А когда опять вышли на вспаханное поле, Наденька вскинула ружье и озорно крикнула:
- Кидай шапку!
Я высоко в небо подбросил шапку. Наденька выстрелила и промахнулась.
- Эх ты, стрелок в юбке!
Она обиделась:
- А ты-то что, лучше?
- Да уж шапку-то как-нибудь…
- А ну, докажи, - подзадорила она.
- Кидай!
Наденька подбросила. И я доказал. Моя добротная, с кожаным верхом кубанка упала дырявая, как шумовка.
Молодежь
Я до того обленился в Апалёве, что даже мух от себя не гоняю. Второй месяц на исходе - у меня ни строчки. Чистый лист на письменном столе пожелтел и сморщился. День за днем бью баклуши, а по выражению Наденьки, «изучаю жизнь». Она старается вовсю: таскает меня по полям, бригадам и каждый раз хвастается, что я сочинитель книг. Люди на меня смотрят по-разному, но больше с насмешливым любопытством. Только, пожалуй, в глазах Наденьки я - фигура, в глазах остальных - нечто среднее между уполномоченным из района и колхозным лодырем Аркадием Молотковым. Даже Ирина Васильевна поглядывает подозрительно: она никак не может понять, как это человек нигде не работает, а только пишет.
Моя попытка сблизиться с людьми не имела успеха Как-то мне вздумалось поработать на уборке сена. Я разыскал в сарае вилы и пошел на заливной луг Итомли, где метали стога. Там работали одни женщины. Еще издали я заметил, как они, бросив сгребать сено, следили за мной. Мне стало сразу же скучно, захотелось повернуть назад, но ноги против воли несли вперед. Робким, заискивающим голосом я пробормотал что хочу им помочь. Они ничего не ответили и продолжали презрительно разглядывать меня. Наглядевшись вдоволь, принялись быстро и ловко взмахивать граблями и уже больше не обращали на меня никакого внимания. Я накалывал на вилы огромные охапки сена и подавал на стог колхознице в яркой красной кофте. Работал неловко, но старался изо всех сил, как говорят - из кожи лез. Они же мне не сказали ни слова и, когда последний стог был сметан, вскинув на плечи грабли ушли, оставив меня одного среди луга.
«Почему, почему они так?…» - с горечью размышлял я.
На этот вопрос мне Наденька ответила вопросом;
- А зачем вы пошли? От скуки? Поразвлечься? Ведь так же, сознайтесь?
Да, я понял: для меня сенокос был забавой, для них - утомительным трудом.
В другой раз мы потерпели фиаско вместе с Наденькой.
В клубе центральной усадьбы Наденька организовала встречу с колхозниками. Я читал новый рассказ и потел от страха: в переполненном зале была гробовая тишина. Потом они мне дружно похлопали и дружно разошлись.
Вот какое было ко мне в Апалёве отношение. Впрочем, я к нему скоро привык и беспечно проживал день за днем. Наденька не забывала меня и время от времени придумывала какую-нибудь заботу: то очередной творческий вечер в бригаде, то беседу на заданную тему или просто встречу с местной знаменитостью.
Так она познакомила меня с девяностолетним охотником-медвежатником. Медвежатник позеленел от старости и походил на изжеванный окурок, в котором табаку осталось всего лишь на полторы затяжки. Говорил он мало, непонятно и одно и то же:
- Самое верное на медведя - нож и рогатина. Рогатиной медведя припрешь, ножом пырнешь. Он зараз и окочурится.
У старика не было ни одного зуба, и, когда он закрывал рот, нижняя челюсть так далеко заходила на верхнюю, что лицо уменьшалось вдвое, а нос свисал ниже подбородка.
У Наденьки и без меня было хлопот, по выражению Ирины Васильевны, больше, чем у собаки блох. Трудно сказать, какие права были у Наденьки. Зато обязанностей хоть отбавляй. Она обязана была заседать, организовывать, разъяснять, критиковать, убеждать и даже страдать. И все-то ее интересовало, все она делала вдохновенно, и на все у нее хватало времени. Единственно на кого не обращала внимания Наденька, так это на себя. Одевалась небрежно: платья на ней болтались туфли вечно были с обшарпанными носками и стоптанными каблуками, зеленый выцветший берет, казалось навсегда прилип к ее черным прямым волосам. Парни старались ее не замечать, старые подруги повыходили замуж, новые нередко посмеивались над ней, за глаза называли халдой. Наденька на это не обижалась и беззаботно махала рукой, как бы говоря: «Как бы обо мне ни судачили, теперь уже не имеет никакого значения». Она была уверена, что личное счастье прошло мимо.
