теряешь последние крохи сил и веру… Я думаю, что рав Барух не мог понять до конца моей неспособности верить в Творца.
Люди любят говорить о чудесах, творимых каббалистами… Если рав Барух что-то и делал, то все это было очень скрытно. Но я, как женщина наблюдательная, видела, что иногда Рабаш вдруг внезапно худеет - на нем висит халат, волосы желтеют. А потом я поняла, что это происходит во время очень сильной просьбы за людей. Он, практически, сбрасывал до десяти килограмм.
Поэтому он берег вес: «Свои восемьдесят килограмм я берегу». То есть, ему полагалось по его росту, семьдесят, но еще десять килограмм он запасал впрок. Один раз я видела, как он молился, когда он был один. Это был такой поток энергии… Я даже заплакала от страха, сама не понимая почему.
Но все делал скрыто от всех. Пожилой добрый друг, надежный, хороший человек. Единственно что - поговорить с ним просто так не о чем было. Или я должна была слушать то, что он говорит после уроков: просто стоять как пень и выслушивать. А я думала: «У меня там капуста на огне стоит». А потом думала: «Надо бы записывать». Или мы ели вместе.
Он все делал очень быстро. Только по делу. И не было просто разговоров. Иногда он спрашивал мое мнения о ком-то. Я отвечала, а он говорил: «Да. Хорошо ты его разделала. Да! Жена умеет критиковать. Это у нее получается. А вот быть учеником жене очень трудно».
Рав: Вообще было очень тяжело быть его учеником.
Фейга : В 2:30 они уже встречались в синагоге внизу: рав Барух Шалом, ученики и рав Лайтман, который должен был быть первым, поскольку он обслуживал Рава и был буквально его правой рукой. И должен был все приготовить. Он - рав Лайтман отвечал за все, как сын! Как рав Барух был у Бааль Сулама, так рав Лайтман был у рава Баруха. Хотя у рава Баруха было много других желающих. И он мог бы выбрать других, все готовы были бы делать все, что угодно.
Рав: Единственно, что я всегда с трудом сопровождал его на свадьбы.
Фейга : И он тоже очень мучился со свадьбами. Он приходил после свадьбы и говорил: «Три часа сидел, и не с кем было слова сказать!» Три часа - сосредоточиться в себе при таком шуме!
Но после некоторых свадеб он приходил и танцевал в прихожей. И показывал: «Вот так Бааль Сулам танцевал. Напевал и танцевал». И так он в пол-первого ночи подтанцовывает, потом еще занимается. В час ложится. В пол-третьего на уроке…
Фейга : До своих 70 лет он ел, в основном, апельсины и хлеб с луком, зато после семидесяти он ел мясо для восполнения энергии. Он приходил иногда в десять вечера с урока и говорил: «Какой трудный урок! Какие задавали вопросы… После стольких лет учебы!… Он приходил ночью и заедал мясом…
А в плане распорядка - он приходил в семь часов, ел довольно хорошо, шел заниматься. Может быть, иногда он лежал - буквально две-три минуты. Но он что-то в это время делал, не спал. Он ложился, когда хотел немножко уйти от всех. Единственное, что он сказал в мою пользу: «Ты мне не мешаешь». Со всем моим «Я», он чувствовал, что я, все-таки, не мешала. Это уже было хорошо. А потом он садился с 7:30 и пел. Полтора часа он пел «Талмуд Десяти Сфирот». Сидел. Раскачивался. Напевал «Талмуд Десяти Сфирот» каждый день. Потом, с 9 до 12 они уезжали. Причем рав Лайтман в 12 - 12:30, возвращался совершенно уставший.
А рав Барух Шалом был как огурчик и тащил его еще заниматься к себе в комнату! Говорит: «Пойдем, урвем для святости!» Рав Лайтман шел из последних сил, а Рабаш говорит: «Ну, ты бы ушел, если бы было куда» - и они занимались.
После этого рав Барух кушал десять минут. Десять минут отдыхал: ставил часы на десять минут, а через пять уже вставал. И шел в свою комнату писать статью или печатать, до четырех. Иногда он на подставке для книг немножко дремал.
В годы молодые он по 18 часов занимался, опуская ноги в холодную воду, чтобы не уснуть. А здесь - до четырех. И с 4:30 они уже опять шли на занятия в группу. И рав Лайтман должен был туда идти - а уже там была работа до девяти вечера. Вот такая была жизнь.
Вопрос: Фейга, скажите, а эти все записи остались?
Фейга : К тому времени, когда я вошла в дом как жена (я уже в этом доме более четырех лет ухаживала за больной рабанит), я видела, что было очень много материалов. Но в какой-то момент их стало намного меньше. Я не знаю, кому он отдал эти материалы, может раву Лайтману.
