Или еврейки, например?
Ландау задумался на секунду над последним предположением и отмел его:
– Видите ли, я сам еврей. Я вовсе не утверждаю, что лишь евреи способны узнавать евреев, но только ничего такого я не почувствовал.
Молчание, которое могло быть рождено замешательством, подтолкнуло его добавить:
– По-моему, с еврейством слишком уж перегибают палку. Хочешь быть евреем, так на здоровье. Но если не хочешь, никто тебя не заставит. Я вот, во-первых, британец, во-вторых, поляк, а потом уже все остальное. И неважно, что многие отсчитывают с другого конца. Это их дело.
– Отлично сказано! – воскликнул Уолтер, хлопнув в ладоши и хихикнув. – Коротко и ясно. Да, и вы упомянули, что она хорошо говорит по-английски?
– Не то слово, сэр. Классический английский. Нам бы всем так.
– Вы сказали: как учительница.
– Такое у меня было впечатление, – ответил Ландау. – Учительница в школе, преподавательница в институте. Я почувствовал в ней культуру. Ум. Волю.
– А не может ли она быть устной переводчицей?
– По-моему, сэр, хорошие устные переводчики стараются стушеваться. А эта дама себя не прятала.
– Очень и очень неплохой ответ, – сказал Уолтер, высвободив из рукавов розовые манжеты. – И на пальце у нее было обручальное кольцо. Превосходно.
– Да, сэр. Обручальное. Обычно это первое, на что я смотрю, только Россия – не Англия, и смотреть приходится на другую руку: они там носят обручальные кольца не на левой, а на правой. Одинокие женщины в России – просто бич, и развод – не проблема. Нет уж, мне подавай муженька да пару детишек, чтобы было зачем торопиться домой. Вот тогда уж – так и быть.
– Да, кстати. Как вы думаете, у нее есть дети?
– Уверен, что есть, сэр.
– Ну как же вы можете быть в этом уверены? – плаксиво скривив губы, спросил Уолтер. – Вы же не ясновидец.
– Бедра, сэр. Бедра и потом – достоинство, с которым она держалась, хотя и была очень испугана. Она не Юнона, сэр, и не сильфида. Это – мать.
– Рост? – дискантом взвизгнул Уолтер, тревожно вздернув почти невидимые брови. – Можете определить ее рост? Сравните с собственным. Вы смотрели вниз или вверх?
– Средний рост, я же вам говорил.
– Значит, выше вас?
– Да.
– Метр шестьдесят пять – метр семьдесят?
– Ближе ко второму, – буркнул Ландау.
– И еще раз: сколько ей лет? Вы что-то путались.
– Даже если ей больше тридцати пяти, по виду никак не скажешь. Чудесная кожа, прекрасная фигура – красивая женщина в расцвете, и особенно духа, сэр, – сдаваясь, ответил Ландау с невольной улыбкой: пусть Уолтер и был ему чем-то неприятен, но он унаследовал польскую слабость к чудакам.
– Сегодня воскресенье. Будь она англичанкой, пошла бы она, по-вашему, в церковь?
– Ну, не прежде, чем все как следует обдумала бы, – к своему удивлению, выпалил Ландау, не успев даже взвесить ответ. – Она могла бы сказать, что бога нет. Она могла бы сказать, что бог есть. Но в любом случае она не стала бы плыть по течению, как многие из нас. Она не стала бы увиливать, а приняла бы решение и выполнила его, если бы сочла, что это ее долг.
Внезапно все странные гримасы Уолтера разрешились долгой резиновой улыбкой.
– Нет, вы просто молодец, – объявил он с завистью. – Знаете ли вы какие-нибудь точные науки? – продолжал он, и его голос опять вознесся к небесам.
– Да так. Собственно, в популярном изложении. Кое-чего нахватался.
– Физику?
– На уровне школы, сэр, не больше. Мне приходилось продавать учебники. Экзамен я вряд ли сдам, даже сейчас. Но учебники эти, так сказать, расширили мой кругозор.
– Что такое телеметрия?
– Даже слова этого никогда не слышал.
– Ни по-английски, ни по-русски?
– Боюсь, ни на одном языке, сэр. Телеметрия прошла мимо меня.
– А… КВО?
– Что-что, сэр?
– Круговое вероятное отклонение. Господи, да в этих дурацких тетрадях, которые вы нам привезли, он столько раз это повторял! И, конечно, КВО должно было застрять у вас в памяти.
– Да нет же, я их только пролистал, и все.
– Пока не дошли до того места, где советский рыцарь умирает внутри его брони. И там остановились. Почему?
– Да не доходил я до него! А случайно наткнулся.
– Ну хорошо, случайно наткнулись. И составили какое-то мнение. Правильно? Относительно того, о чем говорит автор. Так какое же мнение?
– По-моему, там что-то про некомпетентность. И что у них с этим неважно. У русских. Ничего не выходит.
– С чем?
– С ракетами. Они делают ошибки.