Шофера Околошеева в колхозе все звали просто Около. Ему было лет тридцать. Рослый, плотный, с широким добрым лицом и ленивыми движениями, Около казался увальнем. Был он неглупый, наделен силищей но пользовался ею с неохотой, водку пил редко, а если пил, то перепивал всех и не хмелел. Вдовы, встречая Около, кусали губы, замужние - только поглядывали да и то украдкой, девчата открыто побаивались. Он же относился к ним с благодушным презрением: сам не навязывался, но и не отказывался. В колхозе Около появился внезапно: приехал из города картошку копать да так и остался. Жил он легко и свободно, как птица кукушка. Обычно снимал у кого-нибудь угол, но подолгу на одном месте не засиживался. Таким образом, переходя из дома в дом, Около обошел все села колхоза и наконец обосновался в Апалёве. При мне он несколько раз заходил к Кольцовым.
Войдя в избу, Около снимал шапку, садился и молчал. Если была дома Наденька - она тоже молчала или брала книгу. Их молчаливую компанию охотно разделял Алексей Федорович. Намолчавшись вволю, Около заводил разговор с Алексеем Федоровичем.
- Что же ты сидишь, дедушка? - спрашивал Около.
- Устал, наверное, - отвечал Алексей Федорович.
- С чего же ты устал?
- Работал.
- А что ты делал?
- Ригу, небось, топил.
- Ригу топил? - удивленно переспрашивал Около а потом долго и раскатисто хохотал. Последний раз Алексей Федорович топил ригу лет пятнадцать назад.
- Алексей Федорович, - продолжал Около, - ты знаешь, кто я такой?
Старик долго и внимательно смотрел парню в рот и пожимал плечами:
- Человек, наверно. Вон, вишь, голова… руки с ногами…
- Я землемер. Приехал землей вас наделять.
Около умышленно наступал старику на мозоль. Земельный вопрос был самым больным вопросом в его жизни. И по характеру, и по замашкам Алексей Федорович родился барином. Его заветной мечтой было иметь много-много земли, но не обрабатывать ее, а сдавать исполу.
Алексей Федорович оживлялся, дергал бороденку и робко спрашивал:
- Как же ты ее делить-то будешь? По душам аль по едокам?
- Делить будем по-новому, - авторитетно заявлял Около. - Кто сколько за день обежит полей и лесов, тот все и получит. Вставай завтра с утра пораньше и вкалывай.
- Вкалывай! - Алексей Федорович поднимал маленький сухонький кулачок. - Ишь как ведь распорядился! Кто сколько обежит! У соседа Никиты ноги как жерди, нешто мне за ним угнаться. Мазурик ты, а не землемер!…
Разговор обычно прерывался вмешательством Ирины Васильевны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
- Кидай шапку!
Я высоко в небо подбросил шапку. Наденька выстрелила и промахнулась.
- Эх ты, стрелок в юбке!
Она обиделась:
- А ты-то что, лучше?
- Да уж шапку-то как-нибудь…
- А ну, докажи, - подзадорила она.
- Кидай!
Наденька подбросила. И я доказал. Моя добротная, с кожаным верхом кубанка упала дырявая, как шумовка.
Молодежь
Я до того обленился в Апалёве, что даже мух от себя не гоняю. Второй месяц на исходе - у меня ни строчки. Чистый лист на письменном столе пожелтел и сморщился. День за днем бью баклуши, а по выражению Наденьки, «изучаю жизнь». Она старается вовсю: таскает меня по полям, бригадам и каждый раз хвастается, что я сочинитель книг. Люди на меня смотрят по-разному, но больше с насмешливым любопытством. Только, пожалуй, в глазах Наденьки я - фигура, в глазах остальных - нечто среднее между уполномоченным из района и колхозным лодырем Аркадием Молотковым. Даже Ирина Васильевна поглядывает подозрительно: она никак не может понять, как это человек нигде не работает, а только пишет.
Моя попытка сблизиться с людьми не имела успеха Как-то мне вздумалось поработать на уборке сена. Я разыскал в сарае вилы и пошел на заливной луг Итомли, где метали стога. Там работали одни женщины. Еще издали я заметил, как они, бросив сгребать сено, следили за мной. Мне стало сразу же скучно, захотелось повернуть назад, но ноги против воли несли вперед. Робким, заискивающим голосом я пробормотал что хочу им помочь. Они ничего не ответили и продолжали презрительно разглядывать меня. Наглядевшись вдоволь, принялись быстро и ловко взмахивать граблями и уже больше не обращали на меня никакого внимания. Я накалывал на вилы огромные охапки сена и подавал на стог колхознице в яркой красной кофте. Работал неловко, но старался изо всех сил, как говорят - из кожи лез. Они же мне не сказали ни слова и, когда последний стог был сметан, вскинув на плечи грабли ушли, оставив меня одного среди луга.
«Почему, почему они так?…» - с горечью размышлял я.
На этот вопрос мне Наденька ответила вопросом;
- А зачем вы пошли? От скуки? Поразвлечься? Ведь так же, сознайтесь?
Да, я понял: для меня сенокос был забавой, для них - утомительным трудом.
