— Это меня не касается.
— Продолжайте.
— Он обещал забежать к нам в течение вечера и занести ей подарок. Фен для сушки волос. Мы вместе его выбирали. — Медоуз снова покачал головой. — Как мне все это вам объяснить? Я уже говорил, что чувствовал себя ответственным за него. Он вызывал такое чувство. Мы с вами при желании могли бы сбить его с ног одним плевком.
Тернер недоверчиво поглядел на него.
— Наверно, было у меня еще одно соображение. — Он посмотрел Тернеру прямо в лицо. — Если бы я сказал Брэдфилду, это был бы конец. Для Лео все было бы кончено. А ему же некуда деваться, понимаете. Вот, скажем, теперь. Я надеюсь, что он в самом деле сбежал в Москву, больше его нигде не примут.
— Вы хотите сказать, что подозревали его?
— Да, вероятно, так. Должно быть, в глубине души я его подозревал. Этому меня научила Варшава. Я очень хотел, чтобы Майра устроила там свою жизнь, с этим студентом. Ладно, пускай его подослали, поручили ему соблазнить ее. Но он ведь сказал, что женится на ней. Из-за ребенка. Я полюбил этого будущего ребенка больше всего на свете. И вы у меня его отняли. И у Майры. Вот ведь что. Поймите, вы не должны были этого делать.
Сейчас Тернер благодарил судьбу за то, что сюда доносится шум уличного движения, был рад любому шуму, который заполнил бы эту проклятую стальную коробку и заглушил бесцветный голос Медоуза, голос обвинителя.
— И в четверг сумка исчезла? Медоуз пожал плечами.
— Канцелярия посла вернула ее днем в четверг. Я сам принял ее, расписался и запер в бронированную комнату. В пятницу сумки не было. Вот и все.
Он помолчал.
— Я должен был сообщить об этом сразу. Я должен был побежать к Брэдфилду в пятницу днем, когда обнаружил, что сумки нет. Я этого не сделал. Это мучило меня ночью. Я думал об этом всю субботу, совсем загрыз Корка, привязывался к Джонни Слинго — словом, извел их обоих. Я просто сходил с ума. Я боялся поднимать шум. За время последних событий у нас пропало множество разных вещей. Словно все кругом заболели клептоманией. Кто-то стащил нашу тележку, не знаю кто, мне кажется — служащий из аппарата военного атташе. Кто-то еще унес у нас вращающийся табурет. Из машбюро исчезла машинка с большой кареткой, пропали различные книжки-календари, даже чашки с маркой фирмы «Наафи». Во всяком случае, я искал в этом объяснения. Может быть, думал я, она у кого-нибудь из тех, кто к ней допущен: у де Лилла или в канцелярии посла…
— А у Лео вы спросили?
— Ведь его уже не было.
И снова Тернер перешел к обычному допросу:
— У него был, я полагаю, портфель?
— Да.
— Он имел разрешение вносить его сюда?
— Он приносил с собой сандвичи и термос.
— Значит, он имел разрешение?
— Да.
— Был у него с собой портфель в четверг?
— Кажется, был. Да, наверняка был.
— Большой это портфель? Могла в нем поместиться сумка с папкой?
— Могла.
— Где он обедал в четверг? Здесь?
— Он ушел отсюда около двенадцати.
— И вернулся?
— Я уже говорил вам: четверг у него — особый день, день совещаний. Это осталось от его прежней работы. По четвергам он уезжал в какое-то министерство в Бад— Годесберге. Какие-то дела по особо важным претензиям. В тот четверг он, по-моему, условился с кем-то обедать. А потом поехал на это совещание.
— Он что, всегда ездил на совещания? Каждый четверг?
— Всегда, с первого дня, как пришел в аппарат советников.
— У него был свой ключ?
— Какой ключ? От чего? Тернер стоял на зыбкой почве.
— Для входа в архив. Или он знал шифр? Медоуз просто рассмеялся.
Только я и старший советник Брэдфилд знаем, как войти сюда и как выйти, и больше никто. Тут три шифра, с полдюжины установок скрытой сигнализации на случай взлома и еще бронированная комната. Ни Слинго, ни де Лилл — словом, никто не знает. Только мы двое. Тернер быстро писал в книжечке.
— Скажите мне, чего еще недостает, — сказал он на конец.
Медоуз отпер ящик своего стола и достал список. Движения его стали быстрыми и неожиданно уверенными.
— Брэдфилд не сказал вам?
— Нет.
Медоуз передал ему список.
— Можете оставить его себе. Сорок три папки. Все они хранятся в спецсумках и все отсутствуют с марта.
— С того времени, как он пошел по следу?
— Секретность их различная, начиная с «конфиденциальных» и кончая «совершенно секретными». Но на большинстве стоит гриф «секретно». Это дела организаций, документы конференций, папки с биографическими сведениями о различных деятелях и два дела с договорами. Их материалы охватывают довольно широкий круг вопросов — от демонтажа химических предприятий в Руре в сорок седьмом году до протоколов неофициальных англоамериканских переговоров за последние три года. Кроме того, Зеленая, то есть «Беседы официальные и неофициальные»…
— Брэдфилд говорил мне.
— Все это вроде кубиков, поверьте, вроде кубиков, из которых складывают картинку… так я подумал сначала. Я часами переворачивал их так и эдак в голове. Я не мог спать. Иногда, — голос его прервался, — иногда мне казалось, у меня мелькает какая-то мысль, возникает кар тина, вернее, часть картины… И все же, — закончил он упрямо, — в том, что пропали именно эти папки, нет никакой системы, никакого внутреннего смысла. Некоторые рас писаны самим Лео разным людям, некоторые помечены: «утверждена для уничтожения», но большинство просто отсутствует. Сразу не скажешь, понимаете. Нельзя же ввести такой порядок, чтоб за них расписывались даже сотрудники архива, это просто немыслимо. Пока кто-нибудь не запросит дело, вы не знаете, что его у вас нет.
— Дела в спецсумках?
— Я же вам сказал. Все сорок три. Вместе они весят, верно, больше ста килограммов.
— И еще письма? Письма ведь тоже пропали.
— Да, — нехотя подтвердил Медоуз, — не хватает тридцати трех входящих.
— Их никогда не регистрировали при выдаче, верно? Просто клали куда-то, и каждый мог их взять. О чем они? Вы тут не указали.
— Мы не знаем. Вот вам вся правда. Это письма от немецких учреждений. Мы знаем, откуда они, потому что экспедиция зарегистрировала их у себя. Они так и не добрались до нашей канцелярии.
— Но вы все же проверили, откуда они? Очень сухо Медоуз ответил:
— Отсутствующие письма относятся к пропавшим делам. Получены из тех же ведомств. Вот все, что мы можем сказать. Поскольку это письма из немецких учреждений, Брэдфилд распорядился не запрашивать копий, пока все не будет решено в Брюсселе, чтобы наше любопытство не вызвало у немцев подозрений в отношении Гартинга.
Тернер положил свою черную книжечку в карман и подошел к зарешеченному окну. Он попробовал запоры, проверил прочность проволочной сетки.
— В нем что-то было. Какой-то он был особенный, что-то заставляло вас приглядываться к нему.
С улицы до них донесся тревожный сигнал сирены —он приблизился, пролетел мимо и замер вдали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100