Рав: У меня небольшая часть материалов. Рабаш свои заметки, в основном, сжег.
Фейга : Рабаш каждый Песах перебирал записи. Однажды он даже специально вынул ящик, чтобы я видела, где этот материал лежит. Я относилась к ним очень трепетно… Например, тетрадку, в которой была записана «Шамати», я вообще никогда не открывала. У меня было чувство очень большого уважения. И вдруг из всей массы материалов осталась лишь какая-то небольшая часть.
Я все таки хочу сказать, что ушел он потому, что наши запросы духовного иссякли! Мы ничего не могли добавить. Нам нечего было у него спросить - мы все сникли, надеялись на него, жили, как говорится, на всем готовом.
Ни болезней, ни проблем, только жалобы на отсутствие денег… Но, в принципе, ничего плохого не случалось за все эти годы. И мы так привыкли, что нечего было просить. Такое у меня было ощущение. За месяц до ухода Рава…
Рав: Какое-то такое абсолютное безразличие. Это - как вот сверху спустилось какое-то облако и накрыло абсолютно всех - ну, как наркоз какой-то, что ли.
Фейга : Было возбуждение в 70-80-х годах и вдруг в 90-м - полный штиль. Это очень чувствовалось. И он очень это переживал, потому что он этим заряжался: когда были вопросы, поиск, он был совершенно другим. Он приходил с урока, и с интересного вопроса мог потом развивать дальше.
А тут, ничего не стало - пустота. Только с материальными проблемами приходили… Я говорила: Рав, что такое? Что они Вас мучают? Никто не спрашивал: «Где же Творец? Где же наша любовь к Нему? Где же наше продвижение?» Ни одного вопроса, связанного с духовным! Записки перестали писать. Раньше женщины подавали кучу записок. Я вообще сникла. Однажды он сказал мне: «Сядь. Я тебе объясню за полчаса весь „Талмуд Десяти Сфирот“. А я ответила: „Через полчаса, не сейчас…“
Я хочу обратиться к людям:
1 2 3 4 5 6 7 8
Для примера такая деталь - война в Персидском заливе. Рабаш ведет себя как обычно. Я же вхожу в жуткое состояние страха. Он ничего не говорит. И вместе с тем как бы подразумевает, что я буду вести себя обычно. Он не понимает моего уровня тревоги! Он не понимает, как может быть, что у человека, который верит в Творца, утверждает свой контакт с Творцом, может быть такой уровень тревоги. Но, как оказалось, находясь непосредственно рядом с каббалистом, как с человеком, теряешь последние крохи сил и веру… Я думаю, что рав Барух не мог понять до конца моей неспособности верить в Творца.
Люди любят говорить о чудесах, творимых каббалистами… Если рав Барух что-то и делал, то все это было очень скрытно. Но я, как женщина наблюдательная, видела, что иногда Рабаш вдруг внезапно худеет - на нем висит халат, волосы желтеют. А потом я поняла, что это происходит во время очень сильной просьбы за людей. Он, практически, сбрасывал до десяти килограмм.
Поэтому он берег вес: «Свои восемьдесят килограмм я берегу». То есть, ему полагалось по его росту, семьдесят, но еще десять килограмм он запасал впрок. Один раз я видела, как он молился, когда он был один. Это был такой поток энергии… Я даже заплакала от страха, сама не понимая почему.
Но все делал скрыто от всех. Пожилой добрый друг, надежный, хороший человек. Единственно что - поговорить с ним просто так не о чем было. Или я должна была слушать то, что он говорит после уроков: просто стоять как пень и выслушивать. А я думала: «У меня там капуста на огне стоит». А потом думала: «Надо бы записывать». Или мы ели вместе.
Он все делал очень быстро. Только по делу. И не было просто разговоров. Иногда он спрашивал мое мнения о ком-то. Я отвечала, а он говорил: «Да. Хорошо ты его разделала. Да! Жена умеет критиковать. Это у нее получается. А вот быть учеником жене очень трудно».
Рав: Вообще было очень тяжело быть его учеником.
Фейга : В 2:30 они уже встречались в синагоге внизу: рав Барух Шалом, ученики и рав Лайтман, который должен был быть первым, поскольку он обслуживал Рава и был буквально его правой рукой. И должен был все приготовить. Он - рав Лайтман отвечал за все, как сын! Как рав Барух был у Бааль Сулама, так рав Лайтман был у рава Баруха. Хотя у рава Баруха было много других желающих. И он мог бы выбрать других, все готовы были бы делать все, что угодно.
Рав: Единственно, что я всегда с трудом сопровождал его на свадьбы.