– Какие ошибки?
– Всякие. Магнитные. Систематические ошибки, что бы это ни значило. Я-то не знаю. Это ваша работа.
То, что Ландау огрызался, лишь доказывало его надежность как свидетеля. Когда он хотел блеснуть и у него ничего не выходило, это их успокаивало, как подчеркнул небрежный, полный облегчения жест Уолтера.
– Нет, по-моему, он замечательно со всем справился, – заявил он, как будто Ландау не было в комнате, и театрально вскинул руки в знак подведения итогов. – Он рассказывает только то, что помнит. Ничего не выдумывает, чтобы было позанятнее. Ведь верно, а, Ники? – добавил он с тревогой и раздвинул ноги, как будто у него зачесалось в паху.
– Нет, сэр, будьте спокойны.
– И ничего от себя не добавляли, верно? Рано или поздно мы это узнаем. И тогда все, что вы нам тут сообщили, потускнеет.
– Нет, сэр. Все было так, как я говорил. Ни больше, ни меньше.
– Я в этом уверен, – сказал Уолтер своим коллегам тоном простодушной искренности и откинулся на спинку кресла. – Самое трудное в нашей профессии, как и в любой другой, это сказать «верю». Ники – прирожденный источник информации, а это такая же редкость, как зубы у курицы. Будь таких, как он, побольше, отпала бы потребность в таких, как мы.
– А это Джонни, – объяснил Нед, играя роль адъютанта.
У Джонни были волнистые седеющие волосы, тяжелый подбородок, и в руках он держал папку, набитую официального вида телеграммами. Золотая часовая цепочка, сшитый на заказ темно-серый костюм – Джонни мог бы послужить воплощением англичанина для какой-нибудь иностранной официантки, но только не для Ники Ландау.
– Ники, дружище, во-первых, мы должны вас поблагодарить, – сказал Джонни, растягивая слова, как уроженец Восточного побережья США. Его благодушная интонация внушала: «Мы – вкладчики побогаче. Мы – держатели контрольного пакета акций». Боюсь, Джонни это свойственно. Неплохой специалист, но не в силах не выставлять напоказ свое американское превосходство. Иногда мне кажется, что вот тут-то и заключается различие между американскими шпионами и нашими. Американцы, откровенно наслаждаясь властью и деньгами, хвастают своей удачей. В них нет инстинктивного притворства, столь естественного для нас, англичан.
Как бы то ни было, Ландау сразу ощетинился.
– Не возражаете, если я задам вам парочку вопросов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Ландау задумался на секунду над последним предположением и отмел его:
– Видите ли, я сам еврей. Я вовсе не утверждаю, что лишь евреи способны узнавать евреев, но только ничего такого я не почувствовал.
Молчание, которое могло быть рождено замешательством, подтолкнуло его добавить:
– По-моему, с еврейством слишком уж перегибают палку. Хочешь быть евреем, так на здоровье. Но если не хочешь, никто тебя не заставит. Я вот, во-первых, британец, во-вторых, поляк, а потом уже все остальное. И неважно, что многие отсчитывают с другого конца. Это их дело.
– Отлично сказано! – воскликнул Уолтер, хлопнув в ладоши и хихикнув. – Коротко и ясно. Да, и вы упомянули, что она хорошо говорит по-английски?
– Не то слово, сэр. Классический английский. Нам бы всем так.
– Вы сказали: как учительница.
– Такое у меня было впечатление, – ответил Ландау. – Учительница в школе, преподавательница в институте. Я почувствовал в ней культуру. Ум. Волю.
– А не может ли она быть устной переводчицей?
– По-моему, сэр, хорошие устные переводчики стараются стушеваться. А эта дама себя не прятала.
– Очень и очень неплохой ответ, – сказал Уолтер, высвободив из рукавов розовые манжеты. – И на пальце у нее было обручальное кольцо. Превосходно.
– Да, сэр. Обручальное. Обычно это первое, на что я смотрю, только Россия – не Англия, и смотреть приходится на другую руку: они там носят обручальные кольца не на левой, а на правой. Одинокие женщины в России – просто бич, и развод – не проблема. Нет уж, мне подавай муженька да пару детишек, чтобы было зачем торопиться домой. Вот тогда уж – так и быть.
– Да, кстати. Как вы думаете, у нее есть дети?
– Уверен, что есть, сэр.
– Ну как же вы можете быть в этом уверены? – плаксиво скривив губы, спросил Уолтер. – Вы же не ясновидец.
– Бедра, сэр. Бедра и потом – достоинство, с которым она держалась, хотя и была очень испугана. Она не Юнона, сэр, и не сильфида. Это – мать.
– Рост? – дискантом взвизгнул Уолтер, тревожно вздернув почти невидимые брови. – Можете определить ее рост? Сравните с собственным. Вы смотрели вниз или вверх?
– Средний рост, я же вам говорил.
– Значит, выше вас?
– Да.
– Метр шестьдесят пять – метр семьдесят?