В другой раз мы потерпели фиаско вместе с Наденькой.
В клубе центральной усадьбы Наденька организовала встречу с колхозниками. Я читал новый рассказ и потел от страха: в переполненном зале была гробовая тишина. Потом они мне дружно похлопали и дружно разошлись.
Вот какое было ко мне в Апалёве отношение. Впрочем, я к нему скоро привык и беспечно проживал день за днем. Наденька не забывала меня и время от времени придумывала какую-нибудь заботу: то очередной творческий вечер в бригаде, то беседу на заданную тему или просто встречу с местной знаменитостью.
Так она познакомила меня с девяностолетним охотником-медвежатником. Медвежатник позеленел от старости и походил на изжеванный окурок, в котором табаку осталось всего лишь на полторы затяжки. Говорил он мало, непонятно и одно и то же:
- Самое верное на медведя - нож и рогатина. Рогатиной медведя припрешь, ножом пырнешь. Он зараз и окочурится.
У старика не было ни одного зуба, и, когда он закрывал рот, нижняя челюсть так далеко заходила на верхнюю, что лицо уменьшалось вдвое, а нос свисал ниже подбородка.
У Наденьки и без меня было хлопот, по выражению Ирины Васильевны, больше, чем у собаки блох. Трудно сказать, какие права были у Наденьки. Зато обязанностей хоть отбавляй. Она обязана была заседать, организовывать, разъяснять, критиковать, убеждать и даже страдать. И все-то ее интересовало, все она делала вдохновенно, и на все у нее хватало времени. Единственно на кого не обращала внимания Наденька, так это на себя. Одевалась небрежно: платья на ней болтались туфли вечно были с обшарпанными носками и стоптанными каблуками, зеленый выцветший берет, казалось навсегда прилип к ее черным прямым волосам. Парни старались ее не замечать, старые подруги повыходили замуж, новые нередко посмеивались над ней, за глаза называли халдой. Наденька на это не обижалась и беззаботно махала рукой, как бы говоря: «Как бы обо мне ни судачили, теперь уже не имеет никакого значения». Она была уверена, что личное счастье прошло мимо.
Шофера Околошеева в колхозе все звали просто Около. Ему было лет тридцать. Рослый, плотный, с широким добрым лицом и ленивыми движениями, Около казался увальнем. Был он неглупый, наделен силищей но пользовался ею с неохотой, водку пил редко, а если пил, то перепивал всех и не хмелел. Вдовы, встречая Около, кусали губы, замужние - только поглядывали да и то украдкой, девчата открыто побаивались. Он же относился к ним с благодушным презрением: сам не навязывался, но и не отказывался. В колхозе Около появился внезапно: приехал из города картошку копать да так и остался. Жил он легко и свободно, как птица кукушка. Обычно снимал у кого-нибудь угол, но подолгу на одном месте не засиживался. Таким образом, переходя из дома в дом, Около обошел все села колхоза и наконец обосновался в Апалёве. При мне он несколько раз заходил к Кольцовым.
Войдя в избу, Около снимал шапку, садился и молчал. Если была дома Наденька - она тоже молчала или брала книгу. Их молчаливую компанию охотно разделял Алексей Федорович. Намолчавшись вволю, Около заводил разговор с Алексеем Федоровичем.
- Что же ты сидишь, дедушка? - спрашивал Около.
- Устал, наверное, - отвечал Алексей Федорович.
- С чего же ты устал?
- Работал.
- А что ты делал?
- Ригу, небось, топил.
- Ригу топил? - удивленно переспрашивал Около а потом долго и раскатисто хохотал. Последний раз Алексей Федорович топил ригу лет пятнадцать назад.
- Алексей Федорович, - продолжал Около, - ты знаешь, кто я такой?
Старик долго и внимательно смотрел парню в рот и пожимал плечами:
- Человек, наверно. Вон, вишь, голова… руки с ногами…
- Я землемер. Приехал землей вас наделять.
Около умышленно наступал старику на мозоль. Земельный вопрос был самым больным вопросом в его жизни. И по характеру, и по замашкам Алексей Федорович родился барином. Его заветной мечтой было иметь много-много земли, но не обрабатывать ее, а сдавать исполу.
Алексей Федорович оживлялся, дергал бороденку и робко спрашивал:
- Как же ты ее делить-то будешь? По душам аль по едокам?
- Делить будем по-новому, - авторитетно заявлял Около. - Кто сколько за день обежит полей и лесов, тот все и получит. Вставай завтра с утра пораньше и вкалывай.
- Вкалывай! - Алексей Федорович поднимал маленький сухонький кулачок. - Ишь как ведь распорядился! Кто сколько обежит! У соседа Никиты ноги как жерди, нешто мне за ним угнаться. Мазурик ты, а не землемер!…
Разговор обычно прерывался вмешательством Ирины Васильевны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11