Фейга : И он тоже очень мучился со свадьбами. Он приходил после свадьбы и говорил: «Три часа сидел, и не с кем было слова сказать!» Три часа - сосредоточиться в себе при таком шуме!
Но после некоторых свадеб он приходил и танцевал в прихожей. И показывал: «Вот так Бааль Сулам танцевал. Напевал и танцевал». И так он в пол-первого ночи подтанцовывает, потом еще занимается. В час ложится. В пол-третьего на уроке…
Фейга : До своих 70 лет он ел, в основном, апельсины и хлеб с луком, зато после семидесяти он ел мясо для восполнения энергии. Он приходил иногда в десять вечера с урока и говорил: «Какой трудный урок! Какие задавали вопросы… После стольких лет учебы!… Он приходил ночью и заедал мясом…
А в плане распорядка - он приходил в семь часов, ел довольно хорошо, шел заниматься. Может быть, иногда он лежал - буквально две-три минуты. Но он что-то в это время делал, не спал. Он ложился, когда хотел немножко уйти от всех. Единственное, что он сказал в мою пользу: «Ты мне не мешаешь». Со всем моим «Я», он чувствовал, что я, все-таки, не мешала. Это уже было хорошо. А потом он садился с 7:30 и пел. Полтора часа он пел «Талмуд Десяти Сфирот». Сидел. Раскачивался. Напевал «Талмуд Десяти Сфирот» каждый день. Потом, с 9 до 12 они уезжали. Причем рав Лайтман в 12 - 12:30, возвращался совершенно уставший.
А рав Барух Шалом был как огурчик и тащил его еще заниматься к себе в комнату! Говорит: «Пойдем, урвем для святости!» Рав Лайтман шел из последних сил, а Рабаш говорит: «Ну, ты бы ушел, если бы было куда» - и они занимались.
После этого рав Барух кушал десять минут. Десять минут отдыхал: ставил часы на десять минут, а через пять уже вставал. И шел в свою комнату писать статью или печатать, до четырех. Иногда он на подставке для книг немножко дремал.
В годы молодые он по 18 часов занимался, опуская ноги в холодную воду, чтобы не уснуть. А здесь - до четырех. И с 4:30 они уже опять шли на занятия в группу. И рав Лайтман должен был туда идти - а уже там была работа до девяти вечера. Вот такая была жизнь.
Вопрос: Фейга, скажите, а эти все записи остались?
Фейга : К тому времени, когда я вошла в дом как жена (я уже в этом доме более четырех лет ухаживала за больной рабанит), я видела, что было очень много материалов. Но в какой-то момент их стало намного меньше. Я не знаю, кому он отдал эти материалы, может раву Лайтману.
Рав: У меня небольшая часть материалов. Рабаш свои заметки, в основном, сжег.
Фейга : Рабаш каждый Песах перебирал записи. Однажды он даже специально вынул ящик, чтобы я видела, где этот материал лежит. Я относилась к ним очень трепетно… Например, тетрадку, в которой была записана «Шамати», я вообще никогда не открывала. У меня было чувство очень большого уважения. И вдруг из всей массы материалов осталась лишь какая-то небольшая часть.
Я все таки хочу сказать, что ушел он потому, что наши запросы духовного иссякли! Мы ничего не могли добавить. Нам нечего было у него спросить - мы все сникли, надеялись на него, жили, как говорится, на всем готовом.
Ни болезней, ни проблем, только жалобы на отсутствие денег… Но, в принципе, ничего плохого не случалось за все эти годы. И мы так привыкли, что нечего было просить. Такое у меня было ощущение. За месяц до ухода Рава…
Рав: Какое-то такое абсолютное безразличие. Это - как вот сверху спустилось какое-то облако и накрыло абсолютно всех - ну, как наркоз какой-то, что ли.
Фейга : Было возбуждение в 70-80-х годах и вдруг в 90-м - полный штиль. Это очень чувствовалось. И он очень это переживал, потому что он этим заряжался: когда были вопросы, поиск, он был совершенно другим. Он приходил с урока, и с интересного вопроса мог потом развивать дальше.
А тут, ничего не стало - пустота. Только с материальными проблемами приходили… Я говорила: Рав, что такое? Что они Вас мучают? Никто не спрашивал: «Где же Творец? Где же наша любовь к Нему? Где же наше продвижение?» Ни одного вопроса, связанного с духовным! Записки перестали писать. Раньше женщины подавали кучу записок. Я вообще сникла. Однажды он сказал мне: «Сядь. Я тебе объясню за полчаса весь „Талмуд Десяти Сфирот“. А я ответила: „Через полчаса, не сейчас…“
Я хочу обратиться к людям:
1 2 3 4 5 6 7 8