– Ближе ко второму, – буркнул Ландау.
– И еще раз: сколько ей лет? Вы что-то путались.
– Даже если ей больше тридцати пяти, по виду никак не скажешь. Чудесная кожа, прекрасная фигура – красивая женщина в расцвете, и особенно духа, сэр, – сдаваясь, ответил Ландау с невольной улыбкой: пусть Уолтер и был ему чем-то неприятен, но он унаследовал польскую слабость к чудакам.
– Сегодня воскресенье. Будь она англичанкой, пошла бы она, по-вашему, в церковь?
– Ну, не прежде, чем все как следует обдумала бы, – к своему удивлению, выпалил Ландау, не успев даже взвесить ответ. – Она могла бы сказать, что бога нет. Она могла бы сказать, что бог есть. Но в любом случае она не стала бы плыть по течению, как многие из нас. Она не стала бы увиливать, а приняла бы решение и выполнила его, если бы сочла, что это ее долг.
Внезапно все странные гримасы Уолтера разрешились долгой резиновой улыбкой.
– Нет, вы просто молодец, – объявил он с завистью. – Знаете ли вы какие-нибудь точные науки? – продолжал он, и его голос опять вознесся к небесам.
– Да так. Собственно, в популярном изложении. Кое-чего нахватался.
– Физику?
– На уровне школы, сэр, не больше. Мне приходилось продавать учебники. Экзамен я вряд ли сдам, даже сейчас. Но учебники эти, так сказать, расширили мой кругозор.
– Что такое телеметрия?
– Даже слова этого никогда не слышал.
– Ни по-английски, ни по-русски?
– Боюсь, ни на одном языке, сэр. Телеметрия прошла мимо меня.
– А… КВО?
– Что-что, сэр?
– Круговое вероятное отклонение. Господи, да в этих дурацких тетрадях, которые вы нам привезли, он столько раз это повторял! И, конечно, КВО должно было застрять у вас в памяти.
– Да нет же, я их только пролистал, и все.
– Пока не дошли до того места, где советский рыцарь умирает внутри его брони. И там остановились. Почему?
– Да не доходил я до него! А случайно наткнулся.
– Ну хорошо, случайно наткнулись. И составили какое-то мнение. Правильно? Относительно того, о чем говорит автор. Так какое же мнение?
– По-моему, там что-то про некомпетентность. И что у них с этим неважно. У русских. Ничего не выходит.
– С чем?
– С ракетами. Они делают ошибки.
– Какие ошибки?
– Всякие. Магнитные. Систематические ошибки, что бы это ни значило. Я-то не знаю. Это ваша работа.
То, что Ландау огрызался, лишь доказывало его надежность как свидетеля. Когда он хотел блеснуть и у него ничего не выходило, это их успокаивало, как подчеркнул небрежный, полный облегчения жест Уолтера.
– Нет, по-моему, он замечательно со всем справился, – заявил он, как будто Ландау не было в комнате, и театрально вскинул руки в знак подведения итогов. – Он рассказывает только то, что помнит. Ничего не выдумывает, чтобы было позанятнее. Ведь верно, а, Ники? – добавил он с тревогой и раздвинул ноги, как будто у него зачесалось в паху.
– Нет, сэр, будьте спокойны.
– И ничего от себя не добавляли, верно? Рано или поздно мы это узнаем. И тогда все, что вы нам тут сообщили, потускнеет.
– Нет, сэр. Все было так, как я говорил. Ни больше, ни меньше.
– Я в этом уверен, – сказал Уолтер своим коллегам тоном простодушной искренности и откинулся на спинку кресла. – Самое трудное в нашей профессии, как и в любой другой, это сказать «верю». Ники – прирожденный источник информации, а это такая же редкость, как зубы у курицы. Будь таких, как он, побольше, отпала бы потребность в таких, как мы.
– А это Джонни, – объяснил Нед, играя роль адъютанта.
У Джонни были волнистые седеющие волосы, тяжелый подбородок, и в руках он держал папку, набитую официального вида телеграммами. Золотая часовая цепочка, сшитый на заказ темно-серый костюм – Джонни мог бы послужить воплощением англичанина для какой-нибудь иностранной официантки, но только не для Ники Ландау.
– Ники, дружище, во-первых, мы должны вас поблагодарить, – сказал Джонни, растягивая слова, как уроженец Восточного побережья США. Его благодушная интонация внушала: «Мы – вкладчики побогаче. Мы – держатели контрольного пакета акций». Боюсь, Джонни это свойственно. Неплохой специалист, но не в силах не выставлять напоказ свое американское превосходство. Иногда мне кажется, что вот тут-то и заключается различие между американскими шпионами и нашими. Американцы, откровенно наслаждаясь властью и деньгами, хвастают своей удачей. В них нет инстинктивного притворства, столь естественного для нас, англичан.
Как бы то ни было, Ландау сразу ощетинился.
– Не возражаете, если я задам вам парочку вопросов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110